- А как же… - начал было я, но осекся. "А как же рассказы о мириадах сторонников Безумного, которые затаились везде и вредят помалу, как могут? хотел спросить я. - Зачем тогда ежегодные собеседования на предмет выявления неблагонадежных, после чего соседи долго приглядываются друг к другу, не зная, чисты ли они или кто-то оказался тайным злодеем, которому вправили мозги?"
Сепух встал и пошел к двери. Тронув меня за локоть, Чопур пригласил следовать за ним. В соседнем помещении я увидел три тела. Они лежали на полу, рука мужчины в бурнусе сжимала нож, а горло его было перерезано. Двое других были заколоты, пятна крови расплывались у них на груди.
- Прокрит, Гурбан и Чэнь вернулись к началу дорог, - тихо сказал Сепух.
Он стоял над телами, горестно качая головой, а я попятился к стене, поняв, что сейчас и меня отправят вдогонку за этими.
Чопур коснулся ладонью каждого из мертвецов и смазал кровью свой лоб.
- Пока я не встречусь с ними, они пребывают во мне! Седовласый одобрительно кивнул, потом посмотрел на меня. Нож, которым убили этих молодцев, в двух шагах, если повезет, то успею схватить… Но Сепух, словно прочитав мои мысли, покачал головой:
- Изгони страх, мы не причиним тебе ущерба.
- Если хочешь, - воскликнул Чопур, - я стану твоим слугой и буду защищать тебя!
Не знаю, что испугало больше - опасность быть убитым или иметь безумного слугу и все равно быть убитым, только в самое неподходящее время.
Когда мы оказались на воздухе, меня пробрал озноб. Заметив это, Чопур вдруг исчез, но вскоре объявился и накинул на меня плащ. Когда я нащупал на нем мокрые пятна, то догадался, что это бурнус человека, который не так давно вверг меня в ужас ядовитым крабом, а ныне лежит с перерезанным горлом. Догадка была неприятной, но холод ночной еще неприятнее.
- Прощай, - сказал Сепух и взобрался на колесницу.
Во тьме его черная кожа почти не была видна. Чопур улыбнулся мне и ухватился за вожжи.
- Э-э… - только и успел я выдавить из себя, - куда мне теперь?..
- Туда! - махнул куда-то в сторону Сепух. - Там твой лагерь.
Они канули во мрак ночной, а я стоял, как Лачарак, обратившийся в столб деревянный. Но не проклятие трех ламий сделало меня неподвижным, а тоска, которая внезапно и беспричинно накатила на меня. Казалось, только что я утратил нечто очень важное, дорогое, даже бесценное… нечто, чему не было названия. Удивительно: я потерял семью, потерял дом, да я и сам вроде пропал, исчез как безупречный механик из рода механиков, потерял даже касту, но почему-то эти потери не были для меня столь удручающи, как эта невнятная утрата.
Потом я долго брел, кутаясь в теплую ткань бурнуса. Огни Машины Машин подсказывали, какой стороны держаться. Вот они сделались невидимыми, остался лишь черный беззвездный треугольник, вырезанный в небе, усыпанном яркими точками далеких светил. Это показалось безумно смешным, я вдруг захохотал во все горло, споткнулся и полетел вниз с бархана. Встав на ноги и стряхивая с себя песок, я продолжал смеяться, потом замолчал, испугавшись мысли: не стал ли я тоже безумным после общения с безумцами?!
Не помню, как дошел до лагеря. Никто не попался навстречу, только несколько ночных соратников пронеслись мимо в пустыню, наверно, на охоту. Один из них задержался у моих ног, поднял усы-антенны и шевельнул ими.
- Сгинь! - сказал я ему, и он исчез.
Ноги отказывались служить, когда я добрался до палатки оруженосцев. Она была пуста, все еще гуляли в Гекторапате. Я повалился на свое место и мгновенно заснул. А проснулся оттого, что меня тряс Болк. В утреннем свете его помятое, но довольное лицо на краткий миг показалось незнакомым, я дернулся, но не закричал. А рядом с ним стоял чинец и внимательно смотрел на меня.
- Жаль, что тебя не было с нами, - сообщил Болк. - Мы с Го так славно погуляли, таких добрых девок мочалили… Он длинно зевнул.
- Впрочем, - продолжил он, - судя по твоему виду, ты тоже провел нескучную ночку.
С этими словами он рухнул на свой лежак и захрапел.
Глава четвертая
Деяния Лаэртида
Запасы воды подошли к концу, хотя вина было вдоволь. А когда опорожнили последнюю одноручную амфору, судно направил Филотий к островку, что вдали показался. Там, недалеко от берега, в роще за развалинами храма, посвященного неизвестному богу, нашли родник и наполнили сосуды. На ночь расположились у стены из больших, причудливо обтесанных камней. Уцелевшая часть храма возвышалась над деревьями, а все остальное - груда камней, покрытая мхом, песком и травой, лишь внимательному путнику могла подсказать, что некогда здесь было святилище. Арет и дружинники обошли островок, но не нашли обитателей крупнее зайцев, да только путешественникам не удалось ни одного подстрелить к ужину.
Быстро натянули шатер, и вскоре забулькала вода в котлах, в которых варилась солонина, заправленная высушенными овощами и пшеном. Путешественники расположились у костров, а после трапезы одни заснули, а другие собрались у костра базилея, где слепой Ахеменид снова рассказывал о подвигах Одиссея под стенами Трои, о долгом и трудном плавании, о том, как пленила их хитрая и злобная Цирцея, о том, как на острове циклопов обманул Лаэртид хитроумный глупого Полифема, упоив одноглазого вином, да не простым, а с зельем из трав, но увы, позабыл в спешке одного из спутников, коим и был он, сын Адамаста несчастный…
Юный Полит и те из итакийцев, которым не довелось слышать о славных делах своего базилея, слушали пораскрывав рты и готовы были не спать всю ночь, лишь бы рассказчик не прерывал повествование. Одиссей же лишь хмыкал порой в бороду и усы оглаживал, но слепого не прерывал. Уложив детей на кошму, Калипсо вернулась к костру и задремала, прижавшись к плечу базилея. Скосив глаза, Полит загляделся на ее белое круглое колено, что виднелось из-под покрывала и вдруг громко сглотнул, к своему удивлению и стыду. Но никто не обратил на него внимания. Все были увлечены рассказом Ахеменида. Лишь встретившись глазами с дружинником Эвтихором, юноша увидел, как тот подмигнул ему одобрительно.
- Так, значит, не пряталось воинов множество в коне деревянном? - спросил Медон.
- Нет, нет, - ответил слепой нараспев и добавил: - Лишь только один затаился внизу, в основании. А конь был сколочен так, чтобы сквозь щели нутро напросвет было видно.
- Кто же был воином тем? - Взгляд свой Медон перевел на базилея.
Одиссей снова хмыкнул и головой покачал.
- Все равно не поверишь, почтенный Медон, - сказал Лаэртид, - но я непричастен к этому славному делу. Правда, тот воин был из моей дружины. Вызвался сам затаиться и, ночи дождавшись, ворота открыл, ну а пьяных троянцев сломить уже дело простое…
- Однако же, о хитроумный царь Итаки, - возразил ему Ахеменид, повернув к базилею глазницы свои, коростою покрытые, - кто, как не ты, предложил ахейским вождям затею с конем? Кто, как не ты, выделил доски Эпею-строителю, пожертвовав частью своего корабля, и крепость его тем самым ослабил?
Промолчал Одиссей, но пристально глянул на Ахеменида и задумался о чем-то. Угомонился рассказчик, легли остальные, лишь двое стражей остались бодрствовать у огня. Заворачиваясь в кошму и смежив глаза, Полит услышал, как негромко Медон сказал базилею:
- Право, о царь, я был рад услышать о твоих подвигах. А то, прости за неучтивость, недавно мне показалось, что все истории о троянской войне и о сваре богов небесных придумали от скуки аэды, пока ты на Огигии с прекрасной нимфой радости вкушал земные. Теперь же я, на Зем возвратившись, в списки внесу рассказ о деяниях твоих, и украсит он рукописей моих собрание.
- Если бы ты, Медон, поплавал с мое и вшей покормил под вратами Трои, и не таких еще историй бы услышал! - ответил ему Одиссей. - Я же делал свое дело, а что наплетут после аэды, так на то им и дар слова дан - истории хитро плести.
- Неужели и злобная нравом Цирцея в свиней обращала людей?
- Плавные речи Цирцеи могли убедить, что ты камень, вода или мясо для жертвы богам, - еле слышно сказал Одиссей. - Если смертные вроде нас с тобой в глаза ее черные глянут и речи те, песне унылой подобные, услышат - поверят во все, что она говорит. Вот и мнилось спутникам моим, что они превратились в свиней.
- Как же ты избежал участи этой?
- Пьян был, вот и не взяло меня колдовство. Друзья же мои на еду налегли поначалу, потому и духом ослабли. Слепой перепутал - не вино было их злоключеньям причина.
- Сок виноградный, несущий веселье, многих еще от чар колдовских охранит, - убежденно сказал Медон. - Коли бы не перебрал тогда у тебя, ел бы тело мое теперь червь могильный, а сам бы от мук жажды маялся в лоне Аида.
Что ему ответил базилей, Полит уже не слышал, сон смежил веки его. Ночью, проснувшись от треска головешки, он долго не мог заснуть, вслушиваясь в шелест жухлой листвы, плеск волн, храп стражников и невнятное, еле слышное бормотание слепого рассказчика, что и во сне не мог остановиться. Подивился юноша, как это Медон, лежавший рядом с Ахеменидом, спит безмятежно, да и сам вскоре заснул.
Наутро все были разбужены криками дозорного, вскарабкавшегося на уцелевший кусок стены. Быстро к нему поднялся Арет и, присмотревшись, спрыгнул вниз.
- Корабль на горизонте, - доложил он базилею.
- Быстро на судно все! - велел Одиссей. - Уходим отсюда!
Дружинники подхватили котлы, мгновенно свернули шатер, а Калипсо полусонных детей уже вела к кораблю. Вскоре отплыли они, и лишь тогда у Полита появилось время осмотреться.
Маленькая точка с темным пятнышком, что так встревожила базилея, казалась безобидной птицей морской. Но хоть был попутным ветер, а гребцы мощно напрягали весла и сам базилей сменил уставшего гребца, все же медленно и неумолимо вырастала птица морская в судно, и два ряда весел уже были видны издалека. Спустили второе весло рулевое, и Полит был приставлен к Филотию помогать управляться с рулем, а Медон помогал мореходам, что у паруса все хлопотали. Даже Калипсо, детей оставив под присмотром служанки, вышла на палубу и, за борт держась, рядом встала с Лаэртидом.
- Не уйти! - сказал Арет и, положив руку на рукоять меча, вопросительно глянул на базилея, что поднялся от гребцов и разминал затекшие пальцы.
- Бой на море принять способен только безумец, - ответил Одиссей.
- А мы и есть безумцы! - Короткие седые волосы дыбом встали на затылке старого вояки, морщин на лбу вроде даже прибавилось. - Что в нашем плавании не безумство? К полдню они все равно нас догонят, так лучше для схватки нам силы сберечь.
Что-то шепнула Калипсо базилею, тот перешел на правую сторону судна, вгляделся вперед и увидел вдали зубчатый берег скалистый.
- Правьте к востоку! - крикнул Одиссей. - Там мы укроемся меж островов.
Филотий и Полит налегли на рулевые весла, парус захлопал, снасть заскрипела, "Арейон" направился к темному берегу. Тонко визжали обитые кожей уключины, силы гребцов изнемогших были уже на исходе, но и берег, изрезанный узкими бухтами, близок. Ветер рассеял низкие тучи, и в солнечном свете узкие тени проток показались чернее мрака ночного.
Мимо камней, которые в пену и брызги крушили волны морские, корабль быстро скользнул в ущелье, а скалы, казалось, к бортам придвигаются сами, столь узок проем между ними. Филотий прогнал молодого Полита, здесь одно неосторожное движение разбило бы в щепки корабль. Юноша утер пот с лица и назад обернулся судно, что преследовало их, паруса опустило, а весла гребцы подняли. Значит, подумал Полит, выхода нет из протоки, здесь они нас и дождутся, когда попытаемся в море мы выйти. О том же, наверно, Арет догадался.
- Заперли нас! - сказал он базилею. - Высадиться бы на сушу, тогда и посмотрим, кто кого: они одолеют или мы этих сучек драчливых на место поставим!
Но Одиссей не слушал его, взгляд базилея скользил по острым вершинам и редким пятнам зелени жухлой, что по скалам пласталась. Да и Медон, насупившись, тихо под нос бормотал, словно рапсода слова вспоминая, а вспомнив, ладонь ко рту приложив, что-то шепнул базилею. Тут и Калипсо вышла из закутка носового, а за нею и дочь увязалась.
- Медон опасается, не здесь ли жилище коварных сирен, - сказал Одиссей.
Взором окинула острым ясноглазая нимфа каменистые склоны и головой покачала, а маленькая Лавиния вдруг укоризненно пролепетала:
- Разве сирены не подстерегают мореходов у берега песчаного? Здесь иные напасти ждали Ясона. Отец, ты рассказывал мне…
Погладил девочку по голове базилей и повелел Калипсо:
- Ребенка назад отведи, а служанок я сам накажу, что отпустили без спроса.
Протока то сужалась так, что весла чуть не, цеплялись за стены отвесные, срывая порой остатки скудной листвы с жалких кустарников, то расширялась маленькими озерами в обрамлении скал, но пристать было негде.
Выплыл корабль в заводь большую, откуда, казалось, есть выходы к морю. Затаившись за мысом, тут можно было укрыться, дожидаясь заката. Нависшие скалы раздались, открыв потаенную бухту, где полоса гальки вдоль берега хоть и была узка, но мореплавателям и она была в радость. Вскоре они все на землю сошли и гребцы, плечи расправив, тоже взялись за оружие. Двух дружинников Арет к мысу послал, следить, не заплещет ли веслами враг, остальные полезли на камни, в поисках укрытия или пещеры.
Женщин и детей Медон и Полит отвели в сторону небольшой выемки в скале, кинули туда пару кошм, а потом перетащили несколько амфор с водой и корзины с едой. Туда же Филотий отвел и слепца, а после забрался обратно на судно, проверить, в порядке ли снасти. Вернувшись к кораблю, Полит принес базилею щит, его лук знаменитый и колчан, убранный серебром и полный стрел оперенных.
Медон уважительно посмотрел на оплетенные тонкими кожаными шнурами рога и покачал головой:
- Такой согнуть под силу лишь герою.
Базилей улыбнулся:
- Если знать о хитром устройстве его, согнет и подросток.
С этими словами он большим пальцем левой руки оттянул в середине лука оплетку, обнажив медный штырь, что соединял роговые пластины. Сдвинув шпенек небольшой, и полудужья будто сломались. А потом, надев тетиву, легко их обратно распрямил, со слабым щелчком встали на место они.
- Неудивительно, что никто из женихов тетиву натянуть не сумел, восхитился Медон и цокнул языком. - Вот хитроумия плод! Если даже Эвримах могучий грел на огне и маслом его смазывал втуне… Кстати, правда, что сквозь двенадцать колец в топорищах стрелу ты пустил, гостям в посрамление?
- Неужели ты полагаешь, Медон, - учтиво сказал Одиссей, но юноша в голосе его раздражение услышал, - неужто ты думаешь, что на глупые выходки стану я тратить стрелу или лук в руки чужие отдам хоть на миг!
Растерялся Медон, лоб потер и брови насупил.
- С чего же решил я, что было гостей состязание? Знать, все ж не в меру хиосским тогда нагрузился.
- Это бывает, - Одиссей согласился, но тоже вдруг лоб почесал. - Постой, а откуда ты знаешь о кольцах в моих топорах из железа? Или речами ты так ублажал Пенелопу, что она тебе о них рассказала, а то и впустила в сокровищницу мою?
Строго смотрел базилей на Медона, и во взгляде читалась угроза.
- И впрямь, не пойму, с чего это я вдруг такое припомнил! - удивился Медон. - Или кто рассказал, или песни и сказы в голове моей все перепутались. Надо кносского чашу принять, чтобы странные мысли исчезли. Вот и сейчас мнится мне, будто в этих краях ты с сиренами как-то встречался, и один лишь их пение услышал, невредимым оставшись, и что недалеко отсюда Харибда и Сцилла тебя поджидали…
Странно было Политу видеть базилея столь изумленным, даже рот раскрыл безмолвно Лаэртид, внимая Медона словам. Юноша готов был поверить любой чудесной истории о царе Итаки - плавание еще не успело наскучить, а сколько событий!
- Да-а… - пробормотал Одиссей, - ты говоришь о вещах столь удивительных, что мне надо лет этак двадцать и столько же зим проплавать еще, и войн с добрый десяток устроить, чтоб оправдать эту славу героя… - Тут базилей вдруг осекся и, в сторону глянув, брови поднял. - Ну а этот куда?!
Полит и Медон подняли глаза к склону и увидели, как Ахеменид выбрался из укрытия и, шаря вокруг себя руками, присел и на карачках от камня к камню стал передвигаться. Вот он исчез за большим валуном, и лишь громкие звуки эхом трескучим от скал отозвались.
- Разве была на полдник у нас похлебка с горохом? - спросил базилей у Полита.
Юноша рассмеялся.
Медон же, не обратив на это внимания, тер в задумчивости подбородок, а потом сказал что-то о героях и подвигах, подобающих им, но Одиссей и Полит не внимали словам его, им интереснее было, споткнется ли Ахеменид, выбравшийся из-за валуна и шаг за шагом спускавшийся вниз. Даже Филотий, что весло рулевое осматривал, бросил занятие свое и криками веселыми подбадривал слепца.
Тот, не споткнувшись ни разу, словно ведомый богиней невидимой, к берегу все же добрался, и, камень плоский нащупав, уселся на нем.
- Слышу, речь о героях идет, - прохрипел он севшим от долгих рассказов или воздуха сырого голосом. - А где герои, там и я!
- Тебе, несчастный, следовало тихо сидеть под присмотром служанок Калипсо, - сказал Полит. - Вот полетел бы ты вниз и увидел воочию царство Аида.
- Лучше монету себе припаси, чтоб Харону вручить, когда он тебя через Стикс переправит! - огрызнулся слепой.
- Да, - вдруг, тряхнув головой, вскричал Медон. - А как же твои, Одиссей, злоключения в мире подземном, когда ты вопрошал души умерших пророков?
- Э-э, - завистливо сказал Ахеменид, - да это не мне, а тебе надо песни слагать о деяниях Лаэртида! Только нехорошо хлеб отбивать у слепого.
Отмахнулся от него Медон, хотел еще что-то сказать, но тут подошли Арет и дружинники.
- С вершины видать, что корабль у входа в протоку стоит, - доложил Арет базилею. - На берег, однако, не сходят, боятся, наверно, что можем внезапно уйти. А может, иного боятся…
- Куда мы отсюда уйдем, - недовольно сказал Эвтихор, высокий нескладный дружинник с изуродованным ухом. - Летать мы не можем, а горы эти только птица одолеет. Им только дождаться, когда мы с голоду здесь передохнем.
- О, итакийцы! - сказал Лаэртид. - Разве я силой тянул вас в плавание наше? Разве не обещал я опасности и лишения? Так не ропщите, как девы младые, что стонут в объятиях грубых насильников! Воды у нас хватит, а вина и подавно. Что же касается мяса, то можно ведь и воздержаться…
- Еще бы тебе не воздержаться! - брякнул кто-то из дружинников. - Небось у Цирцеи вовсю свинины наелся!
Замерли все, и в молчании было лишь слышно, как мелкие волны о гальку шуршат. Рот Одиссея остался открытым, а потом захохотал он, да так, что чайки поднялись со скал. За ним грохнули и остальные, только Арет, улыбаясь натужно, взглядами всех обводил настороженно. Вот он и заметил, как Эвтихор, будто от смеха согнувшись, сам незаметно вынул клинок и к спине базилея метнулся.
Быстрым был Эвтихор, но Арета меч оказался быстрее. Не успели дружинники сообразить, что происходит, как отрубленная рука злодея, с кинжалом в кулаке, упала на сходни и вниз покатилась. А сам Эвтихор вскрикнуть хотел, да сил уже не было - сделал он несколько шагов и повалился на слепого Ахеменида, что сидел безмятежно на камне.