- Оставим это! Скорее в мою спальню. Ты! - Король обратился ко мне! - Посмотрим, удастся ли тебе сдержать стаю этих кровососов. Вот, держи мой меч. - Король протянул мне свой собственный меч! - Разрешаю применять его против любого, кто хоть отдаленно похож на врача. Доктор?
- После вас, государь.
- Конечно, после меня, Восилл. Я ведь король, черт побери!
Меня всегда поражало, как наш великий король похож на собственные портреты и на профильные изображения, украшающие монеты. Мне повезло - у меня была возможность видеть эти великолепные черты воочию в частных покоях короля в тот полдень, когда сиял Ксамис, доктор обрабатывала рану, а король стоял в длиннополом халате с закатанным рукавом. Пока доктор работала с его рукой, я разглядывал его силуэт на фоне светящейся громады древнего окна - голова поднята, челюсти сжаты.
Ах, какое благородное видение! Какая королевская осанка! Грива светлых кудрей, лоб, свидетельствующий об уме и мудрости, ясные, чистые глаза цвета летнего неба, четко очерченный великолепный нос, широкие изящные губы и горделивый отважный подбородок; тело одновременно сильное и гибкое, на зависть любому атлету в лучшие годы (а ведь король уже шагнул в великолепие своих зрелых лет, когда большинство мужчин начинают полнеть). Многие говорят, что король Квиенс по внешности и физической силе уступает только своему покойному батюшке Драсину (счастлив сообщить, что его справедливо называют Драенном Великим).
- Ах, ваше величество! О Провидение! О небеса! Помогите! Ах, какое несчастье. Ах!
- Оставь нас, Вистер, - сказал король, вздохнув.
- Ваше величество! Слушаюсь, ваше величество. Немедленно, ваше величество. - Жирный камердинер, продолжая размахивать и дергать руками, со стонами и причитаниями вышел из королевских покоев.
- Я думала, государь, вы надеваете доспехи, чтобы такого не случилось, - сказала доктор.
Она стерла остатки крови тампоном и вручила его мне - выкинуть. Я же протянул ей склянку со спиртом. Доктор пропитала спиртом еще один тампон и приложила его к ране на бицепсе короля. Рана была в два пальца длиной и около ногтя глубиной.
- Ой!
- Простите, государь.
- Уй! Ай! Вы уверены, что это ваше знахарство мне не повредит, Восилл?
- Спирт убивает все яды, которые могут заразить кровь, государь, - сухо сказала доктор.
- Вы говорите, что то же самое делает и заплесневелый хлеб, - фыркнул король.
- Да, у него есть такое свойство.
- И сахар.
- И сахар тоже, в чрезвычайных обстоятельствах.
- Сахар, - покачал головой король.
- Разве у вас нет, государь?
- Чего?
- Разве у вас нет доспехов?
- Конечно, у нас есть доспехи, глупая вы голова… Ой! Конечно, у нас есть доспехи, но кто же их надевает в дуэльной зале?! Именем Провидения, если ты надеваешь доспехи, то что же это за дуэль!
- Но я полагала, что это тренировка, государь. Подготовка к настоящему бою.
- Конечно тренировка, Восилл. Если б не так, то парень, поранивший меня, не остановился бы и, уж конечно, не был бы близок к обмороку - он бы добил меня, дерись мы по-настоящему. Но бой был тренировочный. - Король покачал своей великолепной головой и топнул ногой. - Черт меня побери, Восилл, вы задаете просто дурацкие вопросы.
- Прошу прощения, государь.
- Да ладно, это не больше чем царапина. - Король оглянулся и сделал знак слуге, стоявшему у главных дверей. Тот быстро подошел к столу и налил его величеству вина.
- След от укуса насекомого куда как меньше, - сказала доктор. - А ведь люди от него, случается, умирают, государь.
- Умирают? - спросил король, принимая из рук слуги кубок.
- Так меня учили. От яда, который насекомое впрыскивает в кровь.
- Да? - В голосе короля звучало сомнение. Он посмотрел на рану. - И все равно - обычная царапина. На Адлейна она почти не произвела впечатления. - Он выпил вина.
- Ну, чтобы произвести впечатление на начальника стражи Адлейна, нужно кое-что посерьезнее, - сказала доктор, слегка язвительно, как мне показалось.
Король улыбнулся едва заметной улыбкой.
- Вам не нравится Адлейн, верно?
Доктор наморщила лоб.
- Я не смотрю на него как на друга, государь, но равным образом не смотрю на него и как на врага. Мы оба по-своему хотим служить вам при помощи тех умений, которыми каждый из нас обладает.
Глаза короля сузились - он размышлял над ее словами.
- Вы говорите как политик, Восилл, - тихо сказал он. - А выражаетесь как придворный.
- Я считаю ваши слова комплиментом, государь.
Некоторое время король молча смотрел, как она промывает его рану.
- И все же вам, видимо, стоит остерегаться его. Нет?
Доктор подняла глаза - по-моему, с удивлением.
- Если так говорит ваше величество.
- И герцога Валена, - сказал король, хмыкнув. - Слышали бы вы, что он говорит о женщинах-врачах и вообще о женщинах, которые не хотят быть шлюхами, матерями или женами, у вас бы уши горели.
- И в самом деле, государь, - сказала доктор сквозь зубы.
Она посмотрела на меня, собираясь попросить то, что ей требовалось, но я уже держал в руках нужную склянку. Вознаграждением мне стали улыбка и кивок. Я взял пропитанный спиртом тампон и бросил его в мусорную корзину.
- Это что такое? - Лоб короля подозрительно наморщился.
- Это притирание, государь.
- Я вижу, что это притирание, Восилл. Что оно дела… Ой.
- Вы уже почувствовали, государь, - оно смягчает боль. А кроме того, борется с вредными частицами, которыми заражен воздух, а еще ускоряет процесс заживления.
- Вроде того средства, что вы прикладывали к моей ноге, когда у меня был нарыв?
- Да, государь. У вашего величества великолепная память. Кажется, тогда я впервые удостоилась чести лечить ваше величество.
Король краем взгляда поймал свое изображение в одном из огромных зеркал, украшавших его частные покои, и расправил плечи. Он посмотрел на слугу у дверей - тот подошел и взял из рук короля кубок. После этого король вздернул подбородок и провел рукой по волосам, а потом тряхнул головой, отчего кудри, мокрые от пота и слипшиеся под защитной маской, снова упали ему на плечи свободной волной.
- Вот так, - сказал он, разглядывая свое благородное отражение в зеркале. - Припоминаю, что я был в плохом состоянии. Все эти костоправы думали тогда, что я вот-вот умру.
- Я была тогда очень рада, что ваше величество послали за мной, - тихо сказала доктор, перевязывая рану.
- Кстати, мой отец умер от нарыва, - сообщил король.
- Я слышала об этом, государь. - Она улыбнулась ему. - Но вас тот нарыв не убил.
Король усмехнулся и поглядел перед собой.
- И в самом деле. Не убил. - Он скорчил гримасу. - Но отец не страдал от заворота кишок, болей в спине или других моих болячек.
- Нигде не сказано, что он жаловался на такие вещи, государь, - ответила доктор, виток за витком накладывая повязку на могучую королевскую руку.
Он посмотрел на нее пронзительным взглядом.
- Уж не хотите ли вы сказать, что я нытик, доктор?
Восилл подняла на него удивленный взгляд.
- Конечно же нет, государь. Вы так мужественно сносите ваши многочисленные недуги. - Она продолжала накладывать повязку. (Бинты специально для доктора делает королевский портной, и доктор требует, чтобы они изготовлялись в чистоте. Но все равно, прежде чем пустить их в дело, она кипятит их в кипяченой воде, добавляя туда отбеливающего порошка, который тоже специально для нее готовят в дворцовой аптеке.) - Напротив, вашему величеству нужно воздать хвалу за то, что он с такой готовностью говорит о своих недугах, - сказала ему доктор. - Некоторые люди принимают стоическую позу, из гордыни или просто из предельной скрытности, и страдают молча, пока смерть не постучится в дверь, пока не зайдет в дом, тогда как одно лишь слово, простая жалоба в самом начале болезни позволила бы доктору поставить диагноз, излечить их и вернуть к жизни. Боль и даже обыкновенное недомогание - это предупреждение, посланное пограничным стражем, государь. Вы можете, конечно, решить, что не стоит обращать внимания на такую малость, но тогда не удивляйтесь, если вскоре к вам явятся толпы захватчиков.
Король хмыкнул и посмотрел на доктора снисходительно и добродушно.
- Я должным образом оценил ваше предостережение, сделанное на военном языке, доктор.
- Благодарю вас, государь. - Доктор поправила повязку на руке короля. - У меня на дверях висела записка, извещавшая, что вы хотите меня видеть, государь. Я полагаю, что она прибыла еще до вашего злополучного ранения.
- Ах, да, - сказал король. - Он положил руку себе сзади на шею. - Моя шея. Опять не гнется. Посмотрите позже.
- Конечно, государь.
Король вздохнул, и я не мог не заметить, что в нем что-то изменилось - он чуть ссутулился, облик его даже стал менее королевским.
- Мой отец был сложен как настоящий хавл. Говорят, что он как-то взялся за хомут и вытащил из болота одно из этих бедных животных.
- Я слышала, что это был теленок хавла, государь.
- Ну и что? Теленок хавла весит больше человека, - резко сказал король. - И потом, вы что, присутствовали при этом, доктор?
- Нет, государь.
- Не присутствовали. - Король с выражением печали на лице уставился куда-то вдаль. - Но вы правы, я думаю, это был теленок. - Он снова вздохнул. - Летописи рассказывают, что в старину короли поднимали хавлов - заметьте, взрослых хавлов - над головой и швыряли их во врага. Зифигр из Анилоса разорвал дикого эртетера на две части голыми руками, Сколф Сильный одной рукой оторвал голову чудовищу Груссенсу, Мимарстис Сомполианский…
- Может быть, это просто легенды, государь?
Король замолчал, несколько мгновений смотрел прямо перед собой (признаюсь, что душа моя ушла в пятки), потом повернулся к доктору, насколько то позволяли ее манипуляции - она продолжала накладывать повязку.
- Доктор Восилл, - тихо сказал он.
- Государь?
- Не смейте прерывать короля.
- Разве я прервала вас, государь?
- Прервали. Кто вас воспитывал?
- Но ваш…
- Вас что, на этом вашем архипелаге, где царствует хаос, ничему не учат? Неужели у вас не прививают никаких манер вашим женщинам и детям? Неужели вы там настолько выродились, что не имеете представления, как нужно себя вести по отношению к вышестоящим?
Доктор нерешительно смотрела на короля.
- Можете отвечать, - сказал он ей.
- Островная республика Дрезен во всем мире известна своими дурными манерами, - сказала доктор, всем своим видом демонстрируя смирение. - Мне стыдно, но должна сказать вам, что я еще считалась одной из самых воспитанных. Приношу свои извинения.
- Мой отец приказал бы высечь вас, Восилл. И если бы решил пожалеть вас, то лишь как иностранку, незнакомую с нашими обычаями.
- Я благодарна вам, что вы своим милосердием и пониманием превосходите вашего благородного батюшку, государь. Я постараюсь больше никогда не прерывать вас.
- Хорошо. - Король снова принял величественную позу. Доктор заканчивала бинтовать его руку. - В старые времена и манеры были лучше.
- Не сомневаюсь, государь.
- Старые боги жили среди наших предков. То были героические времена. Тогда еще можно было совершать подвиги. Мы еще не утратили нашей силы. Мужчины были величественнее, отважнее и сильнее. А женщины - красивее и грациознее.
- Не сомневаюсь, что все было так, как вы говорите, государь.
- Тогда все было лучше.
- Именно так, государь, - сказала доктор, разрывая надвое конец бинта.
- Все стало… хуже, - сказал король и еще раз вздохнул.
- Ну вот, - сказала доктор, завязав бинт узлом. - Так вам лучше, государь?
Король подвигал запястьем и предплечьем, разглядывая забинтованную руку, потом опустил рукав халата на повязку.
- И когда я теперь смогу снова фехтовать?
- Вы сможете фехтовать завтра, только осторожно. Боль подскажет вам, когда остановиться.
- Хорошо, - сказал король и похлопал доктора по плечу, отчего ей пришлось сделать шаг в сторону. Однако на лице у нее появилось выражение приятного удивления. Мне показалось, что на щеках вспыхнул румянец. - Хорошая работа, Восилл. - Он смерил ее взглядом. - Жаль, что вы не мужчина. Вы бы тоже могли научиться фехтовать, а?
- Вы правы, государь. - Доктор кивнула мне, и мы начали собирать ее врачебные инструменты.
Семейство больной девчонки обитало в двух грязных, вонючих комнатах под самой крышей тесного и обветшалого дома на Холмах. Когда мы добрались, улица превратилась в стремительный коричневатый поток.
Консьержка не заслуживала этого прозвания. То была жирная пьяная фурия, отвратительно пахнущая сборщица мзды, потребовавшая монетку под тем предлогом, что мы, придя с улицы, принесли много слякоти, а значит, добавили ей работы. Судя по состоянию коридора (или той его части, которая была видна в сумеречном свете единственного светильника), отцы города вполне могли взимать с нее плату за то, что грязь из коридора выносится на улицу, но доктор только пробормотала что-то под нос и полезла за кошельком. Тогда мегера потребовала монетку еще и за то, что она пропустит с нами наверх хромоножку. Я знал, что лучше помалкивать, а потому довольствовался тем, что просверлил жирную каргу гневным взглядом.
Узкая, скрипучая, шаткая лестница вела нас через букет зловоний. Я поочередно ощущал вонь сточной канавы, навоза, немытых человеческих тел, гнилой пищи, отвратительных кухонных запахов. Этой мешанине сопутствовали шумы - оглушительные завывания ветра снаружи, детский плач, казалось доносившийся из всех комнат, крики, проклятия; а из-за одной полуразбитой двери доносились глухие удары, служившие, видимо, доводами в споре. К этому примешивался жуткий вой скотины, привязанной во дворе.
Одетые в тряпье дети носились перед нами по лестнице, крича и визжа, как животные. Люди, сгрудившись на переполненных и плохо освещенных лестничных площадках каждого этажа, разглядывали нас, отпускали замечания по поводу докторского плаща и содержания ее большого черного саквояжа. Пока мы шли, я прижимал ко рту платок, жалея, что не надушил его перед уходом.
Наконец мы добрались до последнего пролета, где ступени казались еще более шаткими: я готов поклясться, что верхняя часть этой мусорной кучи просто-таки раскачивалась на ветру. И уж конечно, меня мутило, и голова кружилась.
В двух тесных, набитых людьми комнатах, куда мы поднялись, летом, наверное, стояла страшная жара, а зимой - не менее страшный холод. В первой комнате гулял ветер, с воем проникая сквозь два маленьких окошка. Там, видимо, никогда не было замазки - одна рама со ставнями. От ставней давно уже ничего не осталось, скорее всего, их сожгли в холодную зиму, а хлипкие створки рамы не сдерживали ни ветра, ни дождя.
В комнате теснилось десять или больше человек - от младенцев, которых держали на руках, до древних стариков: все они лежали на полу или на нарах. Пустыми глазами они смотрели, как мы вместе с хромоножкой, приведшей нас на эту помойку, быстро прошли в следующую комнату, отделенную дырявой занавеской. За спиной у нас переговаривались люди, сипло и шепеляво, - эти звуки могли быть как местным диалектом, так и иностранным языком.
В этом помещении было темнее, и, хотя ставни отсутствовали и здесь, к раме тут были приколочены плащи и куртки, раздуваясь от ветра. Дождевые капли просачивались сквозь ткань и струйками стекали по подоконнику на пол, где собирались лужи.
Пол был неровный и какой-то покатый. Мы находились на этаже, пристроенном к уже существовавшему дешевому жилью домовладельцами и обитателями, которые экономию ставят выше безопасности. Из-за стен доносились глухие постанывания, а откуда-то сверху - резкий скрип и треск. С провисшего потолка в нескольких местах на грязный, покрытый соломой пол капала вода.
Плотная растрепанная женщина в отвратительно грязном платье встретила доктора громкими причитаниями, воплями и хриплыми иностранными словами. Она провела ее мимо массы темных, дурно пахнущих тел к низкой кровати в дальнем конце комнаты под наклоненной стеной, где сквозь обваливающуюся штукатурку зияли планки. Что-то побежало по стене и исчезло в длинной трещине под потолком.
- Давно это с ней? - Доктор склонилась у лампы перед кроватью, открывая саквояж.
Я подошел поближе и увидел лежащую там худую девочку в лохмотьях: лицо серое, темные волосы прилипли ко лбу, под трепещущими, подрагивающими веками пучатся глаза. Все ее тело сотрясалось на кровати, голова дергалась, а мышцы шеи время от времени спазматически напрягались.
- Ох не знаю, - застонала встретившая доктора женщина в грязном платье, от которой, помимо вони немытого тела, исходил приторный запах болезни. Женщина тяжело опустилась на драную соломенную подушку у кровати, отчего та расползлась еще больше. Отодвинув локтями собравшихся вокруг людей, она обхватила голову руками. Доктор тем временем пощупала лоб ребенка и приоткрыла одно веко. - Может, целый день, доктор, не знаю.
- Три дня, - сказала худенькая девочка. Она стояла рядом с изголовьем кровати, обхватив руками тоненькую талию хромоножки.
Доктор посмотрела на нее.
- Ты кто?…
- Ановир, - ответила девочка. Она кивнула на больную, которая выглядела чуть старше. - Зи - моя сестренка.
- Нет-нет, не три дня. Ах, моя бедная маленькая девочка, - сказала женщина на соломенной подушке - она раскачивалась назад-вперед и мотала головой, не поднимая глаз. - Нет-нет-нет.
- Мы хотели послать за вами раньше, - сказала Ановир, переводя взгляд с растрепанной женщины на испуганное лицо хромоножки, которую она обнимала, а та обнимала ее, - но…
- Ах, нет-нет-нет, - стенала толстуха из-под прижатых к лицу ладоней.
Некоторые дети перешептывались на том языке, который мы слышали в первой комнате. Женщина провела своими толстыми пальцами по всклокоченным волосам.
- Ановир, - мягким голосом сказала доктор девочке, обнимавшей хромоножку. - Можешь ты взять кого-нибудь из своих братьев и сестер, быстренько добежать до гавани и найти торговца льдом? Принеси мне льда. Не обязательно в красивых ровных плитках. Ломаный меня устроит даже больше. Вот. - Доктор вытащила из кошелька несколько монеток. - Кто хочет пойти? - спросила она, оглядывая множество печальных, по большей части юных лиц.
Быстро отобрали нескольких человек, и доктор вручила каждому по монетке. Мне показалось, что это многовато за лед в такое время года, но доктор в таких делах совершенно неопытна.
- Сдачу можете оставить себе, - сказала она детям, в глазах которых вдруг загорелось нетерпение, - но каждый должен притащить столько льда, сколько сможет поднять. Не говоря обо всем прочем, - сказала она, улыбаясь, - вы от этого станете тяжелее, и ветер вас не унесет. Ну, бегите скорей!