Декабрь в родных местах был тёплым и почти бесснежным. Листья орешника, упав, лежали плотным влажным слоем цвета шоколада; на полянах ещё кое-где зеленела трава. Подбирая длинное платье, осторожно ступая шнурованными ботинками, Клара шла вниз, к реке, пока не пересекла просёлок, вернее, широкую тропу, шедшую в сторону Альтхайма. Бог весть, когда её успели протоптать, - может быть, ещёё до того, как обезлюдел тихий Браунау, так и не став ни мегаполисом, ни законсервированным навеки городом-памятником. Ибо если и оставил по себе память старинный городок в Иннфиртеле, то не такую, которую хотели бы сохранять люди…
- Алло, фрау Клара! Добрый день!..
Она замерла, своими светлыми, всегда испуганными глазами глядя на мужчину, подходившего по тропе. Это был знакомый, человек странных новых времён, выходец из непонятной страны. И говорил он на неизвестном языке, хотя - диковинное дело! - Клара отлично понимала его речь…
Видный молодец, думала Клара, пока он приближался. Голубые глаза, обрамляющая щёки бородка, льняные волосы до плеч, - сущий древний германец, как их рисуют в книгах… Кто же они, всё-таки? Ангелы? А может быть, наоборот, - демоны, существа подлые и коварные, только и ждущие, чтобы кто-нибудь поверил им, принял их помощь и тем самым загубил свою бессмертную душу? Говорит пастор Шольц, что настала пора перед пришествием Господним; нынче и бесы могут рыскать по земле, напоследок хватая свою добычу…
Мужчина поздоровался с Кларой за руку; она чуть присела, слегка пожимая его пальцы, подобные стальным прутьям в шёлковой обёртке. В самом деле, человек ли?… Ни от кого из обычных людей, даже - в первой жизни - от высоких начальников мужа, не исходила такая сила, грозовая свежесть, иголочками плясавшая по её коже…
- Погулять вышли, фрау Клара? - весело осведомился герр Даниельсен. Плащ на нем был добротный, серо-стальной, с поясом, и туфли крокодиловой кожи такие, что залюбуешься, - шляпу он не носил, Бог с ним…
- Куда уж мне гулять, господин хороший, при пятерых-то детях! Вот, ушли в лес всей компанией, к обеду не явились, теперь ищи-свищи… Бродят где-то голодные, куда это годится? А может, тут и волки есть…
- Волков тут нет, - уверенно говорит герр Даниельсен. - Да волк и не трогает человека, это всё сказки… Хотите, вместе поищем?
- Ох, сделайте такое одолжение, а то уже и сердце не на месте! Оглянуться не успеешь, как стемнеет, - не лето, всё-таки!..
Теперь они идут не вдоль ручья, а под углом к нему. Всё сильнее, дурманнее пахнет прелым листом. Герр Даниельсен так уверенно шагает, глазами по сторонам не рыскает… наверняка он знает, куда идти! Может, они и демоны, всё равно никто правды не скажет, - но хорошие. Мало того, что воскресили её, Клару, через полторы тысячи лет после смерти, - так ещё и сделали живыми всех её детей! И жизнь здесь, можно сказать, спокойная. Муж не работает на таможне, но его назначили кем-то вроде лесничего, хранителя этого уголка над Инном, где некогда дремал Браунау и где ещё можно отыскать остатки мостовых среди зелени. Мартин, весёлый парень на мотоцикле (Клара уже не вздрагивает, заслышав треск этого, как говорят дети, "паровоза-велосипеда"), привозит в их одинокий домик газеты и новости с немецкого берега, где возрождаются большие города. Школьный автобус забирает старших… Хорошо, что дядю Алоиза теперь не переводят в другие места и не приходится обживать всё новые квартиры - в Пассау, Линце, Леондинге… Но лучше всего то, что в ней, Кларе, не растет тихо и страшно то злое мясо, которое и убило её когда-то, в декабре 1908 года. Она здорова, дядя Алоиз на покое пьёт и злится не в пример меньше; трое детей не умерли во младенчестве, как это было в первой жизни: чего ещё желать? Нет, демоны не могут быть такими добрыми…
- Слушайте, а что, ваш муж в самом деле приходится вам дядей?
Господи! Неужели она размышляла вслух?! Стыд-то какой… С детства слышала Клара, что люди, которые говорят сами с собой, недалеки от сумасшедшего дома…
- Ну, не то, чтобы совсем родной, герр Даниельсен, но, в общем, родственник. Оба мы из Шпиталя… пришлось ему даже разрешение брать у епископа, чтобы на мне жениться, вот как! А дядей, знаете, я его зову, потому как он на двадцать три года старше… ну, и… привыкла уже.
Переговариваясь, они зашли в изрядную глухомань. От склона здесь отвалились большие куски, возникли обрывы с извилистым краем; кустарник, густой, перепутанный сухими плетями ежевики, подходил к самому провалу. Снизу, выросшие на старой осыпи, тянулись дубы, сохранившие на ветвях редкий ржавый лист. Гиблое место! Опять замерла и пойманной птичкой затрепетала материнская душа Клары, слеза скользнула к задрожавшим губам…
И тут она услышала их смех.
Среди высоких, полукругом, кустов, на большом поваленном стволе сидели, словно воробьи, двое парнишек и девчонка. Здесь был их клуб, место, где в свободное от уроков время они поверяли друг другу свои секреты и болтали о том, чего не должны были знать родители.
Рагнар, обожавший детей, сам на редкость многодетный отец, намного опередил женщину; он уже обнимал своими ручищами сразу всех троих и что-то рассказывал им: малыши скисали от смеха.
- О, Господи! Густль! Ида! Эди!..
Подлетев, Клара наскоро перецеловала своих птенцов, тут же отвесила им подзатыльники и, оглядевшись, встревоженно спросила:
- А где Ади и Паула? Почему не с вами?!
- Ади взял краски, он рисует! Вон там! Там! И Паула там!.. - наперебой затараторили дети, совсем не огорчённые наказанием. Скорее, оно их насмешило.
- Ади рисовал такую птичку, а она улетела, - утерев тылом ладони нос, солидно сказал старший, Густав.
Она посмотрела - и увидела Ади.
Нисколько не прячась, но и не спеша на шум семейной встречи, он сидел на пне вблизи от края обрыва и мелками в маленьком потёртом альбоме набрасывал то, что открывалось его глазам внизу: дубы, долину реки и холмы за нею в дымке, - а может быть, и в дыму от сжигаемых листьев… Угловатый, неумело подстриженный материнской рукой мальчик лет девяти, с отрешёнными глазами и волосами, начинавшими принимать пепельный оттенок. Рядом стояла младшая девочка. Когда упал мелок, сестра подхватила его и подала Ади с необычайным достоинством. Она явно испытывала гордость от того, что может помогать брату.
- Ади будет художником, - нарушила тишину Клара. Дети, всё же немного дичась великана Рагнара, примолкли и сдвинулись поплотнее.
- Понятное дело, будет, - сказал Даниельсен, хитро подмигивая детям. - Художником, и больше никем…
С минуту все созерцали, как Ади, выпятив губу, что-то тщательно заштриховывает в альбоме.
- К сожалению, я должен вас оставить, милая фрау Клара, - сказал Рагнар, кладя руку на плечо женщины, самозабвенно любовавшейся сыном. - Сегодня ещё куча дел…
- Коммерция? - спросила она, обращая к гостю очень светлые, расширенные глаза с искорками страха и безумия.
- Коммерция, да…
- У вас ав-то-мобиль?
- Да, - Рагнар махнул в сторону, противоположную реке. - Там, на дороге…
- Очень жаль, герр Даниельсен. Я думала, зайдём к нам, - выпили бы пива с Алоизом, он так любит всякие новости.
- В другой раз обязательно. Я вам привезу лучшего венского пива.
- И шоколада! - требовательно закричал Густль, теребя Рагнара за плащ; писком его поддержали другие дети.
Клара принялась стыдить птенцов, - "ведёте себя, как цыганята", но Рагнар охотно обещал привезти шоколад из фирменного магазина.
Почувствовав на себе взгляд чужого, Ади обернулся. Держа, словно нож, красный мелок, пристально смотрел на Даниельсена. Глаза у него были похожи на материнские, только ещё шире, и сохраняли странное выражение: не то жалобное, не то давящее, гипнотическое…
- А тебе, наверное, краски? Да, Ади?…
После недолгого раздумья мальчик ответил:
- Нет. Краски у меня есть. Мне бы книжку про рыцарей Тевтонского ордена. С картинками…
Чуть вздрогнул, точно от ветерка, и поёжился Рагнар.
- Будет тебе книжка, самая красивая…
- Не балуйте его, герр Даниельсен, - а то в голове одни картинки да сказки, разные рыцари. Лучше бы арифметику учил…
Любовь, звеневшая в словах Клары, мигом обесценила их назидательный смысл…
Шагая обратно через покрытую травой, плавно скруглённую гору, Рагнар думал о том, как, всё же, причудливо пробивается натура. Ишь ты, - рыцари Тевтонского ордена!.. Впрочем, пускай. Условий для того, чтобы безудержные мрачные фантазии оделись бетоном и сталью, больше не будет. Ади - из числа тех, кто должен не просто прожить вторично, но прожить иначе, с самого начала и без груза памяти о прошлом. Эти немногие, умершие взрослыми и даже стариками, воскрешены с поправкой - невинными детьми. В Общем Деле назначены их опекуны, Рагнар среди них.
Сегодня день посещений. Какой там автомобиль!.. Сейчас Рагнар отойдёт подальше, чтобы не пугать милый выводок с наседкой, развоплотится - и возникнет на улице Мюнхена 1910-х годов. Там он побеседует за чаем с почтенным учителем Гебхардом Гиммлером о школьных успехах его близорукого тихони-сына Генриха… Наверное, успеет посетить ещё и Рим, порочный и великолепный Рим Возрождения; там, в пышных покоях, заново растёт прелестный черноглазый малыш Чезаре, незаконный сын кардинала Родриго Борджиа, мальчик, который не станет чудовищным убийцей. А как обрадуется ему, Рагнару, маленький бретонский сеньор из хмурого замка! Гость замечательно рассказывает о дальних странах, о загадочных древних царствах - и притом, единственный из взрослых, охотно становится партнёром Жиля в метании копья и иных воинских играх. Здесь Жилю не суждено охранять стремя Девы Франции, - зато и не вырастет он колдуном-садистом, губителем сотен детей, в теле которых искал эликсира молодости маршал Жиль де Рэ, Синяя Борода…
День Рагнара этими визитами будет заполнен до отказа. Но есть и другие опекуны, и у каждого - свои подопечные. Наиля, скажем, отправится в очаровательную Венгрию, восточную Венгрию давних времён, в замок Эчед, чтобы вручить экзотические сласти бойкой девчушке Эржебет, дочери горделивых аристократов Дьёрдя и Анны, племяннице самого короля Стефана. Бледненькая веснушчатая Эржи в роскошном не по возрасту платье бросится навстречу… Она любит ласковую Наилю; спесивые родители держатся приветливо, но отстранённо… Ну, и шут с ними! Главное, что здесь и теперь не превратится хрупкая Эржебет в страшную графиню Батори, замучившую пытками полтысячи крепостных девушек, пившую их кровь и принимавшую кровавые ванны.
Да, многие люди-чудовища не состоятся вторично в своём историческом безобразии; восстанут невинными детьми. Сколько споров было между координаторами о многих личностях! Кто из них "продукт эпохи", обжатый стальными клещами предрассудков, а кто - наделён тёмными страстями в особой мере, демонски яростен или жаден, держал в руках эти клещи? Судит ли по числу убитых, по жестокости каждого убийства; по написанным ли людоедским книгам, по выкрикнутым перед толпой бешеным призывам? Да и что мы, вообще, делаем, дорогие гуманисты-просветители XXXV столетия?! Если мстим, то страшной мести заслуживает и маньяк, растерзавший годовалую девочку. Если стремимся облагородить нелюдей и вписать в наше бескровное, безнасильственное время, - то, может быть, самым понятливым и готовым меняться окажется тиран, сгубивший миллионы…
Сошлись на определённом подходе: возвращаем в детство лишь тех, чья дурная слава настолько чудовищна, что прочие воскрешённые, в том числе жертвы, вряд ли смогут о ней забыть даже за тысячи лет; тех, чьи наклонности сделают их опасными даже для мира Сферы… по крайней мере, для душевного покоя сферитов. Отобрали…
Иные подобные субъекты свою главную, сатанинскую суть проявили уже здесь. Их пришлось ликвидировать - и воскрешать вторично, они живут уже третьей жизнью. Один из опекунов заглянет в Марсоград ХХІІ века, в семью инженеров Фурсовых, - посмотреть, как агукает на руках матери отправленный во младенчество супертеррорист Геннадий. На сей раз Балабут не останется сиротой, и никто не развратит его слепой любовью, вседозволенностью, потаканием…
Оглянувшись, Рагнар увидел на гребне горы, среди стволов, Клару, махавшую белым платочком. Нет, рано развоплощаться, надо свернуть по тропке в густой юный сосняк.
Он поднял руку и в последний раз, напрягшись, закричал:
- Привет дяде Алоизу, фрау Гитлер!..
X X. Макс Хиршфельд и Алфред Доули. Микрокосмос Хиршфельда
Магическая мысль впервые взяла себе в помощники науку
и технику.
Луи Повель, Жак Бержье
Широким жестом хозяина Макс обвёл пруд.
- В сущности, я попросил Сферу об одном - сделать водонепроницаемую посудину для дна, остальное - всё сам. Обложил гравием, потом слой глины: утрамбовал как следует, дал застыть. Потом плёнка такая, вроде… э-э… каучуковой. А на неё - песочек. Туда, знаете ли, вкопал вазоны с растениями, и - вот…
Ещё раз поведя рукой, Хиршфельд пригласил Доули оглядеть плавучие листья и жёлтые кулачки кувшинок, белые лилии, нежно-розовые звёзды лотоса. Пригревало; стрекозы-радуги перепархивали по верхушкам аира и стрелолиста, вокруг замер в безветрии фруктовый сад, а над ним жаркая раскинулась синева. На миг забыл оккультист, что вся эта благодать дальше от Земли, чем мёртвый, вымороженный Плутон. Расстегнув верхнюю пуговицу сорочки, опустив узел галстука, Доули обтёр шею платком… И тут же гусеницы его бровей сползлись вместе, поднялся подбородок: Алфред вспомнил, зачем он снова попросил Макса о встрече.
- Я был там, сэр. У престолов Истинных Владык. Они ждут. Эксперимент не окончен.
Макс, уже собравшийся открыть рот, чтобы рассказать гостю о своём уходе за абрикосовыми деревьями, невольно смутился. Заядлые спорщики, разные "я" Хиршфельда, почти сошлись на том, что затея лондонского "мага" не соответствует целям Общего Дела. Хотя, с одной стороны, сила Сферы позволяет сводить к нулю последствия мрачной игры Алфреда, а с другой, даже архаические воскресшие сообщества не вдохновляются "зовом Тьмы", - суета Доули может стать опасной. Чем-то вроде инфекции, разлагающей любую веру, любые добрые устои… Сошлись, да не совсем.
Порой торжествует в Максовой душе иное мнение: чего тут бояться, всё здорово, неистово интересно! Инфекция? Ну и пусть! Может быть, это не заражение, а вакцинация, прививка обновлённому роду человеческому против искушений ХХХV века?! Искушений техническим всесилием, бессмертием, непроходящей молодостью… Кто выдержит, останется человеком, молодец. А в случае чего… штурвал Сферы в наших руках: "старые-новые" человеки с архаичным мышлением его не перехватят, такое положение предусмотрено в проекте Дела.
Словно подслушав мысли хозяина, Доули заговорил быстро, напористо:
- Если угодно, сэр, положение двойников было до чрезвычайности неравным. За адептами Осириса-Христа стояли их боги-покровители, выражаясь по-вашему, в духе профанных времён, - вся идеология нынешнего мира. За "тёмными" копиями (вернее сказать, оригиналами) - только их собственная воля… Не обижайтесь на меня, сэр, но это не рыцарский поединок.
Макс, невольно отвлёкшийся - почва под смородиновым кустом показалась ему твердоватой, надо распушить, - обернулся и спросил:
- А что вы, собственно, предлагаете?
Даже не входя в мозг Доули, он легко предвидел ответ, - но таков уж был восстановленный этикет, правила словесного разговора.
- Я? Опять-таки, продолжить опыт и довести его до логического конца.
Доули прошёлся платком по мокрой лысине, и под искусственным солнцем капсулы выскочило крестом из его перстня четыре острых пурпурных луча.
Тут одна из личностей, составлявших то, что звалось Максом Хиршфельдом, спешно вырвалась на передний план и метнула для осознания всем прочим "я" горсть ярчайших видений: Жанна д’Арк - содержательница борделя в завоёванном англичанами Париже, Григорий Сковорода с ножом наёмного убийцы; Авраам Линкольн, бичом стегающий чёрного раба… Мириады воскрешённых "хайдов", внимая гласу страшных богов, превращают Сферу в хаос, заливаемый потоками крови, вина и спермы. Идёт любезная Доули деволюция - возвращение мыслящих к звериному, шкурному бытию…
"Паникёрство чистой воды; трусость, недостойная учёного", кратко отвечают личности-доминанты. И Доули, словно обретя способность читать под черепом Макса, говорит вкрадчиво, с улыбкой полного довольства:
- Но для корректности эксперимента надо уравнять шансы и помочь слабым. Надо впустить в нашу реальность Истинных Владык. Я говорил с Ними, Они готовы войти…
XXI. Виола и Алексей. Вершина горы Синай (Джебель Муса)
Многочисленные кормчие, руководимые
старейшим и мудрейшим, правят этим судном,
а на носу его стоят доблестные начальники и
искусные моряки… Вот с таким судном более
всего сходен космос…
Флавий Филострат
Бледно-голубое небо опрокинуто над горами, собравшими в себе все оттенки рыжего, бурого, сизого и бархатно-коричневого. Скалы, изрезанные миллионолетним ветром, донельзя причудливы, они напоминают перетекающие одна в другую человеческие и звериные маски. На самых высоких вершинах присели, будто голуби, одинокие белые строения, их присутствие там кажется чудом. Виола и Алексей, в куртках, свитерах и джинсах, сидят на огромной плоской глыбе перед оградой церкви, сложенной из больших грубоватых блоков. Между ними на подстеленной скатёрке - виноград, нарезанный сыр, бутылка красного вина и два стакана. Свежо, солнечно, необычайно тихо.
Виола. Советую греться изнутри, это отличный португальский портвейн 56-го года.
Алексей. Всё-таки, в Нью-Йорке было уютнее. А раньше в Париже - помнишь?… Ах, какое было танго! Где ты так научилась?…
Виола. Ты жалкий, изнеженный сибарит. (Поднимая стакан.) За мужчин, умеющих чувствовать высокое!
Алексей (делая то же). За женщин, не устраивающих мужчине испытание морозом!..
Виола. Ладно, один - один…
Алексей. Ничего подобного, один - ноль в твою пользу… Я просто балуюсь. Я прекрасно понимаю, что разговор у нас сегодня будет необычный. Немножко научился… предчувствовать будущее. (Оглядевшись.) Итак, мы на горе, где Моисей встречался с Богом.