Одна из самых резких и язвительных "женских" утопий, фактически антиутопия. Изображена ситуация, когда все мужское население вымерло и представительницам прекрасного пола теперь никто не мешает устроить жизнь "правильно". Однако, взятая в качестве основы для нового общества модель пчелиного улья, на деле оборачивается еще большим кошмаром, чем при прошлой цивилизации, когда везде доминировали мужчины.
Джон Уиндэм
Будь мудрым, человек!
Казалось, не было ничего, была только я.
Я повисла в пространстве, где не было границ, остановилось время, царили полусвет и полумрак. Я существовала, но не имела формы, сознавала себя, но ничего не чувствовала, имела разум, но лишилась памяти. Может, эта пустота и есть моя душа, думала я и вдруг поняла, что этот вопрос неотступно преследует меня давно, целую вечность…
А потом безвременье и неподвижность кончились. Ничто, казалось, не говорило об этом, но я знала и - обрадовалась. Появилась цель, и я двигалась к ней. Мне хотелось стать стрелкой компаса и, неистово вращаясь, вспороть эту пустоту и лететь, лететь вниз…
Но ничего не произошло, падения не последовало, ибо какие-то другие силы вступили в действие - я двигалась, сначала в одну сторону, потом в другую. Не знаю, как я об этом догадалась, - ведь не было ни единого ориентира, ни одной неподвижной точки, чтобы убедиться в этом. Но меня тянули то назад, то вперед, словно две противоборствующие силы попеременно уступали меня друг другу.
В этом переменчивом движении я все больше осознавала себя и уже гадала, что за силы борются за меня: добро или зло? А может, жизнь и смерть?
Ощущение движения становилось все определенней - теперь меня рывками толкали из стороны в сторону. Но вот борьба прекратилась, и я наконец стремительно понеслась куда-то, как блуждающий метеорит, осколок вселенной…
- Вот и хорошо, - услышала я голос. - Однако она приходит в себя довольно медленно. Сделайте пометку в ее истории. В который раз она поступает к нам? Всего в четвертый? Обязательно пометьте это в ее карте. Ну вот, все в порядке, она проснулась…
Это был женский голос со странным акцентом. Я почувствовала, что лежу на чем-то твердом и мое тело то и дело вздрагивает от легких толчков. Открыв глаза, я увидела движущийся потолок и испуганно зажмурила глаза. Другой голос тоже с таким же странным акцентом произнес совсем рядом:
- Выпейте это, дорогая.
Чья-то рука приподняла мою голову, и край стакана коснулся моих губ. Сделав глоток, я, не размыкая век, снова опустила голову на свое ложе. А потом, должно быть, я уснула, потому что, очнувшись, почувствовала себя намного лучше. Я с любопытством разглядывала потолок над головой, гадая, где я и что со мной. Не помню, чтобы я видела прежде этот розовато-кремовый потолок. А потом, словно удар, безжалостный и внезапный, оглушила мысль, что не только потолок, но и все, все здесь было чужое и незнакомое. Где я? Но вместо памяти зияла дыра, провал. Я не знала, кто я и где я, как очутилась здесь!.. В панике я попыталась приподняться, но чья-то рука мягко, но решительно остановила меня. Снова к моим губам поднесли стакан.
- Все хорошо. Выпейте, - успокоил меня уже знакомый голос.
Мне хотелось спросить, где я и что со мной, но страшная усталость сковала меня. Приступ страха сменился апатией. Почти безразличной была мелькнувшая мысль: это, должно быть, несчастный случай, такое бывает после сильного потрясения, удара… Но мне было все равно, ведь обо мне кто-то заботился. Ужасно хотелось спать, вопросы будут потом…
Я опять уснула и спала, должно быть, час, а может, всего лишь несколько минут. Знаю только, что, открыв глаза, я уже не испытывала прежнего страха. Теперь мною владело скорее любопытство. Какое-то время я лежала неподвижно, а когда совсем успокоилась, даже стала убеждать себя, что если это несчастный случай, то мне повезло, ибо я не испытывала боли и страданий.
Вскоре я настолько овладела собой, что решила удовлетворить свое любопытство и выяснить все же, где я нахожусь.
Я повернула голову и в нескольких шагах от себя увидела нечто похожее на больничную каталку, на которой перевозят больных, а на ней женщину. Она спала полуоткрыв рот. Над ней возвышалось подобие шатра из простыней и одеял. Я не поверила своим глазам - тело женщины напоминало гору, эта гора мерно дышала, простыни шевелились… А за нею были еще две такие же кровати-каталки, и на них тоже лежали такие же огромные женщины!..
Я снова быстро перевела взгляд на мою ближайшую соседку. Как была я удивлена, увидев совсем юное, почти детское лицо. Ей было не более двадцати двух или двадцати трех лет. Ее округлое пухлое личико отнюдь не производило отталкивающего впечатления, а свежий румянец и золотистые, коротко остриженные кудряшки делали ее даже привлекательной, несмотря на огромное, ожиревшее тело. Я от души пожалела бедняжку, решив, что у нее тяжелое нарушение деятельности желез внутренней секреции, от этого люди иногда чудовищно толстеют.
В этих раздумьях прошло несколько минут.
- Ну, как вы себя чувствуете? - вдруг услышала я голос и чьи-то дробные и четкие шаги. Я повернула голову и с удивлением уставилась в лицо, оказавшееся на уровне моих глаз. На какое-то мгновение мне показалось, что передо мной ребенок, зачем-то оказавшийся здесь, но вскоре я поняла, что это взрослая женщина. Она была непомерно маленького роста, на вид лет тридцати, на волосах белая наколка больничной сиделки. Не дожидаясь моего ответа, она проворно выпростала из-под одеяла мою руку и нащупала пульс. Должно быть, пульс у меня был отличный, ибо она удовлетворенно кивнула головой.
- Все идет хорошо, мамаша, - промолвила она, глядя на меня. Мой взор в эту минуту не выражал, вероятно, ничего, кроме безграничного удивления. - Машина у подъезда. Дойдете сами или вас отвезти?
Я по-прежнему недоуменно смотрела на нее.
- Какая машина?
- Вас отвезут домой, - терпеливо объяснила мне миниатюрная особа в белой наколке. - Поднимайтесь, - скомандовала она и отбросила одеяло.
Я поднялась и села. А потом… потом я буквально застыла от ужаса, неверящими глазами глядя на собственную руку, лежавшую на коленях, - это была не рука, а скорее толстый белый валик от дивана, на конце которого беспомощно болталась крохотная детская кисть. Неужели это моя рука? Тишину палаты нарушил полный отчаяния и ужаса вопль…
Я, должно быть, потеряла сознание, ибо, когда открыла глаза, то увидела у своей постели женщину уже вполне нормального роста в белом докторском халате, со стетоскопом на шее. Озабоченно хмурясь, она склонилась надо мной. Рядом с нею хлопотала уже знакомая мне малютка-сиделка, ростом едва доходившая ей до локтя.
- …Не знаю, доктор, - услышала я ее оправдывающийся голос. - Больная вдруг закричала и потеряла сознание.
- Что со мной? Что случилось? Я никогда не была такой! Не была, не была!.. - жалобно запричитала я и сама с удивлением откуда-то издалека услышала свой плачущий голос.
Женщина по-прежнему встревоженно и озабоченно смотрела на меня.
- Что она говорит? - наконец спросила она.
- Не знаю, доктор, - ответила карлица. - Все произошло так неожиданно. Ее словно хватил удар, даже не представляю, отчего бы это…
- Она здорова, выписана и не должна больше оставаться здесь. Нам нужна ее койка для других, - строго ответила женщина. - Сделайте ей укол успокоительного.
- Да ответьте же мне наконец, что со мной? Кто я? Это ужасная ошибка! О, пожалуйста, скажите… - умоляюще простонала я и беспомощно и жалко расплакалась.
Рука женщины успокаивающе коснулась моего плеча.
- Не волнуйтесь, мамаша. Все хорошо. Вам не следует нервничать. Сейчас мы отвезем вас домой.
Появилась еще одна карлица в наколке и протянула врачу шприц.
- Нет, не надо! - протестующе завопила я. - Вы обязаны сказать мне, где я! Кто вы такие? Что со мной? - Я попыталась выбить из рук врача шприц, но обе маленькие санитарки быстро и ловко прижали мои руки к кровати. Они держали меня до тех пор, пока игла шприца не вонзилась мне в предплечье.
Я не то чтобы уснула после укола, но как бы выключилась и куда-то поплыла. Странное чувство овладело мною. Я раздвоилась, и мое второе "я" с удивительным спокойствием изучало меня со стороны. Мне казалось, что я способна оценивать все очень разумно и трезво…
Без всякого сомнения, это амнезия, рассуждала я, потеря памяти. Это могло случиться в результате шока, так бывает. Я потеряла память лишь частично, забыла только то, что касается меня самой - имя, кем была, где живу. Но мои способности общаться или оценивать то, что происходит вокруг, эта часть сознания не затронута - я способна мыслить, разговаривать. В этом отношении мой разум не утратил былой остроты.
И в это же время меня не покидало тревожное чувство, что вокруг меня все не то. Я была уверена, что прежде никогда не видела ни этого места, ни этих людей. Что-то зловещее было в карлицах-сиделках, но прежде всего я была глубоко убеждена, что эта чудовищная туша - вовсе не я. Пугало то, что я не могла вспомнить свое лицо, каким видела его в зеркале. Я даже не помнила, блондинка я или брюнетка, старая или молодая, но я была твердо уверена, что, каким бы ни оказалось мое лицо, это тело не может принадлежать мне.
Но рядом со мной были такие же, как и я, огромные женщины с неправдоподобно раздутыми телами! Значит, это не болезнь, как я думала, иначе меня не отправляли бы отсюда домой, как совсем здоровую. Куда - домой? Что они имеют в виду?
Обо всем этом я размышляла, казалось, спокойно и рассудительно. Несомненно, помог укол. Однако я не успела прийти к каким-либо утешительным выводам. Потолок надо мной вдруг снова поплыл, и я поняла что меня опять куда-то везут. В конце комнаты открылись двери, каталка слегка вздрогнула, накренилась вперед, и меня покатили вниз по какому-то скату. В конце его была дверь, ведущая на улицу, а там меня уже ждала санитарная машина. Она была розовая, сверкающая лаком, задние дверцы гостеприимно распахнуты.
Не без интереса я отметила четко отлаженную процедуру моего перемещения, поняла, что участвую в ритуале вполне привычном и банальном для всех присутствующих, необычным он был только для меня. Восемь крохотных санитарок, словно по команде, быстро сняли меня с больничной каталки и уложили на развернутые носилки, которые легко задвинули в кузов машины. Две санитарки задержались, чтобы заботливо оправить на мне одеяло, подложить под голову еще одну подушку. Наконец все вышли, дверцы машины захлопнулись, и я тронулась в путь.
Возможно, под воздействием укола я постепенно обрела чувство известного равновесия, и мне даже показалось, что я начинаю понимать обстановку. Видимо, со мной, как я и опасалась, произошел несчастный случай, но я недооценила его серьезность. В этом моя ошибка и причина испуга. Решив, что все обстоит не так страшно, я вообразила, что уже вполне пришла в себя, но на самом деле я продолжаю еще находиться в беспамятстве - вполне возможно сотрясение мозга, и все, что я вижу и ощущаю, - это плод моих галлюцинаций, результат тяжелого забытья. Еще немного, и я приду в себя, окажусь в знакомой мне обстановке или хотя бы в той, что доступна человеческому пониманию.
Я пожалела, что эта разумная мысль не пришла мне в голову раньше. Видимо, во всем повинно удивительно реальное восприятие мною деталей моих бредовых видений. Отсюда и паника. Глупо было взвинчивать себя так, вообразить, что ты Гулливер в стране лиллипутов. Для человека, погруженного в сон, характерна известная потеря своего привычного "я", поэтому нет ничего удивительного, что такое случилось со мной. Самое разумное - спокойный интерес к происходящему. Мое состояние может дать мне богатейший материал для изучения образов и видений, рождаемых снами. Потом можно будет как следует поработать над этой темой.
Эти размышления совсем успокоили меня, и я принялась с новым интересом разглядывать все вокруг. Меня удивила отчетливость, с которой я видела все предметы и вещи. Не было никакой расплывчатости, смазанных контуров, неопределенных форм, как это обычно бывает в снах, когда четко отпечатывается лишь один предмет или образ на туманном фоне. Все, что я видела, было удивительно реальным, объемным. Моя реакция на это тоже была спокойной и разумной. Укол, который мне здесь сделали, не похож на иллюзию. Мысль об аутентичности иллюзий и реальности настолько увлекла меня, что я твердо решила тщательнейшим образом в этом разобраться. А пока надо смотреть и запоминать.
Я огляделась вокруг. Внутренняя обивка санитарной машины была такого же перламутрово-розового цвета, как и ее окраска снаружи, но потолок был светло-голубой, в маленьких серебряных звездочках. Передняя стенка машины состояла из выдвижных ящичков с хромированными ручками, носилки, где я лежала, крепились ближе к левому борту, а у правого я увидела два маленьких сиденья, обитых блестящим материалом тоже розового цвета. Боковые стенки машины были сплошь застеклены и затянуты тонкой белой кисеей, перехваченной по бокам розовыми лентами. Над ними висели свернутые в рулон глухие шторы. Повернув голову, я могла свободно созерцать проносившийся мимо пейзаж. Правда, от толчков машины на ухабах он то появлялся, то исчезал.
у машины, решила я, порядком износились рессоры или дорога вся разбита. От сильной тряски меня, слава богу, спасали мягкие пружины моего ложа.
За окном, как я убедилась, был на редкость однообразный пейзаж, менялись лишь его оттенки. Вдоль улицы, по которой мы проезжали, выстроились совершенно одинаковые дома, с одинаковыми аккуратными палисадниками. Дома были трехэтажные, футов пятьдесят по фасаду, с низкими черепичными крышами, и пейзаж от этого напоминал провинциальную Италию. Дома отличались друг от друга лишь цветом да окрашенными контрастирующей краской дверями и оконными рамами. Занавески на окнах были одинаковые. В окнах не было людей, и вообще улица была странно пустынной. Лишь изредка в палисадниках можно было увидеть одинокую женскую фигуру в комбинезоне, подстригающую газон или склонившуюся над клумбой.
Вдали за жилыми домами виднелись многоэтажные здания казенного типа, кое-где торчали высокие трубы, должно быть, фабрик. Поскольку они были расположены сравнительно далеко от дороги и были видны лишь в просветах между домами, я не смогла их рассмотреть.
Прямые участки дороги не превышали сотни ярдов, а потом дорога начинала петлять между домами, словно следуя маршруту, начертанному рукой того, кто отнюдь не ставил своей целью сократить путь. Встречных машин было мало - да и то больше грузовики, обыкновенные грузовики, тяжелые и легкие, чаще тяжелые, окрашенные в одинаковые цвета, с пятизначными номерными знаками из букв и цифр, которые повторялись на бортах кузова.
Наша машина не спеша продолжала свой путь. Через каких-то двадцать минут она замедлила ход - впереди велись ремонтные работы. Рабочие, завидев нас, приостановили работу и, освобождая путь, отошли к обочине. Пока машина медленно объезжала развороченный участок мостовой, я успела разглядеть ремонтную бригаду. К моему удивлению, она состояла из одних женщин, одетых одинаково - синие холщевые комбинезоны, майки без рукавов, грубые рабочие башмаки. Женщины были коротко острижены, и лишь на немногих головные уборы. Это были высокие, широкоплечие, загорелые и крепкие на вид молодые женщины с хорошо развитой, как у мужчин, мускулатурой. В сильных, привыкших к физическому РУДУ руках они держали лопаты и кирки и, должно быть, ловко управлялись с ними. Они внимательно следили, как машина осторожно объезжает ремонтируемый участок, а когда мы поравнялись с ними, с любопытством стали заглядывать в окна машины.
Увидев меня, женщины приветливо заулыбались, показав крепкие ровные зубы. Каждая подняла руку, как бы приветствуя меня. Этот жест сопровождался улыбкой. Их доброжелательность была столь искренней, что я улыбнулась в ответ. Они шли рядом с медленно едущей машиной, и в их глазах, устремленных на меня, было что-то похожее на ожидание, вскоре однако сменившееся удивлением. Они о чем-то переговаривались между собой, но о чем, я не расслышала. Некоторые повторили приветственный жест рукой. Их откровенное разочарование убедило меня в том, что они чего-то ждали от меня; чего-то большего, чем моя улыбка. И мне не пришло в голову ничего другого, как тоже махнуть им рукой. Они радостно заулыбались, но их разочарование, мне показалось, так и не прошло.
Машина выехала на исправную часть дороги и набрала скорость, мимо промелькнули и исчезли встревоженные лица женщин. Вот еще символы моих странных сновидений. Что-то похожее я однако уже читала в книгах. Что же должна символизировать в моем подсознании эта группа амазонок, вооруженных вместо луков и стрел лопатами чернорабочих? Несбывшиеся надежды, неосознанные стремления? Подавленное желание властвовать, повелевать? Я так и не успела ответить себе на этот вопрос, ибо машина, миновав последние городские кварталы, выехала на дорогу, идущую через поля.
Цветущие клумбы в городских палисадниках напоминали о том, что на дворе весна. Передо мной простирались тучные пастбища, тщательно возделанные нивы, сверкающие яркой зеленью ранних всходов, зеленоватое марево цветущих кустарников вдоль дороги, аккуратные изумрудные рощицы. Солнце ласкало своими лучами этот четко очерченный пейзаж, и лишь кое-где пасущиеся стада вносили некоторое разнообразие в эту идиллическую картину. Даже редкие фермы казались искусно вписанными в этот четко спланированный однообразный пейзаж. Темные квадраты построек, монотонное повторение огорода с одной стороны, сада - с другой, двора - с третьей делали пейзаж игрушечным, похожим на полотна бабушки Мозес, или даже еще более нарочито приглаженным. Мой глаз нигде не встретил свободно разбросанных коттеджей, случайных сарайчиков и пристроек. Что означает эта неестественная аккуратность? Видимо, я совсем плохо знаю себя. Значит, подсознательно я всегда предпочитала простоту и надежность? Однако же…
Открытый грузовик, ехавший впереди нас, свернул с шоссе на проселочную дорогу, обсаженную красиво подстриженным кустарником и ведущую к игрушечным фермам вдали. В кузове грузовика были молодые женщины. В руках у каждой какой-нибудь сельскохозяйственный инструмент. Одна из них, оглянувшись и заметив нас, тут же обратила внимание остальных. Опять амазонки! Они приветствовали нас уже знакомым жестом - весело помахали руками. Теперь я тоже поспешила махнуть в ответ.
Недоумевая, я спрашивала себя: почему амазонки? Если это стремление повелевать, при чем здесь идиллический пейзаж, символ подсознательной жажды покоя? Казалось, это совершенно несовместимые вещи.