- Не разучишься. "Мгновенниками" пользуются только в исключительных случаях. А пешеходных дистанций сколько угодно - хоть два часа ходи. Самый дешевый способ.
- Разве лифты оплачиваются?
- Конечно. Специальные компьютеры высчитывают число поездок, определяют стоимость и зачисляют в твою графу расходов.
- Расчетливо, - скривился Майк и переменил тему: - А сейчас куда?
- К тебе. На триста семидесятый. Уровень - экстра-класс. Парк больше нью-йоркского. А этажом ниже - твой департамент; шагай пешком, лифта не нужно. Кстати, учти: "мгновенником" не поедем - спешить некуда, а баловство дорогое. Поедем на сплошной ленте: посмотришь по крайней мере все транспортные связки. И не забывай, что король транспорта - я.
Прошли галерею лифтов, широкую, как городская улица, и пестревшую расцвеченными по спектру дверьми. Выбрали синий.
- Скорость так себе, - пояснил Джонни, - зато все увидишь: шахта прозрачная.
Лифт не то чтобы медленно, но и не очень быстро пополз вверх сквозь высокие - метров до четырех - этажи. Синева двери поблекла и приобрела прозрачность стекла, позволяя увидеть то уголок большого конференц-зала, то магазина, похожего на суперрынки больших городов, то автоматического машинного цеха без единого человека, но со множеством белых, далеко отстоящих друг от друга дверей ("Квартиры", - шепнул Джонни), и коридоры с цветными дверями ("Горизонтальные лифты: видишь - половина черная, половина цветная"), и даже настоящий лес с высокими кленами и сосняком ("Целых три уровня - Дивись, друг!"), незнакомым подлеском и дорожками, припудренными красноватым песком. А лифт все шел: триста семидесятый этаж - целое путешествие По пути увидели и футбольное поле с довольно высокими трибунами ("Тысяч на сорок", - подсказал Джонни), и бассейн с песчаными пляжами под полосатыми тентами от солнца ("Искусственного, должно быть", - подумал Майк) и загорелыми купальщиками в плавках и бикини. Наконец лифт затормозил, дверь засинела и раздвинулась, выпустив их на неширокую улицу с ярко освещенными витринами магазинов. Майк тотчас же подметил, что довольно малочисленные прохожие если и заходили в магазин, то на витрины не заглядывались, как это обычно бывает в фешенебельных кварталах больших городов, где покупатели обычно ездят на автомобилях, а пешком прогуливаются, чтобы поглазеть на витринные выставки. Здесь ездили на лифтах, а пешком ходили только для моциона, мысленно отметил Майк, пройдя пятидесятиметровую улицу и свернув в переулочек, напоминающий коридор на океанском лайнере. Одну из дверей его рыжий спутник открыл без ключа, набором цифр на панели, и тут же сбил рычагом цифровой пропуск: "Сам придумаешь". Тем и закончилось вознесение Майка в его трехкомнатный рай на триста семидесятом уровне.
- Почему, кстати, уровне? - спросил он.
- Первая заповедь доминиканца: избегать шаблонов. А ты теперь доминиканец.
- Не понимаю.
- Всех, кто служит Доминику Лабарду на высшем уровне, именуют доминиканцами.
- Моего шефа у Притчардсов звали Тамплем, но тамплиером я не был.
Джонни прикрыл рукой рот Майка и шепнул еле слышно:
- Тсс!.. Ни слова больше, следуй за мной! - и громко добавил: - Все, кто подчинен Доминику Лабарду, влюблен в него безоговорочно. Ты тоже влюбишься.
И, подмигнув Майку, молчи, мол, - увел его в ванную с бассейном из черного мрамора, автоматическим аппаратом для массажа, душами и сушилкой. Он тут же открыл все краны, и ванная наполнилась ревом Ниагары.
- Теперь можно говорить не рискуя, - тихо произнес он, присаживаясь на черный пластиковый табурет. - Кроме шума воды, никто ничего не услышит. А то все и везде здесь прослушивается.
- Микрофоны?
- Микротелепередатчики. И черт знает, где они вмонтированы. Никто не находит. Должно быть, в стенах: те звукосверхпроводимы. Если лет тридцать назад только подслушивали на расстоянии и в любой среде, то теперь научились и подглядывать. Микротелепередатчик зафиксирует каждый твой шаг, слово, жест и даже выражение лица. Тебе, электронщику, лучше знать, как это делается. Даже оставаясь один, ты не можешь быть уверен, что ты в одиночестве, а не под наблюдением парочки скучающих "астрономов".
- Невероятно! - шепотом удивился Майк. - Ведь электронное подслушивание запрещено ООН еще в восьмидесятых годах. Микрофоны и микросъемки исключены даже из методов судебного разбирательства.
- Ты не в ООН и даже не в Штатах. Ты в частном владении. И запомни: рассчитывай каждый свой шаг и взвешивай каждое слово. Ты птичка в роскошной клетке. У тебя работа - не бей лежачего и княжеский гонорар. У тебя ванна - мечта голливудской звезды и лаборатория - рай электронщика, а каждая из сотни кнопочек в столовой и спальне молчаливо взывает: жми, жми, жми! Нажмешь - и приемлешь все дары электронных данайцев, от слизывающей бритвы "Нежность" до ирландского рагу в чесночном соусе. Кстати, учти: с трехсотого этажа и выше - никакой химии. Все натуральное - и виски, и русская икра. А делать, говорить и думать будешь только по мановению указующего перста папы Доминика. Кроме "папы", впрочем, есть еще и "кардинал" с не менее колоритным именем - Лойола. Правда, не Игнаций, а Педро, но служителей его именуют, как и положено, "иезуитами". Их трудно отличить от всех прочих, потому что рясы они не носят, а служебный жетон прячут за лацканом. Но будь уверен, что кто-нибудь сейчас прильнул к экрану и удивляется, что это мы так долго делаем в ванной.
И, подхватив совсем уже растерявшегося Майка под руку, Джонни вывел его в квартиру со словами, рассчитанными не на микрофон, а на рупор:
- Суперкомфорт, милок. Быт цезарей. Не мытье, а нега в магометанском раю, только без гурий. Впрочем, гурии тоже будут - увидишь, а мне пора.
Он тихо выскользнул в коридор, еще раз подмигнув на прощанье, а Майк, обалдевший от полученной информации, растерянный и непонимающий, не потянулся ни к одной кнопочке, а плюхнулся на диван и уже не вслух, а про себя отчаянно выдохнул: "Влип!"
Глава 3. "Я ХОЧУ ЖИТЬ!"
Утром он попробовал кнопки. Все сработало. И выстиранное, отутюженное белье, положенное накануне в белый пластмассовый ящик, и вкусный завтрак, и рюмка коньяку для бодрости. Автоматический механизм сменил и старые полуботинки на новые, более современные и изящные, из натуральной кожи. "Никаких заменителей" - видимо, такова была программа здешней потребительской автоматики. Но Майку вспомнились и слова Джонни о том, что с трехсотых этажей никакой химии. А до трехсотых? Что предлагала автоматика там?
Надо было спешить в диспетчерскую, но Майк не воспользовался "мгновенником" у себя в холле - обычная лифтовая кабина на двух человек, кнопочная панель с цифровым набором, нержавейка и пластик. Он пошел пешком - надо же соблюдать "пешеходную дистанцию". На этот раз она привела по коридору к мраморной лестнице, застланной иранским ковром, спустила на этаж ниже и вывела на диспетчерскую - анфиладу холлов с раздвижными дверями разного цвета. У диспетчерской Майка был голубой с синим номером "36" и фамилией в металлической рамке. Место фамилии было пусто: его предшественник уже снял свою. Кстати, Майк так и не узнал ее и чувствовал себя неловко, пройдя автоматически пропустившую его дверь. Но встретивший его за ней широкоплечий американец с каменно-неподвижным, точно вырубленным из розового туфа лицом, холодно пришел ему на помощь.
- Роджер, - представился он. - Входите не стесняясь, мистер Харди. Давно жду. И нетерпеливо.
- Почему нетерпеливо? - переспросил Харди.
- Долгий разговор, - отмахнулся Роджер. - Может быть, мы и вернемся к нему, а может, и нет. Сейчас же принимайте хозяйство.
Майк осмотрел большой зал, не очень высокий - метра четыре-пять, не больше - с невидимым, но достаточно сильным источником света, дневного, как и всюду. По стенам тянулись блоки компьютеров со входными и выходными каналами, перфорационными лентами, вспыхивающими и потухающими глазками различных цветов, огромными, средними и совсем крохотными экранами с непрекращавшимся движением зубчатых и волнистых, тоже Цветных линий и скользящими вдоль стен платформами управления. Все это было уже знакомо, предстояло лишь разобраться, как говорится, что к чему где видеофонная и телевизионная связи, где лучевая, где блокирующая автоматика и контрольные пункты. Вскоре Майк с помощью Роджера установил все без труда, но и без энтузиазма.
Роджер сразу же это заметил. Его каменное лицо чуть оживилось улыбкой, насмешливой, но все же улыбкой.
- Первый раз вижу новоиспеченного доминиканца с такой кислой рожей.
Майк равнодушно пожал плечами:
- Я конструктор, а не регулировщик.
- Пленились гонораром?
- Отчасти. Да и выхода у меня не было. Они же купили Притчардсов.
- У меня тот же случай. Купили "Чикаго электрониклс", а заодно и меня.
- Пять лет назад?
- Три.
- Платите неустойку? - удивился Майк.
- Получил наследство, вот и плачу. И если бы вы знали, с каким удовольствием! Впрочем, погодите, не спрашивайте. - Он извлек из кармана какой-то микроприбор и взглянул на стрелку крохотного циферблата: она не двигалась. - Не подслушивают, - удовлетворенно заметил он. - Правда, я поставил условие, чтобы убрали все микрофоны из диспетчерской. Но кто их знает? Ухожу почти со скандалом. С неустойкой! Первый случай в их практике. Насилу уговорили, чтоб вас подождал.
- Неужели так плохо?
- Хотите виски? - вместо ответа спросил Роджер, кивнув на бар у стола. - Приют алкоголика, - усмехнулся он, наполняя бокалы. - И вы станете через год таким же. Все зависит…
- От чего?
- От процента человеческого достоинства. Если оно у вас есть.
- Я уже кое-что слышал, и, честно говоря, услышанное не вдохновляет.
- От кого слышали?
- Не важно.
Каменный Роджер снова засветился улыбкой, на этот раз совсем не насмешливой.
- Хвалю. Вы, кажется, стоите того, чтобы вам открыли глаза.
- На что?
- На седьмое чудо уходящего века. С душком чудо. Смердит.
- Чем?
- Всем. А главное - парадокс обеспеченности и унижения. Обеспеченность максимальная, жизненный уровень выше, чем в Штатах, и платят в два раза больше, и в три раза - чем в Европе. Нет ни забастовок, ни трудовых конфликтов, и профсоюзов нет, так что и пожаловаться все равно некому. Развлечения дешевле выпивки - стриптиз-бильярдные, бары и кино на всех этажах. Телевизоры принимают все программы Мегалополиса. А через каждые десять этажей - стадион или ринг, все виды спорта, от коньков на искусственном льду до тенниса на травяных кортах. Хотите билеты на матч века между тяжеловесом Дома Клайдом Биггерсом и чемпионом Восточного побережья Штатов Джимми Мердоком - нажмите кнопку под титром ФД. А здешние ЭВМ подсчитывают не только плату за телесвязь и видеофонную трепотню, но и за каждый ваш жест, подлежащий оплате. За кнопочные завтраки и души Шарко, за свежее мыло в ванной и пьяное изобилие в ресторации за углом. А когда наступит день получки, сумма вычетов может свести ее до нуля. И пойдет жизнь взаймы, в неоплаченном долгу у "Хаус Оушен компани", потому что кнопочные радости стоят не дешево. А цены на квартиры, в особенности на верхних этажах, так высоки, что оплачивать их могут только миллионеры. И представьте - платят. Работают в своих банках, маклерских конторах или адвокатских офисах в Нью-Йорке и Вашингтоне и ездят сюда на уик-энд - еще бы: Хаус, седьмое чудо, океанский простор и парки, повисшие над пенистой пропастью.
- Много платят - дорого берут. Закономерно, - пожал плечами Майк. - Где ж унижение?
- А то, что вы никогда не остаетесь один. То, что каждое ваше слово фиксируется и записывается, потом производится соответствующая селекция и составляется досье, полностью определяющее ваш духовный портрет. С неподходящими контракта не возобновят, критиканов уберут с соответствующим иском, который адвокаты Дома всегда выигрывают. Существуют и местные наказания: "иезуиты" чрезвычайно изобретательны. Кстати, возьмите вот этот приборчик. Когда захотите поговорить откровенно, проверьте: движется стрелка - значит, подслушивают.
- Зачем им это? - недоумевал Майк. - Ведь сюда же приходят добровольно.
- Но добровольно не уходят. Долг погашается отработкой в кредит. В идеальном "обществе потребления" Дома кредит доведен до магии. Он - кнут и пряник. На верхних этажах равняет с миллионерами из Майами, на нижних этажах закабаляет, как бессрочное долговое обязательство.
- Ад и рай, - улыбнулся Майк.
- Не смейтесь. Только рай - как в театре с партером и галеркой. На нижних, "производственных" этажах, где находятся все промышленные предприятия Дома, - то же кнопочное, только уцененное изобилие. Жратва - химия, выпивка - пойло, развлечения - верблюжьи радости.
- А если бунт?
- Какой? Забастовка? Рабочая аристократия не бастует.
- Пассивное сопротивление. Никудышная работа, например. Пусть увольняют.
- Кому выгодно увольнение с судебным иском. К тому же каждый работник Дома - его акционер и заинтересован в росте прибылей. А никудышную работу изобличит машина.
- Можно же найти какую-то форму протеста?
- Нельзя. Вы всегда будете в проигрыше. Почта перлюстрируется. Видеофонная связь только в пределах Дома. Отпуска запрещены - это оговорено в контрактах. Тюб закрыт. Ни один краулер не возьмет на борт работника Дома. А будете надоедать - с вами может случиться несчастье. Здесь есть и крематорий для таких неудачников.
Майк помолчал, подумал и сдался:
- Действительно - магия.
- И самая черная. Со своими "тайнами мадридского двора". Я как-то попробовал вычислить на машине, где и по каким признакам распределяется трехмиллионное население Дома. Оказывается, два миллиона восемьсот тысяч с лишним работают в системе его предприятий, промышленных и торговых. Более полутораста тысяч - в Штатах или вообще нигде, только живут здесь, как на курорте. Что делают остальные несколько тысяч жителей Дома, компьютер не знал: не было входных данных, никакой, по существу, информации. Спрашивается: где же они работают, если не покидают пределов Дома, и куда исчезают с восьми утра до шести вечера?
- А вы не обращались с таким вопросом к шефу "доминиканцев"?
- Я хочу жить.
Либо Роджера давно уже утратило свою неподвижность, губы дергались, зубы то стискивались до судороги в челюстях, то нижняя челюсть бессильно отваливалась. Он выпил, не разбавляя, еще бокал виски и тихо закончил:
- Я потому и удираю отсюда, что проник в эту тайну. Они не тронут меня, если я буду молчать. Поэтому не спрашивайте меня ни о чем. Считайте, что разговора не было.
В наступившей тишине вдруг щелкнула входная дверь, и низкий женский голос спросил больше по привычке, чем по существу: "Можно?" Дверь тут же открылась, пропустив миловидную девушку, больше похожую на итальянку или испанку, чем на американку из северо-восточной группы Штатов - ни безукоризненной прически, ни косметически оформленного лица, ни спортивной спины, как у девушек из колледжа. Стриженная по-мальчишески голова, пряди черных волос заложены за уши, неподкрашенные глаза и губы, и только большие темно-синие, как сливы, глаза заставляли вас обратить внимание на это лицо. Майк не был исключением. Внимание он обратил сразу и замер на полуслове.
- Вы уезжаете, Роджер? Завтра, да? - спросила она, даже не взглянув на Майка, словно его и не было рядом.
- Увы, - вздохнул Роджер.
- Сдались? Еще один струсивший гладиатор.
- Сдался. Красе сильнее. А Спартака у нас нет. Может быть, он? - Роджер искоса и с улыбкой взглянул на Майка и сказал; - Познакомьтесь, Полетта. Мой сменщик Майк Харди, и, кажется, стоящий парень. Я в людях редко ошибаюсь, вы знаете.
- Полетта Лабард, - сказала девушка, глядя неподвижно и строго.
- Лабард? - удивился Майк. - Однофамилица?..
- Не однофамилица, а приемная дочь, - перебил Роджер, - и учтите, Харди: она хотя и личный секретарь своего приемного папочки, но отнюдь не разделяет его взглядов на Дом и, пожалуй, на жизнь. И еще одно учтите: папочка пока не знает, с кем дружит и кому помогает его приемная дочь. Несмотря на все микрофоны.
- Их нет только у отца и Лойолы, - сказала Полетта.
- Гений с причудами, - добавил Роджер. - Зовут его Доминик - он придумал "доминиканцев", нашел Лойолу - создал "иезуитов". А это - четыреста пятьдесят шерифов и тысячи тайных и явных агентов, утверждающих власть магистра. И всех влюбил в себя - от Лойолы до Грэгга с Хенесси.
- Не влюбитесь и вы, - пригрозила Майку Полетта. - У Доминика огромное обаяние ума и таланта. Кстати, вы сегодня же и познакомитесь с ним на проводах Роджера. Официально вас приглашаю. Четырехсотый этаж, внешний парковый ресторан. Любой информарий выведет. Будете?
- Сочту за честь, - сказал Майк.
Глава 4. МАГИСТР ОРДЕНА "ДОМИНИКАНЦЕВ"
В семь вечера Майк в белом смокинге, как это было принято на курортных приемах, воспользовался "мгновенником", и через полторы-две секунды неизвестно откуда возникшая воздушная волна мягко вытолкнула его из клетки лифта на внешний перрон четырехсотого этажа. Мимо него с возрастающей скоростью двигались одна за другой семь эскалаторных кольцевых дорожек шириной в три метра каждая. Все кольца до последнего паркового, двигавшегося уже вместе с внешней оболочкой Дома, были выкрашены, как и клетки лифтов, в последовательные тона спектра, от фиолетового до красного. На парковом вас встречал газон, переходящий в кустарник, а затем, как на лесной опушке, в рассыпной строй деревьев разных видов. Каштан соседствовал с белой акацией, а, магнолия - с североморской сосной. Быстрота движения здесь совсем не ощущалась, настолько гладким и плавным было скольжение этой стометровой в поперечнике, удивительной по красоте лесного ансамбля внешней парковой полосы.
На перроне и движущихся кольцевых дорожках было довольно много народу. Поражало только отсутствие пожилых и детей, обычно преобладающих в лондонских парках. Здесь же преобладали тридцати - и сорокалетние, едва ли старше. Должно быть, шли на вечернюю прогулку парочками и группами поглазеть с высоты двух километров на океанский простор или поужинать в ресторанах и барах, растянувшихся кругом по внешней опушке леса.
Дорогу Майк не искал. Уже первый попавшийся информационный киоск-автомат указал ее мелодичным, записанным на магнитную пленку голосом. Пешеходная дистанция и тут не оказалась слишком утомительным терренкуром. Ресторан под туго натянутой полимерной пленкой раскинулся совсем близко, прямо на траве среди цветников и кустарников, а кроны деревьев опускались над столами, днем даруя спасительную тень от субтропического солнца, а вечером - неяркий рассеянный свет от скрытых в их зелени электрических лампочек. "Умеют работать и жить", - восхитился Майк, забыв о предупреждениях Джонни и Роджера. Они оба в таких же, как и у него, белых смокингах ничем не напоминали утренних мизантропов. Сидели за столом у края кольца над двумя километрами пропасти, отделенные от нее лишь тонкой прозрачной пленкой, которую, однако, не пробил бы даже средний артиллерийский снаряд, а широкая лента можжевельника и травы столь же надежно отделяла их от соседних столов, создавая иллюзию вечернего пикника на лесной лужайке.
- Майк Харди, - представил его Роджер, и все, кроме Полетты, встали, церемонно склонив головы в знак уважительного внимания.