Тэкле танец понравился. Она чуть поднялась над землей и медленно поплыла среди веселящейся толпы, никого не задевая. Длинная коса Тэклы шевелилась в ее руках, как живая. Одного прохода достало для того, чтобы Тэкла оказалась в центре круга. Мутанты обступили летающую девушку и, хохоча, начали охоту за ее косой. Тэкла ловко уворачивалась, то отдергивая косу, то взлетая, то быстрыми мелкими шажками перебегая в сторону. Альбин один остался сидеть на циновке. Впервые в жизни он пожалел о патрицианском обычае коротко стричь волосы. А Тэкла, высоко взметнув над головой руки с извивающейся косой, раскачивалась – щит-меч, щит-меч; кружилась, да так, что коса обвивала ее запястья, взлетала и опускалась на носки. Вокруг безумствовало веселое живое море. Все тянулись к ней, свиристели, отрывисто цвиркали, верещали и цокали.
Альбин не выдержал – приблизился, раздвигая низкорослых танцоров, и обошел Тэклу кругом. Она метнула на него загадочный взор и вдруг одним молниеносным движением выдернула из косы ленту, и лавина густых, пахнущих гречихой волос обрушилась на голову Альбина и затопила его.
* * *
От поселения трибы Аракакоры можно было удобно выйти на виа Опимия Августа и добраться по ней до Августы Винделиков. Оттуда – рукой подать до Могонциака. Домина Аракакора уверяла, что виа Фламиния Лупа в этих краях совершенно испорчена и никуда не годится: ушла в болото и заросла так, что даже Мефитида Августодунская – здешняя богиня-покровительница смрадных испарений – ахнуть не успеет, как собьется с пути и сгинет в трясине.
Виа Опимия – другое дело. Ее недавно чинили.
Альбин Антонин развернул свою карту. На ней все было отмечено ровнехонько наоборот: виа Фламиния – уверенной жирной линией, а виа Опимия – пунктиром. Впрочем, с подобными казусами Альбину доводилось встречаться и раньше, поэтому он просто свернул карту и стал слушать объяснения Аракакоры. В этом ему помогали карлики, которые после коклеомахии стали гораздо лучше понимать местный язык.
Берестяные короба уже наполнялись пачками вяленого мяса, пересыпанного крупными специями – черными горошинками, красными стручками, зелеными плодами с белыми косточками, видными на срезе. Линкест, оглушенный новыми впечатлениями, просыпался на клепсидру в день и бродил, глядя на происходящее страдающими глазами, которые так и норовили закатиться под веки. Но чаще он просто спал где-нибудь под кустом.
Спящим и покинул трибу Аракакоры и так никогда не узнал, сколько усилий стоило оруженосцам продраться вместе с носилками сквозь неприветливую чащу.
– Какого Долихена нужен такой раб? – ворчал один. – От рабов должна быть польза! Он ей даже не родственник!
– Он гениальный, – сказал второй брат-носильщик. – От гениев никогда сразу пользы не бывает.
– Объяснил! – фыркнул первый. – Вон, кстати, удобная круча…
– Патрон будет против, – остановил их третий брат.
Намерения патрона всегда были безупречны и не обсуждались.
А Альбин шел себе по лесу и думал о том, какой окажется городская вилла Пия Антонина в Лютеции, которую он унаследовал. Будет ли там фонтан во дворе, как в его болонском доме? Есть ли место для занятия фехтованием или тир? Можно ли в том климате выращивать гиацинты, найдется ли хороший садовник? Богатая ли у дяди Пия библиотека или же придется выписывать книги из Лондиния и Киева и по полгода ждать возвращения нарочных?
Эти-то мысли яснее всего прочего дали понять Антонину, что он устал от долгого путешествия. А ведь проделано менее половины всего пути. Плохо, очень плохо.
В Лютеции, скорее всего, для него уже подыскали супругу. Патриции заключают браки только между собой. Священные браки – confarreatio, закрепленные церковным обрядом. Этот обычай, хоть и уязвлявший порой молодые сердца, соблюдался неукоснительно. В Ромарике и Германарике сохранилось лишь несколько чистых патрицианских родов: Антонины, Северины, Сервилианы, Цецилии Метеллы, Теодориды, Хильпериды и еще несколько. Были свои патриции и в Гардарике, например, Ольговичи, но из-за языкового барьера и несходства обычаев они редко рассматривались в качестве возможных брачных партнеров для совершеннокровных собратьев Ромарики.
Отказ патриция вступить в священный брак не приветствовался, однако был возможен – сердце ведь не камень. Правда, в таком случае холостому патрицию приходилось давать письменное обязательство сотрудничать с международными генетическими фондами. Гордые Антонины исстари чурались евгенических программ, хотя такое сотрудничество неплохо оплачивалось. Сервилианов это, например, дважды спасало от полного разорения.
* * *
Виа Опимия как будто сама собою выросла под ногами. Только что были мох, бурелом, разные кочки – и вот уже под ними прощупывается кладка, а затем трава и вовсе расступается и на поверхность выходят каменные плиты, очень ровные, словно вчера проложенные.
– Какая-то эта дорога странная, – сказала Тэкла, с недоверием притрагиваясь к ней ногой. – Как будто злая.
Она не стала никак пояснять это свое замечание, однако внутренне Антонин странным образом согласился с нею: что-то в новой дороге было не так.
– Дорога как дорога, – возразил Альбин, стараясь говорить спокойно. – Будем идти до темноты.
Никто не стал с ним спорить, однако карлики уловили в голосе патрона нотки усталости и потому весьма быстро подыскали подходящее местечко для ночлега. Споро разложили одеяла, разожгли костерок – и вот уже уютнейше поплевывает в огонь котелок с кипятком, а острый запах смятой травы полностью заглушен сытным ароматом копченого мяса и зеленых травяных хлебцев с пряностями.
Разбудили Линкеста, чтобы тот присоединился к трапезе. Он довольно долго моргал в ошеломленном безмолвии, но потом вполне пришел в себя и обильно покушал. Остальные тоже с милой душой отдавали должное стряпне сотрибутов Аракакоры, ели да похваливали.
Тем временем становилось темно, и сразу поисчезали кусты и стволы, как бы залитые чернильной кляксой. А у костра этого поначалу и не заметили. Разговор блуждал себе беспечно, не гоняясь особо за смыслом и связностью. Тэкла щурила глаза, сжав веки в ниточку, – знала, конечно, что Альбин на нее поглядывает. Линкест не то грезил, не то впал в забытье – шевелил пальцами и смотрел на них сосредоточенно. И было у костра как под оранжевым абажуром – весь мир притаился где-то там, а здесь таинственным образом царили безопасность и тишина.
Но стоило смолкнуть на миг разговору, как ночь и лес тотчас подступали к путникам, прорезали их слух долгими отдаленными криками, вползали в самую душу неприятными шорохами.
Карлики поспешно возобновляли болтовню, и ночь отходила, затаивалась поблизости, а путники вновь погружались в хрупкий уют бездомья. Они разговаривали почти всю ночь, и Альбин сам не заметил, как заснул на полуслове. Тэкла устроилась рядом с ним. Проснувшись, он увидел, что она спит себе, уложив щеку ему на ладонь. Щека была гладкая, круглая, как чашечка, – ничего более подходящего для того, чтобы лежать на альбиновой ладони, казалось, в целом-то мире не сыщется. Маленькое, совершенно круглое ушко Тэклы во сне забавно двигалось.
Альбин осторожно подменил свою ладонь шелковым носовым платком и высвободился. Лес поутру посерел, утратил всякую таинственность. Только запахи оставались тут чересчур резкими, но такое им уже встречалось.
Двое братьев спали богатырским сном – это те, кто сторожил остаток ночи. Двоих не было видно – ушли осматривать окрестность. У костра Альбин обнаружил, таким образом, только третью часть от общего числа своих оруженосцев, из коих один жарил, надев на прутик, какой-то сморщенный черный гриб, а другой беседовал с незнакомцем. При виде патрона карлик тотчас замолчал и напустил на себя угрюмость, а незнакомец поднялся, глядя прямо в лицо Альбину, нахально и вместе с тем приветливо.
При виде него Альбин вздрогнул и напрягся. Он хорошо изучил Codicillae Patricii, где перечислялись, с подробным описанием типичных внешних признаков, все оставшиеся в мире патрицианские роды. Книга, имевшаяся во владении Антонинов, считалась наиболее полной и включала в себя не только романские фамилии, но и иноземные, так что, встретив Ольговича или Мономаховича, Альбин не сделал бы ошибки.
Человек, стоявший сейчас перед Альбином Антонином, несомненно, являлся патрицием. Дело даже не в идеальном телосложении и правильности очень красивого лица. Сколько раз Альбину доводилось встречать красавчиков со страшными дефектами внутреннего развития! Старая стряпуха, чернокожая мутантка Нэб с лепешкой вместо носа говаривала, бывало, разрезав хорошую на вид картофелину и обнаружив внутри ее гниль: "Вот так и человек!.." Не счесть случаев, когда Альбин вспоминал это стряпухино присловье.
Впоследствии он научился воспринимать человека не внешне, но как бы всего целиком, в совокупности, улавливая мельчайшие особенности поведения и манеры держаться. И тогда он различал явственные следы, которые оставляет сознание собственной неполноценности.
Так вот, незнакомец не только выглядел, но и держался как истинный патриций. И тем не менее в Codicillae Patricii описание этого типа отсутствовало. Золотисто-рыжие волосы, молочно-белая кожа и прозрачные, очень светлые глаза. Рыжеватый пух на подбородке. Женственные руки. Однако несмотря на почти девичью мягкость, несмотря на преобладание белого и золотого, незнакомец воспринимался ледяным, как труп. Он улыбался – тонко, ни дать ни взять куртизанка, понявшая, что ее наружность произвела надлежащее впечатление.
– Простите мое вторжение, – заговорил он чуть развязно. – Неподалеку находится моя, знаете ли, villa rustica. Мы с друзьями охотились – здесь в изобилии водятся чудесные упитанные простосуппусы – и доезжачие заметили ваш костер…
– Если мы случайно нарушили границы ваших владений, – сказал Альбин, – то приносим всяческие извинения. Мы пользовались законом о дорогах, который позволяет любому гражданину Ромарики передвигаться по мощеной via в любом направлении и через любые территории.
– О, никаких претензий! – губы незнакомца расползлись в улыбке. – Позвольте, однако, представиться: Луций Корнелий Сулла.
Он чуть откинул назад голову, наслаждаясь эффектом, который произвело это имя.
Альбин побледнел. Повстречайся ему на дороге дьявол, он знал бы, что делать. Но как вести себя с Суллой?
Корнелии Суллы были патрициями из патрициев, много знатнее Антонинов и Цецилиев, не говоря уж о Теодоридах. Некоторое время они занимали наиболее важные посты в Генетическом Банке Ромы, но затем неожиданно для всех спутались с мутантами, выкрали важный генетический материал и часть оборудования и скрылись в Арденнском лесу. Десяток оставшихся опозоренных Корнелиев больше не претендовал на патрицианское звание. Несколько поколений, вступавших в брак с мутированными партнерами, и… "Меня зовут Корнелия, я – мутант!" – вспомнилась Альбину болонская девушка.
И вот перед Антонином стоит Луций Корнелий Сулла во всей красе, безупречный до кончиков ногтей.
– Антонин, – пробормотал Альбин.
Светлые глаза Суллы сверкнули.
– Великолепно! – воскликнул он, взмахивая при этом рукой. Жест показался Альбину театральным и вместе с тем совершенно естественным – как будто Сулла жил внутри некоей драматической постановки. – Антонин! Впрочем, именно так я и подумал.
Он улыбнулся, кратко и плотоядно, после чего уселся и вытянул ноги в сапогах, хороших, но явно не городской работы. Сулла уловил взгляд Альбина, сам посмотрел на свой сапог и повертел ногою так и эдак.
– Мутантская ручная вышивка мехом, – объявил он хвастливым тоном.
И хоть было во всем поведении этого человека из рода потерянных патрициев что-то тревожащее – как и во всей этой местности – однако его простодушное замечание вдруг совершенно успокоило Альбина. Он также устроился возле костра, и оруженосец подал ему чай.
"Слуги, слуги мои верные, – думал Альбин, посматривая на своих безмятежных карликов, – что с вас взять, коли вы мутанты… Этот Сулла даже меня ошеломляет".
А Сулла прихлебывал чай – кружку за кружкой – и бесконечно рассказывал о своей villa rustica, о своре охотничьих струфианов, которых нарочно натаскали на простосуппусов, – "умора поглядеть, как бегут во время травли: те юркают, а эти – лапой их и клювами!"; о друзьях и клиентах фамилии – "любезнейшие и приятнейшие contubernalis, хоть и мутанты"; о местных дамах – "матроны так себе, зато конкубины – медовая роса!"; наконец, о дружеских пирушках в лучших традициях Светония и Тацита: "суп из простосуппуса, ха-ха-ха!".
Сулла все говорил и говорил, и Альбин чувствовал, что начинает терять сознание. В глазах у него то темнело, то странно вспыхивало, голова мучительно тяжелела, а в ушах продолжал звучать безжалостный голос Суллы, и в одно краткое мгновение, когда сознание Альбина вдруг полностью прояснилось, он увидел прямо перед собой лицо Луция Корнелия: молочное, чуть одутловатое, красивое отталкивающей женственной красотой, сладенькое яблочной гнильцой. Ледяные глаза оценивали, ощупывали, взвешивали Альбина Антонина. Вот взгляд узких зрачков соединился со взглядом Альбина, и он все понял – его мозг словно бы прошило сапожной иглой, – но понял также, что уже поздно. "И все-таки Сулла патриций", – подумал Альбин, прежде чем над ним сомкнулись мазутные воды забытья.
* * *
Тэкла спала и видела сны. Во сне она летала, раскидывая руки и хватая пальцами облака. Отчего-то это было ей смешно, и смех наполнял все ее невесомое тело золотистыми искорками. А внизу, на земле, смотрел, запрокинув голову, Альбин. Волосы у него стояли дыбом. Когда Тэкла пролетала над ним, золотые огоньки осыпались с ее тела и дождем падали на Альбина, а он ловил их губами.
Но вот что-то изменилось вокруг них – небо ли потемнело, искорки ли погасли – только Альбин протянул к ней неожиданно руки и задвигал губами в явной тревоге. Сперва Тэкла ничего не понимала и только старательно прислушивалась, но затем разобрала: "Лети, лети прочь! Скорее, скорее!" – и пробудилась.
Вокруг ничего, вроде бы, не изменилось. В стороне догорал костер. Карлики спали у самого огня. Линкест лежал навзничь возле своих носилок. Альбин был тут же – в неудобном положении, головой на бревне, приспособленном под сиденье. Один глаз его был полуоткрыт и смотрел прямо на Тэклу – изумленно. А рядом крепко спал, разметав руки, незнакомец с золотыми волосами.
Ничего подозрительного в этой картине Тэкла не нашла. Разве что незнакомец… но он спал по-настоящему, не притворялся, это она видела ясно.
И вдруг из леса, бесшумно и все разом, выступили еще человек десять. И все они были, как зеркальное отражение, похожи на того первого, что спал у костра.
Шагая, они одновременно с тем потряхивали в воздухе руками. Поначалу это выглядело совершенно бессмысленным, но вот солнце по-особому, благодетельно-искоса, послало длинный луч, и пустой воздух заполнился множеством белесых черточек. "Сеть!" – подумала Тэкла, и тотчас стали ей понятны и недавнее сонное видение, где Антонин безголосо кричал ей: "Спасайся!", и крепкое, неестественное забытье лежащих у костра. Одинаковые между тем успели приблизиться, и расстояние от них до лагеря вдруг показалось Тэкле чересчур малым.
Шумно, как тетерка, взвилась она в воздух, поднимаясь из густой высокой травы. Тревожно забили в полете тяжелые складки ее одежды, дважды больно, как хлыст, ударила по спине коса, сверкнуло золотое шитье на головном уборе и вороте, – надвигающимся одинаковым людям взлетающая Тэкла предстала живой стрелой огня. На миг они остановились, и двое из них схватились за арбалеты. Слепя и обманывая вспышками, Тэкла метнулась в сторону, затем вдруг поднялась еще выше и, сделав стремительный зигзаг, исчезла за деревьями.
Из ее глаз неостановимо катились огромные слезы. От плача она быстро обессилела и опустилась на землю. Кругом был только лес, бесконечный Арденнский лес, и внезапно все прочие чувства Тэклы затопило ощущение огромности и древности этого леса. Этот лес был здесь всегда, с того самого дня сотворения мира, когда Бог произнес: "Сотворим деревья и составим из них леса" – или что-то в таком роде. Именно тогда из небытия, из совершенного Ничто поднялись эти деревья с рослыми гладкими стволами, сверкавшими в юном мире, как серебро, с певучими листьями, которые тотчас принялись славить Господа – бессловесно и не столь прекрасно, как Ангелы, но в полную меру своей тихой древесной души. Падение человека сделало деревья грозными, покрыло серебро их стволов темным налетом, наполнило их сердцевину гневом, и они начали отсчитывать годы человечьего бытия во грехе, и вокруг круглой, совершенной сердцевины деревьев, которая есть рай и первоначальное время, теперь нарастают, одно за другим, кривые годовые кольца.
А посреди этого неохватного разумом леса стоит Тэкла, один на один с вечностью.
О, нет! Тэкла принялась думать поскорее о существах, населяющих лес, и на ум ей стали приходить и маленькие сотрибуты Аракакоры, и разные зверьки, и вполне возможные дриады, и люди из Могонциака и Августы Винделиков – хотя бы тот же почтарь! – и… Альбин Антонин с оруженосцами и Линкестом в плену у тех, одинаковых!
Она отправилась собирать паутину, чтобы закутаться, стать незаметной и так подобраться к злодеям, которых надеялась высмотреть с воздуха.