Мари подумала о ноже, который все еще лежал в кармане ее плаща, завернутый в носовой платок.
- Эдвард, можно мне сказать пару слов с девочкой наедине? - вдруг, повинуясь безотчетному порыву, сказала она.
- Зачем? - подозрительно спросил Эдвард.
- В конце концов, она на меня пыталась кинуться. Я хочу попробовать понять… пожалуйста, Эдвард. Вам ведь, кажется, уже все ясно?
- Ясно, - Эдвард поморщился.
- Что грозит сэнсэю? - Тиша жадно смотрела на Эдварда.
- Беспокоилась бы о себе, девочка, - Эдвард встал со стула. - Я буду за дверью.
И вышел. Дверь негромко щелкнула.
Мари и Тиша какое-то время сидели молча. Мари смотрела на девочку. У той на щеках выступили красные пятна, она мяла руками серую ткань халата.
- Извините… - снова начала она.
- Не извиняйся, - перебила Мари. - Ты знаешь, что я не отдала нож полиции, стало быть, я тебя простила. В виду явного малолетства.
- Мне действительно жалко! Просто когда дверь открылась, и я увидела Танидзаки-сэнсэя там… в такой позе… я решила, что с ним сделали что-то плохое. Я была в ярости.
- Ты любишь его?
- Я всю жизнь его любила, - ответила девочка просто. - Да-да, конечно, вы скажете, что я молода, и это пройдет…
- Ни в коем случае, - сухо сказала Мари. - С чего бы мне утешать ту, что на меня напала? Я не настолько духовно продвинута.
- Правда? - Тиша с облегчением вздохнула. - Спасибо.
В палате было душно, только в тишине работал вентилятор. Мари подумала, до чего же он неестественно звучит. Лучше бы окно открыли… Но за окном была решетка - не тюремная, а узорная. Тоже приятного мало.
Мари улыбнулась, и Тиша улыбнулась тоже невеселой улыбкой. "А она совсем неглупая девочка", - отметила Мари.
- А знаете, - вдруг сказала Тиша. - Вы могли бы и отдать нож. Ну, посадили бы меня… зачем мне теперь свобода? Его у меня снова отнимают. А я его всю жизнь ждала.
"Я тоже всю жизнь ждала одного человека, - подумала Мари. - Жила с другим, а ждала только его, сама не зная. Но всего через день его отняли у меня. Ну что, будешь меряться со мной горем, девочка?"
Мерить горе - занятие безнадежное.
- Покажи мне твои рисунки, - вдруг попросила Мари.
- Что? - Тиша изумленно уставилась на нее.
- Ты тоже художница. Покажи мне свои рисунки, пожалуйста.
- У меня с собой только этот блокнот… тут только наброски.
- Не важно.
Тиша послушно протянула ей блокнот. Он был большой, с иную тетрадку размером. Листы гладкие, белые, не линованные. Перегнут на середине, и на верхнем листе Мари увидела почти фотографически точный набросок решетки на окне и березу в палисаднике за ним. Любопытствуя, она заглянула на несколько листов назад… и ахнула. С листа на нее смотрело изображение Альфонса. Значительно моложе, чем тот Альфонс, которого она знала, может быть, всего на пару лет старше Тиши. Лицо у этого, незнакомого ей, юноши было мрачным, сосредоточенным, решительным и почти злым. И еще он усмехался уголком рта.
- Это…что? - спросила Мари нетвердым голосом, протягивая блокнот обратно Тише.
- А, это? - Тиша пожала плечами. - Не помню… ах, нет! Это со старой газеты… Дерек притащил, чтобы декорации делать, у его родителей на чердаке до фига. Меня фамилия знакомая зацепила. Элрик. Ну, там оба брата были, молодые совсем. Я обоих срисовала. Посмотрите, на той стороне.
Мари перевернула листок. Там был другой набросок: Эдвард, тоже совсем молодой, может быть, чуть помладше самой Мари. У него, наоборот, выражение лица было какое-то совсем ему несвойственное, едва ли не сконфуженное. Как будто он чувствовал себя крайне неловко.
- Это из какой-то статьи, там про количество жертв, когда цистерна взорвалась… журналист доказывал, что это диверсия, а официальный вердикт МЧС гласил, что просто взрыв природного газа, или что-то в этом роде.
Рисунки были выдержаны с той же фотографической точностью, что и окно. Мари машинально полистала альбом дальше… котята, щенята, птички, мама с коляской и книжкой на лавке, играющие дети… явные зарисовки с натуры. А, вот эта башня скопирована с какой-то известной гравюры, Мари только автора запамятовала.
- Это тоже из газеты? - Мари показала рисунок разбитой, лежащей на боку машины.
- Да, - Тиша кивнула. - Ничего в технике не понимаю, поэтому пришлось срисовывать до детали.
- Тиша, - Мари вернулась к листочку с портретами. - Вам очень нужен этот листик?
- Да нет, - Тиша пожала плечами. - Хотите его взять?
- Очень хотела бы, - Мари кивнула.
- Как память о нашем приятном знакомстве? - в голосе Тиши звучала неуклюжая подростковая ирония.
- Просто как память, - сказала Мари.
- Ради бога, - Тиша потянулась, сама вырвала листочек из альбома и отдала его Мари. - На здоровье.
- Спасибо, - Мари сложила его и сунула в карман. - До свидания, Тиша.
- А что со мной будет? - с вновь прорезавшейся тревогой вдруг спросила девочка.
- Я думаю, все у тебя будет хорошо.
Тиша ничего не ответила.
В поезде Мари наконец-то вспомнила, о чем еще хотела поговорить с Эдвардом, да что совершенно вылетело у нее из головы со всеми этими разборками. За окном купе уже тянулся густой сосновый лес, освещенный лучами вечернего солнца, а Квач, успокоенный скормленной ему курицей, мирно дрых у ног Мари, когда она спросила:
- Почему вы записали меня под фамилией Элрик? Чтобы сбить с толку эсеров?
- Не только, - Эдвард выглядел так, как будто не хотел заводить этот разговор.
- А в чем дело? И почему вы со мной сначала это не обсудили?
- Я хотел это с вами обсудить позже. Вы выглядели ужасно усталой.
- Не больше, чем вы, - отпарировала Мари.
- Ну вот, мы это и обсуждаем, правда? - огрызнулся Эдвард. - Одну причину вы уже назвали: хотел запутать тех, кто будет вас разыскивать. Другая… Другую надо обсуждать. Это… ну, своего рода предложение. И не спешите сразу отказываться, подумайте сначала…
- Я вас внимательно слушаю, - произнесла Мари.
- Дело в том, - Эдвард вздохнул. - Тут… надо немного углубиться в семейную историю. Как я понял, Ал вам никогда не рассказывал о… человеческой трансмутации?
- Нет, как-то об этом мы не говорили, - вздохнула Мари. - Если только… ну, он мне упоминал, что вы с ним влипли в какие-то большие неприятности в детстве. Это было связано с человеческими трансмутациями?.. Кстати, вот, вспомнила, что хотела спросить! Так вы и есть тот самый знаменитый Стальной Алхимик?
- Да, - Эдвард кивнул. - А вы не знали?
- Нет, - Мари покачала головой. - Танидзаки сообщил…
- Ну вот, собственно, я хотел вам рассказать, почему заработал это прозвище, - Эдвард поморщился. - То есть, с самим прозвищем все просто: мои протезы вы видели.
- Так это с тех пор? - удивилась Мари. - С детства?
- Ну да. Точнее, мне было одиннадцать лет.
- Какой-то несчастный случай?
- Отчасти. Хотя я сам был виноват. Еще легко отделался, как вы сейчас увидите… Ну ладно, надо начинать по порядку. Короче говоря, когда мне было два года, а Алу едва исполнился год, наш отец ушел из дома. Мама провожала его, стоя на пороге. Она начала его ждать… спустя несколько месяцев, наверное. Она не показывала, но это было видно. Она ждала его каждый день. Мы с братом занялись алхимией очень рано… кажется, сразу, как только научились читать, то есть мне было года четыре, ну, пять, может… Начали случайно - дома было очень много книг… потом мы стали тренироваться усиленно, потому что маме нравилось, что мы этим занимаемся. Ей нравилось, что мы похожи на отца. Он был очень искусным алхимиком. Она очень любила его.
Эдвард замолчал. Его лицо казалось оранжевым в свете заката.
- Он завел другую семью? - тихо спросила Мари.
- О нет, - Эдвард откинулся на спинку сиденья. - Он вернулся. Через… четырнадцать лет. Мне было шестнадцать. Да только наша мама к тому времени уже восемь лет лежала в могиле. Она заболела чем-то почти сразу после его отъезда. Не знаю, почему она не обращалась к врачам… врач потом сказал, что болезнь была неизлечима, но мне кажется, что если бы она обратилась раньше, то… может быть, они нашли бы какой-то способ… - лицо у Эдварда было такое, что Мари поняла: ему до сих пор очень тяжело об этом говорить. - Она очень тосковала по отцу. Мне казалось, она умирает только из-за него. Ну и, конечно, одной вести хозяйство с двумя детьми очень тяжело. С тех пор я возненавидел отца. Не хотел знать о нем ничего: что он делает, где он, жив он или мертв… Когда надо было хоронить маму, мы с Алом с помощью тети Пинако разослали письма всем знакомым отца, чтобы известить его, но… только через три года отозвался один из его корреспондентов. Отец как будто пропал. Я думал, что он пропал навсегда. Видите ли… родители не были женаты. Для всех это выглядело так, что наш отец бросил любовницу после рождения второго ребенка. Соседи жалели нас, жалели маму… это было ужасно, если честно…. Когда мама умерла, мы не могли примириться с ее смертью. По крайней мере, я не мог. Может быть, Ал и смирился бы в итоге - он всегда был разумнее. В общем, я сказал ему: "Давай оживим маму". И он согласился.
- Вы потерпели неудачу? - спросила Мари, вспомнив холодный голос Ганса. Что-то там он говорил, что успех человеческой трансмутации хуже, чем неудача.
- Напротив, - голос Эдварда был также холоден. - Мы преуспели. Если это можно так назвать. Вместо матери мы оживили чудовище, которое потом доставило нам много хлопот. Мертвого оживить невозможно. Можно… можно сконструировать тело, и призвать туда какие-то куски памяти, но душу синтезировать нельзя. Что бы это ни было - "душа". Получится гомункулус, монстр… Однако такой обмен весьма и весьма "дорог"… вы же знаете основной принцип алхимии?
- Равноценный обмен, да, - Мари напряженно слушала, ожидая, что сейчас услышит какой-нибудь очередной ужас. Это не человек, а ларец Пандоры, только внутри - страхи, а не страсти.
- Так вот, человек - это не просто сумма химических веществ. Очевидно. И не только суммой химических веществ надо расплачиваться за попытку… даже за попытку. Алхимический круг возмещает разницу за счет тела алхимика. Я потерял ногу. Ал… когда сияние исчезло, я увидел горку одежды на том месте, где стоял брат. И лужу крови.
Вот он, ужас.
- Погодите, но Ал, которого я знала, живой человек?! Не какой-то там гомункулус или как его там?! Вы же его не оживляли?!
По губам Эдварда скользнула мрачная улыбка.
- Нет, каким-то чудом мне хватило ума этого не делать. Я придумал ход, который тогда показался мне спасительным… в итоге он таким и оказался, но отнюдь не благодаря мне. Мы занимались всем этим в мастерской отца. А там, не знаю уж, зачем, стояли старинные доспехи. Две пары. Они там были, сколько мы себя помнили. Одни полные… в смысле, со всеми деталями, только без щита и меча, от других - только панцирь на подставке. Мне удалось доковылять до них и свалить те, что были полные. Пока… пока трансформация творилась, я побывал в одном очень странном месте. Туда, как я потом узнал, способны попасть только самые искусные алхимики… было бы чем гордиться. И там я кое-что понял… - Эдвард постучал пальцем по виску. - Словами этого не объяснишь. В общем, я понял, как сделать то, что еще никто не делал. Я начертил собственной кровью - у меня все руки были в крови - печать на доспехах изнутри, и совершил трансмутацию. Я хотел прикрепить душу Ала к доспехам - душа пока еще не должна была уйти далеко. Я думал, что погибну… мне было все равно. Если вспомнить, я тогда надеялся, что без меня Ал каким-то образом найдет способ вернуть себе нормальное тело. Я был виноват и должен был искупить вину - хотя бы ценой собственной жизни. Кроме того, из нас двоих именно Ал больше заслуживал жить.
Мари вдруг с дрожью вспомнила, как она рыдала над телом матери. Одно из тех воспоминаний, которые ей хотелось загнать глубоко-глубоко и никогда не отпирать. Тогда ей думалось: "Господи! Возьми мою жизнь вместо ее! Пусть лучше у мамы родятся еще дети, мама такая хорошая, пусть лучше она живет!" Господь, естественно, не внял ее молитве…
Она живо представила страх и гнев мальчика, потерявшего единственного брата… единственного оставшегося члена семьи…
- Но вы не умерли? - спросила Мари. - Потеряли руку, но остались живы, да?
- Да, - Эдвард кивнул. - Тогда… я даже огорчился. Мне хотелось умереть и уйти от всего этого. Я видел этого монстра в круге… видел доспехи, которые вдруг ожили и обратились ко мне голосом Ала… Думал, что смерть искупит вину. Знаете, мне кажется, некоторую вину искупить просто невозможно.
- Искупить - нельзя, - тихо сказала Мари. - А простить - можно. Ал ведь вас простил? Или я ошибаюсь? А вы его? Ведь вы вместе делали все это.
- Ну, Ал простил, конечно. Он всегда был ко мне незаслуженно добр. А я его и не винил никогда. Его-то за что винить? Он просто, как всегда, не мог бросить меня одного, - Эдвард вздохнул. - Эгоистично, конечно, но я благодарен за это судьбе. Может, для него все обернулось бы и лучше, но я без него… просто с ума сошел бы, наверное. Впрочем, - Эдвард хмыкнул, - в этом плане все еще впереди.
- То есть, погодите… Ал несколько лет провел в виде ходячих доспехов? - Мари потерла лоб. "Мне кажется, что я покрываюсь ржавчиной и рассыпаюсь…"
- Пять лет. Потом нам удалось вернуть ему тело. Это тоже было не так просто… Именно поэтому Ал физически моложе меня на шесть лет… был моложе. Вообще-то у нас с ним разница в год. А в итоге всей этой истории последовали приключения, которые растянулись еще на два года. Мы же были вплотную запутаны с этим делом с Северной Войной.
"Мне тридцать три или двадцать восемь, это как считать".
- Так вот… - Эдвард глубоко вздохнул. - О чем я хотел поговорить… Знаете, Мари, потом нам удалось помириться с нашим отцом. Более или менее. Но я очень долго винил его за все, что произошло. И Ал очень переживал из-за всего этого. Элрик - это фамилия нашей мамы, не отца. Мне кажется… мне кажется, Алу было бы очень тяжело знать, что его ребенок не носит его фамилию.
- Такое случается сплошь и рядом, - покачала головой Мари. - Нет… в принципе, если вы предлагаете мне дать ребенку фамилию "Элрик", я совершенно не против… но как? Ведь Ал… - она не сказала "мертв", запнулась. Потом твердо закончила: - Умер. Эдвард почти вздрогнул.
- Да, - сказал он. - По всей видимости, так. Знаете, сегодня, в Камелоте, я понял, что все-таки надеялся. Может быть, надеюсь в глубине души до сих пор. А вы?
Вопрос застал Мари врасплох.
- Не знаю, - сказала она. - Может быть… Мне все кажется, что это какая-то ошибка, что этого не могло быть…
- Но это есть, - просто сказал Эдвард. - Мари… Помните, я сказал, что очень был бы рад, если бы у меня была такая сестра?
Мари кивнула.
- Это осталось в силе. Как вы понимаете, у меня есть связи. Черт, да если понадобится, я к фюреру обращусь! Можно оформить документы задним числом, будто вы с Алом были женаты… будто вы поженились за несколько дней до его… исчезновения..
- Зачем? - пораженная, воскликнула Мари.
- Много причин, - Эдвард начал загибать пальцы. - Во-первых, Ал хотел на вас жениться, разве нет? И вы были не против. Можно сказать, что этим мы просто выполним его последнюю волю. Во-вторых, я знаю, он бы хотел, чтобы его ребенок от женщины, которую он любил, носил бы его фамилию. Черт, да любой нормальный мужчина этого хочет! И, возможно, для вашего ребенка это будет важно, когда он подрастет… В-третьих… вы бы получали пенсию. Довольно большую пенсию. Я верю, что вы женщина независимая и способны сами позаботиться о себе, но все-таки с маленьким ребенком тяжело. А зарплата врача не такая большая. Я бы очень хотел, чтобы вы жили с нами, но… жизнь может повернуться по-разному. Во всяком случае, в случае чего вы не будете зависимы от нашей помощи. Думаю, для вас это важно… хотя это не значит, что я когда-нибудь откажусь вам помогать. В-четвертых - самый несерьезный довод - Мари Варди исчезнет и появится Мари Элрик… или даже лучше Сьюзен Элрик, по второму имени. Тогда вас труднее будет отследить в случае чего. Мы, конечно, предпримем все возможные меры для вашей охраны, но тут никогда лишняя страховка не помешает. Поэтому прошу вас, подумайте. Не отказывайте из гордости.
Мари склонила голову. Она обнаружила, что плохо видит свои руки - сумерки как-то незаметно сгустились совсем, наполнили купе мягкой серой ватой. Вдруг зажегся свет.
Мари вскинула глаза на Эдварда.
- Последний довод ложный, - сухо сказала она. - Если эти ребята имеют возможность следить за вашим домом, они все равно обнаружат мое присутствие. Это уже вопрос о том, как построена ваша собственная охрана.
Эдвард вздохнул.
- Ну… ладно. Но остальные…
- Погодите, не перебивайте меня, пожалуйста… Если вы, Эдвард, считаете, что это действительно поможет… мне, нашему с Алом ребенку, вам… давайте это сделаем. В конце концов, это действительно только бумага.
Квач заворочался и, не просыпаясь, ткнулся носом в ногу Мари. Да, вот оно как бывает, мой верный собак. Так оно налетает, нечто большее, чем мы, и не оставляет ничего - ни счастья, ни надежды, ни имени.
Маленькая разболтанная колымажка на бешеной скорости неслась через холмы, вздымая за собой хвост пыли, достойный иного танка. Мало того, что колымажка неслась: она еще как-то подозрительно виляла, как будто водитель ее был пьян… или у него не хватало силенок удержать тугой руль.
- Нина, сбавь скорость! - если бы кто-то оказался поблизости от дороги… точнее, на том ее участке, мимо которого пронесся маленький пикапчик с открытым кузовом, когда прозвучали эти слова, он бы услышал панический девчоночий визг. - Ни-ина!
- А вот фиг вам! - последовал хладнокровный ответ. - Спокойно, старшенькие, все под контролем! И руль у меня из рук не рвите, тогда все полетим!
Ответом был синхронный двухголосый вопль.
Если бы кто-то мог заглянуть внутрь пикапчика, он бы увидел, что на переднем сиденье сидят три почти одинаковые девчонки. Одинаковые солнечно-золотистые волосы, одинаковые янтарные глаза… И лица практически один в один друг друга повторяли. Только две девчонки были постарше, а одна помладше. И за рулем сидела как раз младшая, а две старшие, стиснувшись слева, пытались этот руль отобрать. От чего машина и виляла. При этом на коленях у одной из старших, той, что в сарафане, стояла корзинка, прикрытая тряпкой, чтобы пыль не попадала. Из-под тряпки доносилось очумелое мяуканье.
- Как маленькие, честное слово! - возмутилась младшая, и решительно закрутила руль так, что машина едва не съехала в кювет, но обошлось: прошла двумя колесами над канавой.
- Ну вот, - удовлетворенно заметила Нина, когда машина миновала опасный участок. - А вы боялись.
Старшие сестры наконец-то сели смирно, и, поскольку Нина и не думала сбавлять скорость, вцепились в сиденье обеими руками. То есть одна обеими руками, а та, что с корзинкой, только одной: второй она удерживала свой странный багаж на коленях.