– Как марафонец, добежавший до Афин.
– Он жив?
– Слушай, мне страшно до него дотрагиваться...
Космическим холодом веет от слов женщины. Абсолютный ноль сочувствия. Кровавая клякса растворяется, и к звуку прибавляется картинка. Вероятно, я лежу на кухне: ножки табуретов и ножки стола, как стволы колдовского леса, окружают мое погибшее тело. В недосягаемой выси плывет белоснежным облаком кухонная стенка, уставленная бокалами, вазочками, рюмками, увешанная ковшиками, ситечками и прочей утварью.
Где-то сигналит телефон. Никто не обращает на него внимания. Щюрик, по-видимому, до сих пор связан.
– Он жив, – с абсолютным хладнокровием сообщает Ида. – Смотрит на меня.
– Твой нож, – говорю я ей. – Который вместо зеркала. Где он?
– Зачем тебе нож?
Я хочу привстать и осмотреться. С первого раза не получается, но я упрям. Словно ниоткуда возникает надо мной женщина с искривленным от ненависти лицом. В ее руке пляшет кухонный тесак. У ножа – наборная рукоятка, какие в тюрьмах делают. Неужели тот самый? И впрямь – необычная вещь. В отполированном лезвии отражается майское солнце.
– Зачем тебе нож? – повторяет Ида вопрос. – Кулаков мало?
Свободной рукой она придерживает простынку между ног. Какие, право, мы стеснительные, женщины Востока...
– Я должен не дышать, иначе я совру, – отвечаю максимально честно. – Дай мне нож.
– Псих!!!
Ее чувственный рот застывает в спазме. Линия губ изломана. Когда она замахивается – обеими руками, – стыдливую простыню срывает с бедер, открывая взгляду мертвеца живой родник. Когда она бьет, то беспомощная, казалось бы, жертва принимает разящую сталь плечом, а не грудью... Кое-какие рефлексы у меня еще работают! Поймав женщину за шею, решаю, что с этой героиней делать. На долю секунды она цепенеет.
Сломать?
Легко...
Нет, пусть посмотрит, как уходят из Реальности истинные дзены! Пшла вон!
Падает опрокинутая ею микроволновая печь. Она сама падает, и больше я ее не вижу...
Тесак вошел мне в плечо сантиметра на полтора. Чепуха. Поднимаю упавшее оружие, обнаруживаю в холеном лезвии свое одухотворенное лицо.
"Зеркало без подставки не замутится", – примерно так написал на стене шаолиньского монастыря одиннадцатилетний пацан, ставший впоследствии Шестым Патриархом. Под зеркалом он подразумевал сознание, которое не может загрязниться контактом с повседневностью. Изначальная чистота лишена возможности загрязниться. Нужно только найти его, свое сознание.
Я нашел, что искал.
Хочешь освободиться сам – освободи вместе с собой других, даже если тебя об этом не просят. Я освободил бездомного кота от вечной его помойки. Проблемный мальчик Леня патологически зависел от родителей? Теперь он свободен – на всю оставшуюся жизнь! Я освободил Щюрика от иллюзий и заодно научил этого горе-отца не перекладывать воспитание ребенка на чужие плечи. Идею Шакировну – избавил от самого себя. Даже профессора Русских освободил от явных проблем в его сексуальной жизни.
Наконец, главное. Каждого из обитателей этой квартиры я научил никому не доверять – в точности, как сам я однажды посмел не верить собственной матери... Я роздал им всю мою Карму. Я очистился.
Значит, можно уходить.
"Дураки вы все! – говорил Шестой Патриарх своим ученикам, горюющим о скорой кончине учителя. – Если б знали вы, куда я ухожу, вы бы смеялись и плясали от радости!"
Я пока еще в сознании. Правда, весь в холодном поту, и волны странной дрожи прокатываются по телу, и грудь стянута, словно ремнями, и прямая кишка тщетно пытается выдавить наружу хоть что-нибудь. Мне плохо... Это сердечный приступ.
И это – вовсе не та смерть, которой достоин учитель!
Какой дорогой уходят из жизни великие? Увы, не успел я договорить с Витей Неживым, не услышал окончательный диагноз, но ведь и без того ясно, что он собирался сказать... и без того – все предельно ясно...
Истинные дзены уходят, останавливая дыхание. Вызываемая ими гипоксия должна быть так глубока и необратима, что гибель физического тела превращается в естественный и совершенно безболезненный ритуал. Разумеется, никакие препараты не применяются. Нужно подрезать уздечку своего языка, затем – одно легкое усилие – и язык проглатывается, полностью перекрывая гортань...
По легенде именно так ушел Будда.
Вот для чего мне нужен нож, идиотка ты малограмотная.
Будда – не бог, а состояние души, так говорят великие. Степень святости, степень открытости сознания у великих не замутнена страхом... В последний раз я смотрю на себя в зеркало. Еще смотрю, еще. Никак не оторвать взгляд... Пора в путь. Записная книжка с цитатами? Тоже здесь, под рукой. Жаль, нельзя взять ее с собой. Знаешь ли ты, загадочный Во Го, не ответивший ни на одно из моих писем, что я тебя все-таки выследил – и настоящую фамилию знаю, и адрес. Когда-нибудь мы с тобой встретимся, если тебе, как и мне, удастся прервать цепь своих перерождений. Ты писал:
"Для мысли нет временной тверди – она вечна. Поэтому первым шагом к разрушению цепей является признание вечности мысли..."
Но если мысль вечна, то животный страх умирающей плоти просто смешон! Оставим всё животное – животным...
Ритуал естественен и прекрасен.
Превращаю зеркало обратно в нож. Открываю рот пошире, упираю язык в нёбо и чиркаю по уздечке лезвием. Рот наполняется кровью. Странное ощущение: язык словно теряет связь со мной, обретая собственную волю и разум. Словно некое животное заползло в теплую пещеру и укладывается на ночлег, выбирая позу поудобнее. Что теперь? Как проглотить ЭТО – не теоретически, а практически? Наверное, на вдохе... Одно хорошее усилие...
Не получается.
Нужно состояние души, равное достижению Нирваны. Пусть я не оставил после себя следов: учений, писаний, достойных учеников, монастырей, произведений искусства... не это важно. Один глоток – и гортань закупорена. Легко и беззаботно, как птичка зернышко склевала.
Не получается...
Рвотный рефлекс. Упрямый язык, пользуясь свободой воли, стоит горбом – или это я сам его выплевываю?.. Нужно расслабиться. Нужно качественно иное расслабление, до окаменения – почти паралич. Когда энергия из человеческого тела возвращается к истокам – в Небо, в Землю, к Предкам, – ты становишься статуей. Как это сделал Будда. Идеал. Ну же! Один хороший глоток...
Я переворачиваюсь на живот и запихиваю упирающуюся тварь себе в горло. Язык рвется назад, но я держу его сильную тушу обеими руками. Не получилось красиво – получится некрасиво. Для истинного дзена не важен ни результат, ни, тем более, процесс. Восемь пальцев в рот, локти под себя. Не вырваться. Прощай, дыхание, изучению которого я подарил столько лет. Значение имеет только миг, когда понимаешь, что смысла нет ни в чем, даже в самом этом миге понимания...
Становится нестерпимо жарко.
Язык Вергилия, язык Рабле... Язык телячий в сметане...
Прости меня, мама!
Лопается гигантский пузырь; яичный желток растекается по тарелке; захлопываются двери метро; сверло вгрызается в пенопласт... Стремительный выпад противника, и я пропускаю прямой удар в солнечное сплетение. Лучезарный кулак! Золотой его блеск слепит глаза. Кто противник? Не видно. Я рефлекторно приседаю в позе гунбу, собираю остатки Ци, чтобы достойно принять новый удар... но все это не нужно. Реальность начинает движение, как перрон вокзала, назад – в прошлое, в прошлое, в прошлое, в прошлое...
(КОНЕЦ КУРСИВА ВРЕМЕНИ) Зеркальная гладь замутилась
7. Может ли учитель с копытами – наравне с другими животными – иметь природу Будды? (Зачетный коан)
...Идея Шакировна, хватаясь руками за дверцу холодильника, с трудом встала. Человек, расположившийся в проходе между столом и буфетом, уже не дергался, не корчился, вообще не шевелился. Агония длилась недолго. Тело лежало, поджав колени к животу, соединив локти на груди, запихав в рот едва ли не все пальцы рук. Окровавленные плечо и подбородок, синюшный цвет лица...
Мое тело.
Телефон сигналил и сигналил, однако женщина прежде всего набросила на себя халат. Потом вошла в спальню и сорвала с сына пустой бак. Потом – освободила мужа. Тот упал на диван, попытался вскочить, снова упал и снова попытался встать. Жена принесла из прихожей вопящую телефонную трубку и подала ее мужу.
Звонил Витя Неживой.
– Что за финты! – зарычал мировой эфир голосом майора. – ДимАс у тебя? Сюда его, живо!
– Где Клочков? – спросил Щюрик у супруги.
– Умер, – констатировала та. – Подойти не может, – громко и прямо в трубку, чтобы всем слышно было.
– Умер? – задохнулся от ярости офицер. – Приколы прикалываете? Да я вас урою за такие шутки!
– Он и правда отравился! – закричал в ответ Щюрик. – Взял и откинул копыта! Сразу, как тебе звонить начал!
Неживой ненадолго заткнулся.
– Из-за этого отравления Клочкову башню совсем свернуло! – докричал свое Щюрик. – Рассказать – невозможно!
– Кто бы говорил про его башню... – произнес майор совершенно другим тоном. – Знаешь, зачем я вам названивал? Хотел успокоить этого психа. Результаты всех исследований – отрицательные. И пусть он дурака не валяет. Какое, в жопу, отравление... Откинул, значит, копыта?
– Похоже на то.
– Что за бред! – сказал Неживой с отвращением. Он поразмыслил секунду-другую и вдруг уточнил: – Ты ведь шутил насчет своей конфетки? Или нет?
– А ты что, НЕ шутил?
Неживой миролюбиво хмыкнул:
– Пиво за мной, убогий. Согласен, я проспорил.
– Из-за твоего пива он чуть всех нас не уложил! Ты где был, трепло?!
Неживой зевнул.
– Трупом твоего профессора занимался. Давай колись, это ты его... под шумок, да?
Собеседник чуть слюной не подавился, пытаясь что-то ответить.
– Не бзди, не бзди, – успокоил его майор. – Нунчаки – с отпечатками пальцев, плюс к тому свидетели есть. Зато профессора – нет. Что и требовалось доказать. Гениальная комбинация, я в восторге.
– Это я в восторге! (Голос Щюрика задребезжал, как дюралевый бак.) Кому он больше мешал, мне или твоему генералу с его сыночком-аспирантом? И кому из нас с тобой лишние звезды на погонах понадобились?
– Хватит ветры пускать, – злобно сказал Неживой. – Ты, вообще, думай, когда свой рот опорожняешь.
Он выразительно постучал пальцем по микрофону.
– А тебе что, так трудно было догадаться, где Клочкова искать?! – напомнил Щюрик.
Офицер нехорошо усмехнулся.
– Зачем искать? Может, ты тоже кому-нибудь сильно помешал, звездочет.
Друзья долго молчали.
– Опять шутка? – бросил Щюрик в пустоту.
На том конце, зажав трубку ладонью, неразборчиво общались. Наконец пустота откликнулась:
– Нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. Еще Чехов сказал. Мне тут подсказывают, что это не я тебе, а ты мне должен пиво проставить.
– С какой стати?
– На всякий случай. Я, вот, с Клочковым полночи нянчился и почти поверил, что ему каюк настает. Чуть у самого башня не рухнула. Ё-моё, думаю, как же так... А потом эксперт позвонил, мозги мне поправил. Так что есть вопрос. Клиент точно сам по себе откинулся? Твердым предметом к его голове не прикладывались?
– Такому приложишь, как же.
– Мы к вам едем, – принял решение майор. – Вызывайте "скорую" и ничего не трогайте... Эх, жалко дурака. ДимАс, мастер хренов. Нет, ну что за дурак!.. – подытожил он с искренней обидой.
На том и расстались.
– У клиента третий глаз на затылке, – всхлипнул Щюрик – уже в короткие гудки.
Его сильно трясло: он влез в брюки, в шерстяную рубашку, и все равно не помогало. А еще он смешно хромал на обе ноги сразу. Идея Шакировна, наоборот, держалась исключительно спокойно.
– Есть новости? – осторожно спросила она, выждав минуту.
– Неживой говорит – не было никакого яду.
– А что за генерал?
– Какой-то его начальник. У сына этого генерала проблемы с диссертацией, потому что Русских оппонентом был. Ой, да не хочу я о них о всех говорить...
– Александр, у меня ни с кем ничего не было, – бросила женщина в воздух словно бы невзначай. – Ни с Гаврилычем, ни с этим, с каратистом твоим...
Муж как бы не услышал.
– Не травил я никого, – сказал он невпопад. – Не травил, понимаешь?
Разговор забуксовал. Супруги Барские проследовали на кухню: мужчина – первый, женщина – вторая. Некоторое время они разглядывали труп. Мой труп...
– Какого черта он подумал, что концы отдает? – то ли спросил Щюрик непонятно кого, то ли просто удивился. – Отчего он, вообще, умер, если не от яда?
Из спальни пришли звуки. Кто-то кидал пивные пробки в бельевой бак.
– Леонид! – крикнул отец, мгновенно вернувшись в свою реальность. – Сиди, где сидел, никуда не ходи!
Звуки кончились.
Тогда глава семьи, стараясь не коснуться мертвеца, гадливо поднял с пола записную книжку. Раскрыл наугад и зачем-то прочитал вслух:
"Есть ли я? Есть. Есть ли я вне вашего восприятия? Я только там и есть".
– Что это? – безразлично поинтересовалась женщина.
– Цитатник, – ответил Щюрик, отчего-то возбудившись. – Вот, слушай...
"Эта книга – не этап моего развития, но выражение благодарности людям за возможность ее написания".
– Я имела в виду – откуда цитаты?
– Не знаю и знать не хочу! – взвизгнул мужчина, замахал руками, чуть ли не запрыгал на месте, потеряв над собой контроль. Его уродливое лицо стало в этот момент просто страшным.
Чувства освобожденного заложника наконец нашли хоть какой-то выход!
С явным наслаждением перешагнув через труп, он оказался возле газовой плиты. Запалил конфорку и сунул бумажный трофей в синее пламя. Записная книжка погибать не желала, занималась огнем неохотно, и пришлось сначала содрать с нее обложку, а потом, перекладывая горящий брикет из руки в руку, медленно поворачивать ее и стряхивать пепел в сковородку. На изнаночной стороне обложки выделялась одна-единственная запись, исполненная крупными буквами:
"ВСЁ В ВАШИХ ВОЗМОЖНОСТЯХ, ЛЮДИ".
– Из-за этой лжи, – сказал Щюрик с ожесточением, – хорошие учителя и становятся шизофрениками. Или, наоборот, шизофреники становятся учителями...
Когда с жертвоприношением было покончено, когда не осталось в сковороде ничего, кроме пепла, заговорила Идея Шакировна:
– Странно. В том, что ты прочитал, нет ни намека на агрессию. И на ложь это не похоже... Хотя, какой-нибудь придурок даже из Толкового словаря сделает себе цитатник, мудрости которого будет поклоняться, как Корану. Дело не в придурках и не в их цитатниках. Есть люди, которым нужно постоянно получать подтверждение, что они все ближе и ближе к своему супер-высшему смыслу. Но силы человека ограничены. Вот и гробят они себя, когда доходят до предела физических возможностей.
(Мудрая восточная женщина, думаю я... Спасибо тебе. Спасибо за понимание...)
– Ты это к чему? – с подозрением спросил муж.
– К чему? На твой вопрос отвечаю. От чего этот каратист подох, если его никто не травил? (Она ткнула мое тело босой ногой.) Переоценил себя. Видела я в токсикологии таких сильных парней. Почему-то особенно много их попадается как раз среди спортсменов. А их кумир, Брюс Ли, умер, кстати говоря, от простого аспирина, который ему подсунули сердобольные киношники.
– Ну и плевать. Звоним в "скорую"?
– Может, еще и первую помощь окажем?
– Неживой сказал, вызывайте "скорую".
– Делай, что хочешь...
Странное отчуждение разрасталось, налипало, как снежный ком. Снег – в мае? Недоверие принесло с собой мороз и пургу – тотальное недоверие, которому хозяева случайно распахнули дверь квартиры. Это была чужая Карма...
И тогда Идея Шакировна остановила всё.
Она остановила мужа, суетящегося возле телефона, взяла его за плечи, повернула к себе, встряхнула.
– Александр, – сказала она, поймав и удержав его бегающий взгляд. – Это неправда.
– Что неправда? – якобы не понял тот.
– Про меня с Русских. Он же старый и неопрятный! От него, не поверишь, иногда пованивало! От зав. отделением гинекологии – ты можешь себе такое представить?
– Конечно, неправда, – мгновенно согласился Щюрик, бесцельно крутя в руках телефонную трубку.
Кожа на его скулах натягивалась и обвисала, натягивалась и обвисала.
– Стой, не отворачивайся. В детской комнате между нами знаешь что было? Твой Клочков заставил меня на кровати прыгать и оргазм изображать. А ты что подумал?
– Примерно то и подумал.
– Тогда в чем дело?
– Ни в чем. Устал очень.
– Я, между прочим, ночь не спала! – вдруг закричала женщина. – Говорила же, пациентка в больнице умерла! Все дежурство на ногах, потом – мать радости добавила... Ну-ка, повторяй за мной, – решительно потребовала она. – Ничего ТАКОГО не было. Ну?
– Зачем?
– Я же вижу, о чем ты думаешь. Повторяй!