- Иди-иди, - подтолкнула его Таня, - не отвлекайся попусту.
А ему и не от чего было отвлекаться. Сказал: думать пойдет, а чего зря думать? Что спросят, на то и ответит, дело привычное. Четыре года назад, к семидесятилетию как раз, целых три часа в Останкинской концертной студии на сцене проторчал - при полном зале. Удачным вечер вышел, толковым. Только ноги болели потом, массажистка из поликлиники неделю к нему ездила, однако, не бесплатно, не за казенное жалованье:
Настасья Петровна денег за услуги не жалеет, каждому - по труду.
Алексей Иванович, придя в кабинет, закрыл дверь на ключ, форточку распахнул настежь, снял с книжной полки два тома собственного собрания сочинений и нашарил за книгами плоскую пачку сигарет "Данхилл". Щелкнул зажигалкой, неглубоко затянулся, пополоскал рот дымом, послушал себя: ничего не болело, не ныло, не стучало, хорошо было.
- Хорошо-о, - вслух протянул Алексей Иванович. В принципе, курить ему не разрешалось. Не разрешалось ему пить спиртное, волноваться по пустякам, есть острое и горячее, быстро ходить, ездить в общественном транспорте, толкаться в магазинах и т. д. и т. п., список можно продолжать долго. Но Алексей Иванович к этому списку относился скептически, любил опрокинуть рюмочку-другую, суп требовал только с пылу, имел дурную, на взгляд Настасьи, привычку шататься по магазинам, - особенно писчебумажным, а иной раз позволял себе тихое развлечение и катался в метро: там, утверждал он, путешествуют славные красивые девушки, славнюшки, на них глаз отдыхает, а сердце радуется. Единственное, что он соблюдал непреложно, - не волновался по пустякам. Да он и в молодости на них внимания не обращал, никогда не портил себе жизнь пустой нервотрепкой.
Настасья Петровна с ним боролась. Она выкидывала сигареты, прятала спиртное, а приезжая в Москву, старалась никуда не отпускать мужа одного, порой до полного маразма доходила: отнимала у него карманные деньги.
Раздраженно говорила:
- Если тебе что надо, скажи - я куплю.
И зудела, зудела, зудела непрерывно. Как осенняя муха.
Но все ее полицейские меры, весь ее мерзкий зудеж относился Алексеем Ивановичем как раз к разряду пустяков. Сигареты он наловчился прятать виртуозно, как, впрочем, и водочку, часто менял свои схроны, а что до денег - так у какого порядочного главы семейства нет заначки? Только у одного заначка - рупь, у другого - десятка, а Алексей Иванович меньше сотни не заначивал, с молодости широк был. А зудеж? Да бог с ней, пусть развлекается. Алексея Ивановича все эти игры тоже развлекали, он чувствовал себя Штирлицем на пенсии, ушедшим от дел, но квалификации не потерявшим.
Он аккуратно загасил сигарету, спрятал пепельницу в ящик стола, пачку вернул на место, забаррикадировал книгами. И вовремя: в дверь забарабанили.
Алексей Иванович, не торопясь, кинул в рот мятную пастилку, намеренно громко шаркая, пошел к двери, отпер. Настасья Петровна ворвалась в кабинет, как собака Баскервилей, только не фосфоресцировала. Но нюх, нюх!..
- Курил? - грозно вопросила.
- Окстись, Настасьюшка, - кротко сказал Алексей Иванович, шаркая назад, к креслу, тяжело в него опускаясь, кряхтя, охая, чмокая пастилкой. - Что я, враг себе?
- Враг, - подтвердила Настасья Петровна. - Ты меня за дурочку не считай, я носом чую.
- А у меня как раз насморк, - радостно сообщил Алексей Иванович. - Ты меня простудила.
Ложный финт, уход от прямого удара, неожиданная атака противника: не забывайте, что в юности Алексей Иванович всерьез боксировал, тактику ближнего боя хорошо изучил.
Настасья на финт купилась.
- Как это простудила? - возмутилась она, забыв о своих обвинениях, чего Алексей Иванович и добивался.
- Элементарно, - объяснил он. - Я же не хотел вчера гулять: холодно, мокро, миазмы. Вот и догулялись.
- Ну-ка, дай лоб, - потребовала Настасья Петровна.
Дать лоб - тут она точно табак учует, никакая пастилка не скроет. Дать лоб - это уж фигу.
- Нету у меня температуры, нету, - быстро заявил Алексей Иванович. - Лучше отстань от меня. Я думаю, а ты мешаешь. Я же сказал Тане, чтоб не пускала…
- Еще чего? Может, мне в Москву уехать?
- Может, - предположил Алексей Иванович.
- Сейчас, только калоши надену, - Настасья Петровна выражений не выбирала. - А с телевизионщиками, значит, ты сам говорить будешь, да?
- Ну что ты, Настасьюшка, - Алексей Иванович смотрел на жену невинными выцветшими голубыми глазками, часто моргал, как провинившийся первоклашка, - с телевизионщиками ты поговоришь. Вместо меня. А я полежу, почитаю. Вот галазолинчика в нос покапаю и лягу. Я ведь кто? Так, Людовик Тринадцатый, человек болезненный и слабый. А ты у меня кардинал Ришелье, все знаешь, все умеешь.
- Не валяй дурака, - уже улыбаясь, забыв о курении, сказала Настасья Петровна. - Ты подумал, о чем говорить станешь?
- О погоде, вестимо. О видах на урожай.
- Старый болтун! - Настасья Петровна легко, несмотря на свои пять с лихом пудов, прошлась по комнате, провела кончиками пальцев по корешкам книг, точно задержалась на синих томиках мужниного собрания сочинений, задумалась на мгновение и вытащила два тома. - Ага, вот она, - вроде бы про себя заметила, забрала пачку "Данхилла", сунула в карман платья. - Можешь говорить все, что хочешь, но не забудь о молодых.
Алексей Иванович с томной грустью проводил сигареты взглядом, но сражаться за них не стал: Настасья молчит, и он - тоже. Спросил только:
- О каких молодых?
- О молодых прозаиках. Скажи, что в литературу пришла талантливая смена, назови пару фамилий. Не замыкайся на себе. Говорить о молодежи - хороший тон.
- Помилуй, Настасьюшка, я же никого из них не читал!
- И не надо. К тебе позавчера мальчик приезжал, книгу тебе подарил. Я интересовалась: ее читают.
- Этому мальчику, как ты изволила выразиться, под сорок.
- Какая разница! Хоть пятьдесят. Сейчас все сорокалетние - молодые, так принято.
- У кого принято? У критиков? Они же все дураки и бездари. Сами ничего не умеют, так на нашем брате паразитируют… Хочешь, я об этом скажу?
- Не вздумай! Слушай меня! Как фамилия мальчика?
- Фамилию-то я вспомню. А не вспомню - вон его книга лежит. А кого еще назвать?
- Хотя бы дочь Павла Егоровича. Я читала в "Юности" ее повесть - очень мило.
- Так и сказать: очень мило?
- Так и скажи, - обозлилась Настасья Петровна. - И не юродствуй, пожалуйста, я дело говорю.
Алексей Иванович подумал, что Настасья и вправду дело говорит. Ну, не читал он этих, с позволения сказать, молодых - что с того? Назовет их фамилии - им же реклама: живой классик отметил.
- А еще о чем? - спросил он.
- О Тюмени. Мы с тобой туда ездили, ничего придумывать не придется. А там сейчас настоящая кузница кадров.
- Кузница, житница, здравница… Тюмень - кузница кадров, крематорий - здравница кадров… Подкованная ты у меня - сил нет. Только что с фамилиями делать? У меня склероз, ничего не помню.
- А я на что? Пока ты на буровых речи произносил, я все записывала. На, - она протянула Алексею Ивановичу блокнот. - Бригадиры, начальники участков, названия месторождений, а вот тут, отдельно, - цифры.
- Я сразу не разберусь, - попробовал сопротивляться Алексей Иванович.
- Сразу и не надо. Сейчас половина одиннадцатого. Сиди и читай, хватит бездельничать. Я иду завтракать. Вернусь - проверю.
Она пошла к двери - величественная, голубовато-седая, в ушах покачивались длинные и тяжелые бриллиантовые подвески. Алексей Иванович смотрел на нее и чувствовал себя маленьким и несмышленым. И впрямь - первоклашка.
- Мне нужен час, - все-таки заявил он сердито, собирая остатки собственного достоинства.
- Даю, - не оборачиваясь, сказала Настасья Петровна и вышла.
Алексей Иванович тихонько отодвинул блокнот с тюменскими фамилиями, посидел минутку, потом встал, потащил за собой кресло, взгромоздился на него и достал из плоского колпака люстры не "Данхила" пачку уже, а всего лишь "Явы", но зато мощно подсушенной электричеством. Прикурил, довольный, спросил сам себя:
- Интересно, что может написать дочь Павла Егоровича?.. Хотя дети не отвечают за грехи отцов.
Телевизионщики прибыли в полдвенадцатого, побибикали у ворот. Алексей Иванович видел в окно, как прошлепала ботами по асфальтовой дорожке сердитая Таня - как же, как же, от пирога оторвали, от жаркой духовки! - как въехала во двор серая "Волга"-универсал, как выпорхнула из нее средних лет славнюшка, а следом вылез мрачный мужик и потащил в дом два могучих ящика-чемодана с аппаратурой. В дверь кабинета заглянула Настасья Петровна.
- Подготовился?
- Конечно-конечно, - очень правдиво соврал Алексей Иванович, искательно улыбаясь, и в доказательство ткнул пальцем в сторону стола, на коем лежал давешний блокнот.
Невесть почему Настасью этот жест убедил, а скорее, некогда проверять было сомнительное мужнино утверждение, но она согласно кивнула, сказала:
- Я все устрою и тебя позову.
- Устрой все, устрой, - возликовал Алексей Иванович, хлопнул в ладоши - якобы от избытка чувств.
- Не клоунничай, - на всякий случай предупредила Настасья Петровна и скрылась - все устраивать.
Тут автору хочется сделать небольшое отступление. Почему писателей самой читающей страны мира частенько - и справедливо - упрекают в том, что они-де редко варятся в гуще народной жизни, не охватили еще своими эпохальными произведениями труд и быт представителей многих славных профессий, не работают со своими будущими героями на заводах, стройках, в колхозах и совхозах, а если и наезжают туда, то на неделю-другую, этаким кавалерийским наскоком? Почему? Да потому, что наш брат-писатель - один в поле воин; сам пишет, зачастую сам печатает рукопись, сам таскает ее по разным редакциям, сам себя вовсю рекламирует, без отдыха кует славу, а скоро настанет день, когда сам свои книги продавать станет - где-нибудь в метро или в подземном переходе. А был бы у него пробивной импресарио, менеджер, целое литературное агентство - смотришь, и наладился бы процесс творчества, высвободилась бы куча времени, чтобы и дояром в колхозе потрудиться, и на стройке повкалывать, и оленей в тундре попасти, и в парикмахерской ножницами пощелкать, и в баре за стойкой постоять.
Но вот вам вопрос на засыпку: а перешло бы количество в качество, что требует точная наука философия? Это вряд ли, это, как говорится, бабушка надвое сказала!..
Так, может, бог с ними - с литературными агентствами? Нет их и не надо. Пусть и в писательском деле властвуют суровые законы естественного отбора: в борьбе выживают сильнейшие. Кстати, и Алексей Иванович свой путь в литературу сам проторил, никто ему не помогал, а Настасья Петровна позже возникла. Но теперь-то она была ему и менеджером, и импресарио, и агентом: тут, надо признать, очень повезло человеку…
В гостиной на первом этаже стояли два мощных компактных софитика, два зеленых плюшевых кресла из югославского гарнитура были сдвинуты друг к другу, а перед ними на низком столике лежали книги Алексея Ивановича и раскрытые номера журналов с его последним романом. По комнате бродил мужик с переносной телекамерой на плече, натыкался на мебель, заглядывал в окуляр, примеривался, а в креслах расположились Настасья Петровна и телевизионная дама, оказавшаяся при ближайшем рассмотрении никакой не славнюшкой, а пожилой толстой теткой, к тому же знакомой Алексею Ивановичу: не раз брала у него летучие интервью на разных съездах и пленумах. Как ее зовут, он, впрочем, не помнил.
- Здравствуйте, - сказал он громко. - Я не помешал?
- Что вы, что вы, - заворковала безымянная тетка, - мы вас ждем не дождемся. Садитесь, пожалуйста, - и резво вскочила с кресла.
- Спасибо, постою, - скромно сказал Алексей Иванович.
- Алексей, не придуривайся, сядь, - строго приказала Настасья Петровна и тоже встала. - Мы с Нонной Сергеевной обо всем договорились, беседа будет недлинной, ты не устанешь.
Ага, подумал Алексей Иванович, вот как ее зовут, тетку эту, попробуем не спутать. А вслух сказал:
- Я готов, как юный пионер.
Нонна Сергеевна засмеялась, как будто Алексей Иванович жуть как замечательно сострил, а мужик с камерой мрачно спросил:
- Будем снимать или шутки шутить? Время казенное…
И своей хамоватой деловитостью сразу понравился Алексею Ивановичу. Он даже с уважением глянул на оператора: тот всем своим видом показывал, что приехал работать, зарплату отрабатывать, а за пустые ля-ля ему денег не платят.
- Будем снимать, - Алексей Иванович тоже стал деловым и собранным, резво подошел к креслу, уселся, ногу на ногу закинул. - Итак, о чем речь?
Настасья Петровна отплыла в дальний угол, софиты вспыхнули, толстая Нонна скромно села на краешек кресла, одернула юбчонку на арбузных коленях и затараторила:
- К нам на телевидение приходит много писем от зрителей, которые познакомились с вашим новым романом, - она подняла журнал и показала его Алексею Ивановичу, словно он его никогда не видел, - и хотели бы услышать, как родился его замысел, кто послужил прототипом главного героя… И потом, вы так резко оборвали судьбы героев, что многие интересуются: будет ли продолжение?
Алексею Ивановичу ужасно хотелось поизгаляться. Сказать, например, что никаких прототипов не было и быть не могло, что только дураки могут ждать продолжения там, где черным по белому написано: "Конец". Не "Конец первой книги", а просто "Конец". А после потребовать у тетки оригиналы помянутых ею писем: наверняка их нет, наверняка она все сочинила. Короче, хотелось ему поставить суетливую Нонну Сергеевну в неловкое положение, но делать этого он не стал: рядом стрекотал камерой действительно занятой человек, который позавчера снимал актера Пупыркина, вчера - художника Мурмулькина или кого там еще, а сегодня служба привела его на дачу к писателю, и плевать ему было на их возвышенные откровения. Он честно отрабатывал свой хлеб, ставил свет, строил кадр, таскал тяжести, а всякий честный труд Алексей Иванович уважал и никаких шуток позволить себе не мог. Поэтому он вполне серьезно ответил:
- Два года назад мне удалось побывать в Тюменской области, познакомиться с людьми, каждый из которых имеет полное право стать героем повести или романа. Конкретно никто из моих новых знакомых не стал прототипом того или иного героя - это было бы не очень честно по отношению к людям: в моем романе есть и отрицательные персонажи, а положительные тоже не во всем положительны. Но если вспомнить известный литературоведческий термин "собирательный образ", то герои мои собрали многие черты характеров людей, умеющих и любящих делать дело, - тут Алексей Иванович со значением посмотрел на оператора, а получилось - в камеру. - Тогда, пожалуй, и родился замысел романа. А уже в Москве мне очень помогли специалисты-нефтяники, много перечитал я и специальной литературы… Впрочем, я не ставил перед собой цели писать некий научно-производственный труд, я писал о людях, об их взаимоотношениях, а уж как удалось - не мне судить…
- И ваши читатели, и критики, уже оценившие роман в прессе, - как по писаному шпарила Нонна Сергеевна, - единодушно считают его заметным явлением в литературе. Я слышала: вам предложили экранизировать его? - она улыбнулась в пол-лица, считая, видимо, себя Мерилин Монро или Галиной Польских.
- Да, я получил предложение - как раз от телевидения, - подумать о пятисерийном киноварианте. Но пока это - далекая перспектива.
- Может быть, тогда мы и узнаем продолжение судеб полюбившихся нам героев?
- Не исключено, не исключено, - уже несколько рассеянно ответствовал Алексей Иванович, прозрачно намекая, что пора закругляться, пора гасить софиты, под которыми он малость вспотел.
И Нонна Сергеевна тоже поняла это.
- Спасибо вам за беседу, - проникновенно, с некоторой долей интимности сказала она. - Примите от всех телезрителей искренние пожелания новых творческих свершений.
Деловик-оператор тут же остановил камеру, щелкнул выключателем, и в гостиной мгновенно стало темно. То есть в ней по-прежнему гулял летний яркий день, но Алексей Иванович подумал, что искусственное освещение богаче и красочнее естественного, природного. Вот вам хитрые фокусы века НТР!
Поскольку работа завершилась, Алексей Иванович позволил себе вольную шпильку в адрес велеречивой Нонны.
- А что, - наивно поинтересовался он, - у телезрителей случаются неискренние пожелания?
Оператор, сноровисто укладывающий в чемоданы аппаратуру, громко хмыкнул, а Нонна Сергеевна с мягкой укоризной объяснила:
- Просто существует такая фразеологическая форма…
- А попросту штамп, - Алексей Иванович легко встал, шаркнул ножкой в домашней тапочке и поклонился. - Однако премного благодарен. Имею честь и все прочее, - и споро порулил к выходу.
А оператор неожиданно сказал вроде бы в пространство странную фразу, по-видимому - цитату:
- "Ее голубые глаза увлажнились слезами умиления". - Будто бы он свою напарницу в виду имел, будто бы он так иронизировал над нею.
Но Алексей-то Иванович, внешне никак не отреагировавший на закавыченную реплику, все распрекрасно понял и еще раз - не без злости, правда - оценил хитрую толковость подлеца-оператора, на сей раз - его снайперское остроумие. Цитатка была из романа Алексея Ивановича, он даже помнил - откуда: из седьмой главы, где героиня узнает, что ее муж не согласился на лестное предложение переехать из Тюмени в Москву…
Но оценить-то остроумие он оценил, а вот настроение испортилось. И, казалось бы, мелочь, легкий укол со стороны непрофессионального читателя, но ведь в больное место попал, в чувствительный нервный узелок, который давно уже подавал некие сигналы бедствия, и Алексей Иванович слышал их, а помочь ничем не мог. Говоря образно и высокопарно, он, Алексей Иванович, большой корабль в большом плавании, слишком далеко удалился от этих сигналов: радио их принимает, а доплыть - мощности двигателей не хватает. И даже думать о том не хотелось!
Обедали в столовой. Стол там был несуразно большой, рассчитанный даже в сдвинутом состоянии на двенадцать персон, а в разобранном - на все двадцать четыре. Два года назад Алексей Иванович с супругой приглашен был в Англию, как пишут в протоколах Союза писателей - "для творческих встреч и выступлений", так Настасья Петровна чуть ли не всю валюту бухнула на покупку суперскатертей для дачного великана; дюжина скатертей, все разного цвета, из каждой можно легко сварганить палатку для пехотного взвода.
Алексей Иванович и Настасья Петровна по заведенному ею великосветскому ритуалу сидели по разные стороны стола, что Алексея Ивановича безмерно раздражало: не говорить приходилось, а орать друг другу. Впрочем, и тут Алексей Иванович придумал иезуитский ход: использовал Таню в качестве толмача.
Тане это нравилось.
Вот и сейчас, вкушая протертый овощной супец серебряной ложкой из розовой тарелки кузнецовского дорогого фарфора, Алексей Иванович попросил: