Литературоведческим исследованием я занимался впервые, поэтому был просто заинтригован. В библиотеке Литтлуэя я нашел и прочел жизнеописание сэра Фрэнсиса Бэкона. То, что Бэкон домом пользовался, вскоре подтвердилось - я выяснил, что в 1584 году он был избран в Парламент от Мелкомба. "Джон Мелкомб" и Фрэнсис Бэкон почти наверняка были одним и тем же лицом. В жизнеописании лорда Берли не упоминается о каких-либо тайных отношениях с Дженнифер Кук из Чарлкота. История же его первого брака, ради которого он решился на побег со своей будущей женой Мэри Чек, сестрой великого просветителя, выдает в нем натуру романтическую, в то время как брак второй (вскоре после смерти первой жены) дает понять, что обета безбрачия он не дал. Что такое исповедальня в доме ревностного протестанта и гонителя католиков, как не место тайных встреч, где можно уединиться с дочерью лесничего, не рискуя при этом быть пойманным?
Литтлуэй увлекся этой загадкой настолько, что отложил философию и взялся помогать мне в поиске. Он написал Йорку Крэнтону, нет ли у того каких-либо неизвестных пока сведений о том, что коттедж одно время принадлежал Бэкону; ответ пришел на редкость уклончивый, примерно в том духе, что коттедж использовался не самим Бэконом, а, скорее, его братом Энтони, калекой. На вопрос о любовной связи Берли с дочерью лесничего он не ответил вообще, а в конце письма так еще и извинился за свой почерк (якобы из-за пошатнувшегося здоровья) и обмолвился, что скоро уезжает на юг Франции, из чего можно было безошибочно понять, что дальнейшая переписка состоится едва ли; и действительно, ответа на второе письмо Литтлуэй не получил вообще.
Чем глубже мы вникали в суть, тем сложнее все становилось. Выяснилось, что в Бидфорд-он-Эйвон существовала традиция: Шекспир устраивал там с приятелями состязание, кто кого перепьет, и однажды, заснув под деревом после попойки с Беном Джонсоном и Майклом Дрейтоном, во время проливного дождя сильно простудился, от чего и умер. Известно, что Джонсон водил дружбу с Бэконом: оба состояли при дворе, оба писали "маски" (хотя из написанного Бэконом ничего не сохранилось). Картина постепенно начала прорисовываться. Где останавливался в Бидфорде Джонсон, когда они с Шекспиром закатывали попойки? Очевидно, в Брайанстон Хаус.
Не будь мы полнейшими дилетантами в этом новом для нас деле, следующее открытие произошло бы гораздо скорее. Всякий изучавший биографию Шекспира знает, что незадолго до женитьбы поэта в 1582 году на Анне Хатауэй священник епископата Форстера выдал разрешение на брак "Уиллельма Шейкспира и Анны Уотали из прихода де Графтон". Больше об Анне Уотли не слышно ничего; Шекспир взял в жены беременную Анну Хатауэй, которой сам был младше на восемь лет.
Возможно ли такое, чтобы в приходе Графтон существовало две Анны Уотли? Если нет, то женщина, на которой поначалу намеревался жениться Уильям Шекспир, с 1567 по 1587 год была приживалкой при Дженнифер Кук. Если предположить, что в пору вступления в брак они были меж собой ровесницы, получается, Анне должно было быть года тридцать два-тридцать три.
К этому времени я стал замечать, что сила внутреннего озарения ярче всего проявляется у меня ранним утром, хотя иногда и вечерами случались четкие просверки. Читая биографии и прочие документы, я все это время не пытался привлекать свою интуицию. Меня интересовали лишь факты как таковые. Но вот как-то утром пришел ответ от Йорка Крэнтона. Я вызвал в себе то состояние спокойной интенсивности, в которое погрузился тогда на лужайке возле Брайанстон Хаус, и сосредоточился на скоплении фактов. И тотчас же с абсолютной достоверностью мне открылась логика решения первой части проблемы.
В 1566 году королева Елизавета отправилась с визитом к графу Лестерскому в Кенилуорт, а оттуда к сэру Томасу Люси в Чарлкот. Пока свита стояла в Чарлкоте, Берли и повстречал Дженнифер Кук; тогда же и соблазнил ее. Для сорокашестилетнего министра связь с пятнадцатилетней явилась, должно быть, удивительно сильным душевным всплеском. В шестнадцатом веке сорок шесть лет считались не просто средним возрастом; это был уже порог старости. Лорда Берли целиком поглотила страсть, такое порой случается у мужчин в зрелом возрасте (у Гете и Ибсена было во многом то же самое). Такому человеку ничего бы не стоило купить дом в Бидфорде или Стратфорде, но здесь важна была именно уединенность, поэтому, используя как прикрытие своего родственника (Стратфорд был фамильным владением Берли), министр в миле от деревни построил дом и поселил туда Дженнифер Кук вместе с ее двоюродной сестрой Анной Уотли. То был поспешный поступок, но, как видно, люди, осмотрительные в делах и политике, зачастую теряют голову в любви; кроме того, первый брак Берли показал, что он способен на безрассудство. В приходской книге Бидфорд-он-Эйвон есть запись о крещении девочки Юдифь Уотали от 4 июня 1589 года. Что примечательно, имена родителей не указаны. Стала ли и Анна Уотли любовницей ненасытного министра, или это было устроено с целью скрыть имя подлинной матери, - Дженнифер Кук? Я подозреваю последнее.
Существует неискоренимое поверье, что Шекспир был пойман на браконьерстве: он охотился на оленя в Чарлкоте, владении сэра Томаса Люси. По моим подсчетам, это было в 1582 году, когда Шекспиру было восемнадцать.
Сэр Томас Люси, безусловно, знал о связи Берли с Дженнифер Кук, дочерью его, сэра Люси, лесничего (ее-то отец, возможно, и схватил Шекспира). У сэра Томаса были все основания прийти на выручку могущественному министру. Он догадывался, что Берли связь с Дженнифер начинает уже утомлять, и он желает положить ей конец. Прежде всего целесообразно было подыскать мужа Анне Уотли, по елизаветинской поре порядком уже засидевшейся в девицах. Шекспира либо принудили, либо подкупили (а может, и то, и другое), чтобы он согласился взять Анну в жены. И тут в последний момент все неожиданно меняется, и он женится на другой Анне, Анне Хатауэй. Почему? Может, как считает большинство биографов, она уже была от него беременна и не желала упускать своего? В это можно поверить по двум причинам. Первая: Берли был не из тех, с кем можно шутить шутки. Вторая: связь Шекспира с тем бидфордским подворьем не прерывалась; она наверняка бы заглохла, женись он просто на своей любовнице. Альтернативным вариантом могло быть то, что Шекспир женился, чтобы угодить Берли, но потом сделал иной выбор. У Берли, несмотря на шестьдесят два года, аппетита на молодых девиц не поубавилось нисколько. Анна Хатауэй была беременна, Анна Уотли - нет. Поэтому муж в первую очередь и достался Анне Хатауэй; Анне Уотли пришлось повременить еще лет с пяток.
Все это, стоило вникнуть в материалы, раскрылось, слова но само собой, причем не за счет обдумывания, а в едином сполохе озарения. То, что потом подтвердилось сведениями из бидфордской церковной книги, а также в письме Томаса Берли своему брату Роберту, где говорится о "дружбе отца с сэром (sic!) Люси из Чарлкота", выявилось позднее, следующий вопрос очевиден: что получил Шекспир от своего брака с Анной Хатауэй? Возможно, деньги: нигде не упоминается, что в период между женитьбой и бегством в Лондон через пять лет он состоял на какой-либо службе, хотя при всем этом жил с семьей в Стратфорде, в то время как у его отца были серьезные финансовые затруднения. Почти наверняка и то, что через брак он в какой-то мере заручился благосклонностью самого могущественного министра королевы Елизаветы. Не случайно, что когда в 1587 году Берли окончательно оставляет бидфордский коттедж, в Лондон, бросив жену, перебирается и Шекспир. Я подозреваю, что герцогский наместник Анджело из "Меры за меру" - внешне строгий политик, предающийся втайне распутству, - и есть прототип Берли.
Как раз в этот период исследований Литтлуэй вышел на Нортумберлендский манускрипт, описанный Спеддингом в жизнеописании Бэкона; и тогда нам открылась вся подоплека этой запутанной истории. В 1867 году герцог Нортумберлендский поручил некоему Джеймсу Брюсу навести порядок в скопившихся фамильных документах. В доме Нортумберлендов на Стрэнде Брюс натолкнулся на сундук с различными бумагами; среди прочего там были двадцать два листа, оказавшихся остатками тетради Фрэнсиса Бэкона. С той поры тетрадь стала известна как Нортумберлендский манускрипт, содержащий копии ряда работ Бэкона - речи, эссе, письма. Так вот, на обложке, где оглавление, значится буквально следующее: "Ричард Второй, Ричард Третий", а также: "написано г-м Франсисом Уильямом Шекспиром". Слово Шекспир упоминается на обложке несколько раз, причем по-разному (кто-то словно умышленно путает следы): "Улм", "Ульм", "Шкспр", "Уилл Уильям Шекспр", "Ш", "Ш", "Шек", "Шек" и так далее. Примечательно то, что лист озаглавлен: "М-р Ффрасис Бэкон се Дань или Воздаяние ему должнаго". "Се" написано так слабо, что вполне может сойти за т.е.". Это откровение, о котором я прежде никогда не слышал, неустанно трактовалось в качестве основного аргумента приверженцами "версии Бэкона". После сопоставления с фактами насчет женитьбы Шекспира мне сразу же открылось буквально следующее.
Сегодня каждый может взять в библиотеке целый набор книг по "Бэконовской версии", поэтому в подробности здесь я вдаваться не буду. Основные доводы вкратце состоят в следующем. Доказательства тому, что Шекспир из Стратфорда действительно является автором пьес, которые ему приписываются, нет. В завещании у него о пьесах не говорится ни слова, и в Стратфорде он был известен не как поэт, а как преуспевающий делец, зарабатывающий на театре. Первый бюст Шекспира в Стратфордской церкви, как видно из "Уорикшира" Дагдейла, изображает его не с пером и листом бумаги на подушечке, а сложившим руки на мешке - символе торговли. Отец Шекспира, равно как и дети, был неграмотен, а собственноручная подпись поэта - грубые каракули, неразборчивые даже по елизаветинским меркам. В немногочисленных сведениях о Шекспире, возвратившемся в Стратфорд состоятельным дельцом, о литературе нет ни слова; наоборот, судя по всему, он был человеком пренеприятным: огородил землю, принадлежавшую фактически горожанам, несколько раз заводил тяжбу из-за пустяковых сумм (один раз буквально из-за двух шиллингов),
Аргументы в пользу того, что автором шекспировских пьес был Бэкон, настолько урывочны, что многим кажутся неубедительными. В пьесах местами встречается судейский жаргон, а Бэкон был юристом; попадаются целые фразы, один в один взятые из эссе Бэкона. Не вполне убедительны и объяснения, почему Бэкону приходилось скрывать свое авторство. Театр в ту эпоху, безусловно, считался развлечением для низов, не к лицу дворянину, тем более слуге королевы. Тогда вообще зачем было Бэкону писать пьесы, разве что какая-то демоническая, неотступная страсть к литературе?
Наше открытие все ставило на свои места. Шекспир отправился в Лондон под покровительство Берли. Бэкона попросили оказать молодому человеку услугу. Тот начал с того, что доставляло огромное удовольствие ему самому: кропал опусы елизаветинской мелодрамы типа вычурных "Тамерлана", "Испанской трагедии". Примечательно, что Шекспир попал в королевскую актерскую труппу. К удивлению и вящей забаве Бэкона, напыщенные эти творения – "Тит Андроник", "Тимон Афинский", "Генрих Шестой" - обрели редкую популярность. Бэкон, начать с того, относился к заданию так легковесно, что часть работы раздавал по друзьям и знакомым, включая брата - отсюда и такой разнобой в стиле ранних пьес. Однако по мере того, как растет авторитет Бэкона при дворе, такое становится предосудительным. Известность в качестве автора популярных лицедейств сказалась бы на положении при дворе (представьте реакцию, окажись на поверку нынешний премьер-министр или президент США автором сериала вроде "Том и Джерри", кропающим под псевдонимом). Так что завеса секретности сгущается, и ранние пьесы из осторожности пишутся без указания имени автора на обложке. Наконец, по прошествии двадцати лет с лишком в Лондоне, Шекспира удается препроводить обратно в Стратфорд, и Бэкон испускает вздох облегчения. Время от времени он все еще пописывает пьесы, но в 1613 году, когда его назначают генеральным атторнеем, вынужден прекратить это занятие. Через семь лет после кончины Шекспира пьесы, изрядна исправленные, впервые издаются полным собранием: у Бэкона появилось время как следует поработать над редактированием. Авторство Бэкона никогда не было глубокой тайной; о нем знали Джонсон и многие другие; в частности, Джонсон в "Возвращении с Парнаса" отозвался о Шекспире как о "поэте-обезьяне". Почти все произведения, известные сейчас под именем самого Бэкона, были написаны им за последние пять лет жизни, после опалы 1621 года; очевидно, он решил наверстать упущенное время и серьезными работами надеялся восстановить свое имя в литературе.
Недели через две после поездки в Брайанстон Хаус мой интерес ко всему этому сошел на нет. Как-то вечером Литтлуэй, сидя за чтением, вдруг взревел и, всем своим видом выражая отвращение, швырнул книгу на пол. Я спросил, в чем дело, и он показал мне отрывок, который читал. Это была "Галерея литературных портретов" Джорджа Гилфиллана (1845), где говорилось следующее: "То, что Шекспир был величайший гений, когда-либо являвшийся в мир, признается ныне всеми разумными людьми; даже Франция после долгой раскачки, наконец, приобщилась к кругу его почитателей. Но то, что Шекспир, вне всякого вида и меры, является наивеличайшим художником из всех, когда-либо творивших поэму или драму, является пусть пока не всеобщим, но тем не менее все растущим убеждением..." И так далее, в том же духе, еще на несколько страниц. Я уяснил причину отвращения Литтлуэя: от эдакого потока пошлой посредственности человеческий разум просто коробит. В книгах по "версии Бэкона" я прочел довольно много отдельных отрывков из Шекспира, но прежде никогда не читал шекспировских пьес целиком. Так что я взял один из томов и стал читать "Антония и Клеопатру" - по отзывам Т.С. Эллиота, шедевр поэта. Почитав с полчаса, я решил, что сделал неудачный выбор, и переключился на "Макбета". Перескакивая с места на место, я смог-таки добраться до конца, после чего начал читать сцены вразброс, наобум перелистывая книгу. Подняв голову, я увидел, что Литтлуэй за мной наблюдает.
- Я и не знал, что это такой бездарь, - признался я.
- Мне было интересно, сколько же у тебя времени уйдет, чтобы это понять.
У Литтлуэя имелся однотомник работ Бэкона. Теперь я открыл его и начал читать "Великое восстановление наук"; осилив несколько страниц, перешел на "Новый Органон" и, наконец, на эссе.
- У них есть что-то общее, - подытожил я. - У обоих второсортные умы.
Как ученый, о важных вопросах я привык мыслить четко, логически, игнорируя сиюминутное и заведомо сторонясь отрицательных эмоций. Читая о Шекспире и Бэконе, я никогда толком не обращал внимания, что их "жизненный мир" почти целиком состоит из тривиального и негативного. По любой из современных мерок они оба так же анахроничны, как теория флогистона или фонограф Эдисона. Читая их работы, я очутился в тесной, удушающей атмосфере; нечто подобное я ощутил, попав как-то на вечеринку, где затеяли друг с дружкой ссору двое гомосексуалистов. Вжиться в действие "Макбета" или "Антония и Клеопатры" было невозможно: я с самого начала почувствовал, что эти люди - глупцы, и, следовательно, ничего из того, что с ними происходит, нельзя воспринимать всерьез. Несмотря на величавость стиля, желания оставаться в компании шекспировских персонажей у меня было не больше, чем с двумя геями на вечеринке. Действия были просто поверхностны, не более чем бывают поверхностны детские ссоры. Что касается Бэкона времен поздних работ и эссе, здесь мысли у него звучат более зрело, но все равно, им недоставало центра гравитации. Они исходят не из интуитивного представления о Вселенной, это лишь меткие замечания и фрагменты на любую из тем, куда он избирательно направляет свой ум. Это работа прилежного законника, а не вдохновенного мыслителя.