Я стала ждать, когда в доме все стихнет. Наконец выключили музыку, ко мне заглянула сиделка и справилась, не нуждаюсь ли я в чем-нибудь, вежливо выполняя установленный здесь порядок, и вскоре наступила полная тишина. Я решила подождать еще полчаса, а затем снова предприняла попытку подняться с кровати, на этот раз проделывая все очень осторожно и не торопясь. Самым трудным было из сидячего положения встать на ноги, но на этот раз мне это удалось, правда ценой жестокой одышки. Теперь я смогла уже добраться до двери. К счастью, она не была заперта. Я чуть приоткрыла ее. Коридор был пуст. Я вышла. Все двери, выходившие в коридор, были заперты. Останавливаясь у каждой, я прикладывалась к ней ухом, но слышала лишь ровное тяжелое дыхание спящих мамаш. Я отправилась в свой путь. Сделав несколько поворотов по коридору, я увидела знакомую дверь на улицу. К счастью, она тоже не была заперта. На мгновение я остановилась, прислушиваясь к тишине, а затем открыла дверь.
Передо мной была лужайка с четкими тенями от деревьев. Ярко светила луна. Сквозь стволы деревьев справа вдали блеснула гладь воды, слева я увидела дом, похожий на тот, из которого я только что вышла. Все окна его были темны.
Я стала раздумывать, что же делать дальше. Пленница своего огромного неповоротливого тела, я не могла на многое рассчитывать, но я твердо решила продолжать свой путь, пока есть возможность, и разузнать как можно больше.
Я приблизилась к краю уже знакомых ступеней - это по ним я поднималась сегодня, когда приехала сюда, - и начала медленно и осторожно спускаться, крепко держась за перила.
- Мамаша! - раздался сзади резкий голос. - Что вы здесь делаете?
Я обернулась. Белоснежный халат маленькой санитарки слепил глаза при лунном свете. Кроме нее, вокруг никого не было.
Не считая нужным ей отвечать, я сделала еще один шаг вниз по ступеням. Я чуть не плакала от досады, что так толста и неуклюжа и двигаюсь так медленно.
- Вернитесь, вернитесь сейчас же! - закричала санитарка.
Я продолжала не обращать на нее внимания. Тогда она засеменила за мной и ухватилась за край моего халата.
- Мамаша, - повторила она, - вы должны немедленно вернуться.
Я сделала еще один мучительный шаг по ступеням, а она еще крепче ухватилась за мою одежду. Пытаясь вырваться, я сильно подалась вперед. Раздался треск рвущейся материи, я обернулась… И последнее, что успела увидеть, были ступени лестницы, ринувшиеся мне навстречу…
Я открыла глаза.
- Вот так будет лучше, - услышала я голос. - Весьма неосмотрительно с вашей стороны, мамаша Оркис, решиться на такое. К счастью, все обошлось, а могло быть и хуже. Глупо, очень глупо. Мне стыдно за вас, право, очень стыдно…
Голова у меня раскалывалась от боли, я была в отчаянии от того, что вся эта нелепость продолжается. Но я вовсе не собиралась раскаиваться в содеянном и поэтому послала говорившую к черту. Малютка-санитарка в испуге уставилась на меня, а затем чопорно и осуждающе поджала губы. Залепив пластырем здоровенную ссадину на моем лбу, она молча удалилась.
Что ж, пришлось согласиться, что она права. На что я рассчитывала, на что надеялась, решаясь на такое? Что можно было сделать, таская за собой непомерный груз собственного громоздкого и уродливого тела? Лютая ненависть к себе, чувство полной беспомощности снова ввергли меня в отчаяние. Я боялась, что вот-вот расплачусь. Как мне хотелось снова быть стройной и гибкой, свободно распоряжаться своим телом. Я вспомнила, как Дональд однажды сравнил меня с тоненькой березкой, трепетавшей на ветру, и сказал, что мы как две сестрички. А спустя день или два…
Что это? От внезапной мысли я вдруг поднялась и села. Что-то во мне изменилось. Мой мозг прояснился, ко мне вернулась память. Я все вспомнила!.. От напряжения кровь гулко стучала в висках. Мне пришлось снова лечь и расслабиться. Теперь я вспомнила, вспомнила все, включая тот момент, когда доктор Хелльер сделал мне инъекцию чуинхуатина и сестра протерла ранку спиртом… Что же было потом? Сны, видения, которых я ждала?.. Не этот же мир абсурда со всеми его столь реальными подробностями, не этот кошмар?.. Что они сделали со мной?..
Я, должно быть, уснула, ибо, открыв глаза, увидела за окном яркий день, и мои маленькие мучительницы уже были здесь, чтобы помочь мне совершить утренний туалет.
Они быстро и ловко расстелили свои полотенца и стали поворачивать меня с боку на бок, совершая омовение. Я молча терпела все, ибо процедура освежила меня, а головная боль незаметно прошла.
К концу процедуры в дверь громко и требовательно постучали и, не дожидаясь ответа, в комнату вошли две женщины в темной униформе, украшенной серебряными пуговицами. Они напоминали мне уже виденных мною амазонок - красивые, высокие, широкоплечие, с хорошей выправкой. Маленькие санитарки с испуганным щебетом, бросив все, сгрудились в дальнем углу комнаты.
Вошедшие почтительно и официально приветствовали меня знакомым взмахом руки. Одна из них обратилась ко мне:
- Вы Оркис? Мамаша Оркис?
- Да, меня здесь так зовут, - сказала я.
Девушка в униформе, несколько смутившись, уже более мягким и, скорее, извиняющимся тоном, промолвила:
- У нас ордер на ваш арест. Пожалуйста, пройдемте с нами, мамаша.
В углу послышались возбужденные голоса и восклицания, но один взгляд девушки в униформе восстановил тишину.
- Приготовьте мамашу к отъезду, - приказала она.
Санитарки с опаской покинули свой угол, нервно косясь на девушек и пытаясь задобрить их льстивыми улыбками. Вторая из девушек поторопила их, но уже не таким строгим тоном.
- Давайте, давайте поскорее.
Сиделки не заставили себя просить и принялись за дело. Я была уже совсем одета, когда дверь отворилась и в комнату стремительно вошла врач. Неодобрительно взглянув на девушек в униформе, она резко спросила:
- Что все это значит? Что вам здесь нужно?
Старшая из двух коротко объяснила.
- Арестовать? - недоуменно воскликнула врач. - Арестовать мамашу? Неслыханно! В чем ее обвиняют?
- В проповедовании реакционных мыслей, - растерянно сказала одна из девушек.
Врач сурово воззрилась на нее.
- Ага, следовательно, по-вашему, мамаша реакционерка. Что вы еще намерены придумать? Убирайтесь отсюда!
- У нас ордер на арест, доктор! - запротестовали девушки.
- Глупости! Никто не имеет на это права. Вы когда-нибудь слышали, чтобы арестовывали мамашу?
- Нет, доктор.
- Ну вот видите, а вы хотите создать прецедент. Уходите.
Вид у девушек был растерянный и несчастный. И тогда доктору пришла в голову счастливая мысль:
- Пожалуй, я дам вам расписку в том, что отказалась выдать мамашу. Вас это устраивает?
Девушки в униформе ушли, вполне удовлетворенные полученной распиской. Врач мрачно посмотрела на маленьких сиделок.
- Не можете без болтовни, услужливые сплетницы. Все, что доходит до ваших ушей, с быстротой пожара распространяется дальше. Ваш язык уже немало наделал бед. Услышу еще что-нибудь подобное, найду виноватого и покараю.
Наконец она повернулась ко мне:
- А вам, мамаша Оркис, отныне разрешается в присутствии младшего медперсонала говорить лишь два слова: да и нет. Я скоро вернусь. Нам необходимо задать вам несколько вопросов, - добавила она и вышла, оставив после себя гнетущее молчание.
Она вернулась, когда я уже съела свой завтрак, достойный самого Гаргантюа, и сиделки уносили подносы. Вернулась она не одна. Ее сопровождали четыре женщины такого же нормального, как и она, роста. За ними санитарки втащили стулья и расставили их вокруг моей постели. Когда сиделки вышли, женщины в белых докторских халатах уселись на стулья и уставились на меня, как на нечто доселе не виданное. Одной из них было столько же лет, сколько врачу, двум другим было на вид около пятидесяти, а самой старшей лет шестьдесят, если не больше.
- Итак, мамаша Оркис, - начала врач тоном председателя, открывающего важное заседание, - совершенно ясно, что произошло нечто чрезвычайное для нашего заведения. Разумеется, мы хотим знать, что именно произошло, как и почему. Забудьте о визите этих двух блюстительниц порядка. Это ошибка, ее не должно было быть. Сейчас мы спрашиваем вас из научного интереса. Мы хотим понять, что все-таки случилось.
- Я так же хочу это знать, как и вы, - воскликнула я, посмотрев сначала на них, потом на комнату, а затем на себя, горой возвышающуюся на постели. - Я допускаю, что у меня галлюцинации, но для них, насколько мне известно, существуют исключения. Хотя бы один из органов чувств может оказаться здоровым и не подверженным галлюцинациям. Я убеждена, что все мои органы чувств совершенно здоровы. Я сама - пленница плоти, которая тоже слишком реальна, вещественна и ощутима. Значит, вся беда в моей голове, в моем сознании, рождающем образы…
Четыре женщины с удивлением смотрели на меня. Врач бросила на них взгляд, в котором было многозначительное: "Что я вам говорила?" Она снова повернулась ко мне:
- Мы хотим вам задать несколько вопросов, - сказала она.
- Прежде чем вы это сделаете, - прервала я ее, - мне хотелось бы кое-что добавить к тому, что я рассказала вам вчера вечером. Я вспомнила.
- Видимо, помог ушиб от падения с лестницы, - заметила она, посмотрев на пластырь на моем лбу. - Кстати, как объяснить ваш поступок?
Я не собиралась ей объяснять.
- Лучше я расскажу вам то, что вспомнила. Это может помочь… хотя бы в какой-то степени.
- Хорошо, - согласилась она. - Вы мне сказали, что были… хм… замужем и ваш… муж вскоре погиб. - Она посмотрела на своих коллег; их лица ничего не выражали, кроме прилежного внимания. - Что было дальше, вы уже не помнили…
- Да, - сказала я. - Мой муж был летчиком-испытателем, - пояснила я им. - Он погиб спустя полгода после того, как мы поженились, за месяц до того, как истекал срок его контракта с фирмой… Тетка увезла меня к себе. На несколько недель. Боюсь, что уже не вспомню, что было в эти недели. Я ничего не видела и не замечала вокруг. А потом в одно прекрасное утро поняла, что дальше так продолжаться не может. Надо вернуться к работе, заняться чем-нибудь. Доктор Хелльер - он заведует Врэйчестерской больницей, где я работала до того, как вышла замуж, - сказал мне, что будет рад, если я вернусь. Я вернулась, начала работать. Работала много, не щадя себя. У меня не оставалось времени ни на мысли, ни на раздумья… Это было восемь месяцев назад. И вдруг однажды доктор Хелльер рассказал мне о препарате, который удалось синтезировать его другу. Не думаю, чтобы он уже тогда искал добровольцев, готовых испробовать его на себе, но я проявила интерес. Из того, что рассказывал доктор Хелльер, явствовало, что препарат обладает весьма перспективными возможностями. Мне показалось, что я могу быть полезной. Рано или поздно кому-то надо испробовать, а я одинока, не обременена родственными связями, меня не очень тревожат последствия. Почему бы мне не быть первой?
- Это был галлюциноген? - перебила меня врач.
- Чуинхуатин. Вы знаете о нем?
Она отрицательно покачала головой, но кто-то из них сказал:
- Знакомое название. Что это такое?
- Наркотическое зелье, - объяснила я. - Добывается из листьев дерева, растущего на юге Венесуэлы. Племя местных индейцев открыло его, как когда-то другие открыли хинин и мескалин. Пользуются им во время ритуальных действий. Жуют листья. Требуется не менее шести унций для желаемого эффекта. Наступает состояние транса, которое длится три-четыре дня. В это время человек беспомощен, как ребенок, и не способен даже на самые простые самостоятельные действия. За ним необходим уход. Это делают специально приставленные члены племени. Они оберегают и охраняют людей, впавших в такое состояние. Это совершенно необходимо, ибо по поверьям, бытующим у племени, зелье освобождает дух из плена тела и дух блуждает во времени и пространстве. Приставленные охранять должны следить, чтобы в покинутое тело не вселился чужой бродячий дух. Когда потом люди приходят в себя, они утверждают, что изведали нечто мистическое и великое. Применение зелья не оставляет последствий, к нему не привыкают. А пережитые в состоянии сна или забытья ощущения настолько сильны, что не исчезают из памяти. Друг доктора Хелльера испробовал препарат в лаборатории на животных, определил дозу, переносимость и прочее, но, разумеется, не мог проверить верность утверждений относительно мистических видений. Видимо, они следствие воздействия препарата на нервную систему, но каковы они - радость, экстаз, страх, кошмары или десятки любых других ощущений - об этом морские свинки не могли поведать…
Я умолкла и посмотрела на серьезные и удивленные лица моих слушательниц, на гору розовых одеял, прикрывавших мое тело.
- По сути, - добавила я, - тут и начинается абсурдное, необъяснимое, невероятное…
Моим собеседницам было, бесспорно, присуще высокое чувство профессиональной ответственности. Они столкнулись со случаем явной аномалии, и в нем следовало добросовестно разобраться.
- Понимаю, - сказала, видимо, старшая из них тоном человека, который при всех условиях предпочитает оставаться на позициях трезвого разума. Она заглянула в блокнот, в который во время беседы то и дело что-то записывала. - Вы можете назвать дату и время, когда был произведен эксперимент?
Разумеется, я могла, и немедленно сделала это. После этого они забросали меня вопросами… Увы, это была игра в одни ворота - на каждый свой вопрос они тут же получали от меня исчерпывающий ответ, на мои вопросы отвечали либо уклончиво, либо так, что эти ответы практически ничего мне не давали.
Наша беседа продолжалась до самого обеда. Когда они наконец ушли, я поняла, что не стала умнее. Я по-прежнему не знала главного. Я ждала, что они вернутся, но этого не произошло.
Усталая, я погрузилась в дремоту. Меня разбудила шумная стайка сиделок, появившихся в палате. Они привезли с собой каталку и вскоре меня опять куда-то везли по незнакомым коридорам. Снова спуск по пандусу к санитарной машине, ждущей у крыльца. Когда меня погрузили в нее, вслед за мной в машине разместились три сиделки, чтобы сопровождать меня. Они не переставая болтали, перескакивая с одной темы на другую; большей частью их болтовня была мне непонятна. Наше путешествие длилось часа полтора.
Пейзаж за окном мало чем отличался от того, что был мне уже знаком: аккуратные поля, похожие одна на другую фермы, редкие небольшие населенные пункты, стандартные дома, стоящие вблизи дорог. Я заметила, что все дороги, по которым мы ехали, были в плачевном состоянии.
На полях то здесь, то там виднелись группки работающих амазонок или изредка одна или две одинокие фигуры. Редко встречались грузовики, иногда автобусы, но ни разу я не видела обыкновенного автомобиля. Мои видения на редкость последовательны в деталях, думала я, встречаемые нами амазонки ни разу не позабыли поднять руку и поприветствовать розовую санитарную машину.
Когда мы проезжали мост, я глянула вниз, решив, что под нами высохшее русло реки, однако увидела странно покосившийся столб, бурные заросли травы и сорняков. Строения, что когда-то стояли здесь, видимо, давно рухнули, но кое-где все же сохранились приметы существовавшей здесь некогда железнодорожной станции.
Мы пересекли поселок, который по количеству одинаковых домов, пожалуй, можно было бы считать довольно большим городом, а через две-три мили наша машина въехала через украшенные замысловатым орнаментом ворота в парк.
Поместье было похоже на то, из которого меня увезли, - те же ухоженные клумбы, бархатные лужайки, весенние цветы, но здания здесь были совсем другими: небольшие дома разного стиля, иные напоминали просторные коттеджи. Мои болтливые спутницы притихли и с опаской смотрели по сторонам.
Машина на мгновение остановилась, и малютка-водитель справилась у амазонки, одетой в комбинезон, с лотком для кирпичей на плече, куда нам ехать. Та указала дорогу и, увидев меня в окно машины, доброжелательно и почтительно улыбнулась. Вскоре мы остановились перед крыльцом двухэтажного особняка в стиле эпохи регентства.
На этот раз никто не предложил мне больничную каталку. Малютки-санитарки, к которым присоединилась водитель машины, суетясь и подпирая меня со всех сторон, помогли мне преодолеть все препятствия и войти в дом.
С трудом протиснувшись в открытую дверь, я очутилась в красивой комнате, изысканно меблированной в стиле той же эпохи, где в кресле с высокой удобной спинкой перед горящим камином сидела седая женщина в пурпурного цвета шелковом платье. Лицо и руки свидетельствовали о том, что она очень стара, но ее живые глаза светились умом.
- Рада приветствовать вас, дорогая, - произнесла она отнюдь не старческим голосом.
Она указала глазами мне на стул, но потом, еще раз окинув меня взглядом, произнесла:
- Я думаю, на диване вам будет удобней.
Я с сомнением и опаской посмотрела на диван - прекрасный образчик салонной мебели восемнадцатого века.
- Он выдержит такую тяжесть? - с сомнением спросила я.
- О, конечно, - сказала она не очень уверенно.
Моя свита осторожно усадила меня на диван и в испуганном ожидании замерла. Когда диван, жалобно скрипнув, однако же, выдержал мой вес, старая леди отпустила санитарок и, взяв в руки серебряный колокольчик, позвонила. В комнату вошла хоть и крохотная, но самая настоящая горничная.
- Принесите вина, Милдред, - распорядилась, старая леди. - Вы пьете вино, дорогая?
- Д-да, да, благодарю вас, - сказала я каким-то ослабевшим голосом. - Простите, миссис… мисс…
- О, мне следовало бы сначала представиться. Меня зовут Лаура. Не мисс и не миссис, а просто Лаура. А вы, я знаю, Оркис, мамаша Оркис.
- Так они зовут меня здесь, - с отвращением согласилась я.
Глаза наши встретились. Впервые за все это время я прочла в чьих-то глазах сочувствие, даже жалость. Я обвела взором комнату, с удивлением отмечая реальность всех предметов в ней.
- Значит, я не сошла с ума, нет? - спросила я.
Она медленно покачала головой, но не успела мне ответить, ибо в комнату вошла маленькая горничная с серебряным подносом - на нем стояли хрустальный графин и два бокала. Пока она наливала вино в бокалы, я отметила про себя, что старая леди несколько раз перевела взгляд с нее на меня и обратно, словно бы сравнивала нас. Лицо ее приняло странное, даже загадочное выражение.
Тогда я отважилась.
- Это мадера? - спросила я.
Старая леди удивленно посмотрела на меня, затем улыбнулась и ободряюще кивнула головой.
- Мне кажется, этим вопросом вы уже почти решили задачу вашего визита сюда.
Горничная ушла, и мы подняли бокалы. Старая леди отпила глоток и поставила бокал на столик рядом с креслом.
- И тем не менее, - произнесла она, - нам предстоит побеседовать. Вам сказали, зачем вас послали ко мне, дорогая?
- Нет, - покачала я головой.
- Потому что я историк, - пояснила она. - Быть историком - это огромная привилегия. Не многим она предоставляется в наши дни, да и то это делается крайне неохотно. Но профессия, к счастью, все еще существует - из боязни, что эта отрасль науки может исчезнуть совсем. Однако многие из историков подвергаются гонениям - якобы за политическую неблагонадежность. - Она неодобрительно улыбнулась. - Но в таких случаях, как ваш, требуется заключение специалиста. Вам дали выписку о диагнозе?
Я снова отрицательно покачала головой.