И подросток тем же звонким красивым голосом произнёс такую чудовищную гадость, что Алита, никогда не бывшая комнатным растением, почувствовала, как заливается краской до кончиков волос и у неё в буквальном смысле вянут уши. С хрустом.
Из коридора донеслось шумное дыхание, похоже, милиционер был на грани закипания. Голос его тоже не свидетельствовал о христианском смирении:
– Ты… да если бы… да я б тебе… – Звук плевка, торопливые шаги и нарочито громкий звук запираемой двери.
Подросток удовлетворённо улыбнулся и встретился взглядом с Алитой, всё ещё стоявшей напротив двери, вцепившись в решётку. Алита вздрогнула: она вдруг вспомнила, где видела точно такой же взгляд.
* * *
В Уфе не было зоопарка. Изредка приезжал бродячий, и Алиту наверняка в детстве туда водили, но этого она не помнила. Осталось единственное смутное воспоминание, как она пытается разглядеть в мутной зелёной воде крокодила, но без малейшего успеха. Позже, уже школьницей, она ходила пару раз в такой зоопарк, но не почувствовала ничего запоминающегося. Если не считать брезгливости, конечно.
Зато в Уфе было вольерное хозяйство. Зверьё там было ничуть не экзотическое и малочисленное, но зато жили они в чистых и просторных вольерах. Ей было года четыре, когда мама первый раз её туда повела. И вот это посещение оставило впечатления. Особенно трудно было оттащить её от вольера с двумя медвежатами: медведица скрывалась от раздражающей толпы в своей бревенчатой берлоге, а два неотразимо неуклюжих зверёныша резвились под щедрыми лучами весеннего солнца, не обращая ни малейшего внимания на зевак. Оторвать Алиту от внешней ограды удалось только обещанием купить ей два больших пряника и одного медвежонка. Настоящего, как полагала Алита, и плюшевого, как полагала мама. С сожалением, оглядываясь назад, девочка позволила повести себя дальше.
Следующий вольер располагался намного ближе к внешней ограде: его отделяло от посетителей сантиметров десять, не больше. Обитатели этого вольера прятались в своём убежище – опять бревенчатом домике, стилизованном под русские сказки, – но один из них стоял почти вплотную к ограде вольера. Небольшая серая с рыжеватым оттенком собака. Намного меньшего размера, чем соседский ньюфаунленд Жора, с которым девочке случалось играть. Девочка даже могла смотреть на неё сверху вниз с высоты своего четырёхлетнего возраста. "Мама, смотли, собатька!" – пронзительно-радостно воскликнула девочка, вцепляясь во внешнюю ограду. Мама поморщилась. "Не надо так громко кричать", – хотела сказать она, но не успела. "Собачка" обернулась и внимательно посмотрела на девочку. Секунду длился разговор взглядов, после чего девочка отпустила сетку ограды, плюхнулась прямо в дорожную грязь и безутешно разревелась, размазывая кулачками слёзы по лицу. Волчице удалось невозможное: в течение какой-то секунды, без единого слова, маленькому человечку, ещё даже не знающему самого понятия "смерть", объяснить, что такое убийство.
РОРИК
Сихкхи жгло щёку. Уже не Рорик Айя-Ар-Шавели, а Рорик Койни. Изгнанник. Ему казалось, что все встречные видят сияющее клеймо того-кто-уходит-навсегда сквозь все слои наложенных заклинаний, видят и отводят сочувствующие взгляды. Вообще, после того как последние деревья Ве-Ланка-Шавели остались позади, в сихкхи уже не было формальной надобности, но Рорик не стирал его. Пусть не самая приятная, но эта была одна из немногих нитей, продолжавших связывать его с домом, в который он уже никогда не вернётся. Таково было жёсткое и, пожалуй, даже жестокое правило для всех уходящих, но это было необходимым правилом выживания всего Шавели.
Рорик Ша-Таль, последний и лучший ученик Ар-лика Вентри, давно превзошедший своего учителя, знал это лучше любого другого. "Возвращение однажды ушедшего приведёт к разрушению Шавели". Одно дело – знать это из списков последнего Пророчества Арлика, совсем другое – ощущать самому, видеть в изгибе крыла пролетевшей птицы, в цвете рассветного солнца, в сетке прожилок случайного листа на лесной дороге, знать, что гибель близка и пока неминуема. Десять лет по времени Шавели прошло с тех пор, как Иантрик Ша-Таль случайно обратил внимание на эту безначальную ветвь Древа Бытия. Это было великой случайностью и редкой удачей – заметить безначальную ветвь до того, как она обретёт неумолимую и частенько неминуемую основу – цепь событий.
"Возвращение однажды ушедшего приведёт к разрушению Шавели". С тех пор в Шавели ни один в каком-либо смысле ушедший не возвращался. Ни в каком смысле. Арлик отдал остаток жизни на составление канона, предусматривающего и описывающего все эти смыслы. И предикторы всех кланов, рискуя собственными разумами, все эти годы пытались уточнить предсказание – тщетно. Блуждание по Древу Бытия и так слишком сложное испытание для рассудка существа, строящего жизнь на обычной причинно-следственной тройственной логике, но осмотр безначальных ветвей – сложнее вдесятеро. Несмотря на это, большинство арри продолжало попытки – никакое предсказание не имеет смысла, если нет возможности его изменить.
К счастью, такая возможность есть почти всегда. Но безначальные ветви – особая область предикторики. Невозможные даже в терминах несимметричных логик, но тем не менее существующие, они не имеют до определённого момента основы – того события, с которого начнётся эта ветвь реальности. Влиять на эти ветви – дело почти невозможное: чаще всего основой ветви становится уже произошедшее событие, и вся ветвь переходит в разряд предписанных. А сложны для обнаружения они потому, что, не имея начала и как бы не существуя, события – узлы этой ветви не оказывают видимого влияния на остальное дерево. Приводимые в предикторской литературе в виде любопытного казуса, не имеющего особой практической пользы и встречающиеся крайне редко, безначальные ветви обычно использовались лишь как фундаменты для смелых гипотез, как аргументы в пустых спорах и давно не вызывали серьёзного интереса. Но никогда раньше безначальная ветвь не предсказывала событий сколь-либо серьёзных. Пусть даже не таких серьёзных, как гибель целого народа.
После того как ожидаемое перерождение ар-Лорин не произошло во все предписанные сроки и подмена была уже обнаружена, доказана и отслежена, многие предикторы надеялись, что роковая ветвь вот-вот обретёт своё начало, и одновременно опасались, что обретёт – в прошлом, оставив народу Шавели только несколько вариантов продления неминуемой агонии. Но нет – ветвь также оставалась безначальной, а Древо Бытия Шавели росло и кустилось по-прежнему, не обращая внимания на то, что поджидало его в пустоте безвременья. Рорик первым заметил изменения структуры безначальной ветви. Изменения, несомненно, связанные с похищенной ар-Лорин, и, хотя не было никаких причин предположить, что ар-Лорин и есть тот самый "однажды ушедший" (более того, было несколько непротиворечивых доводов против такого толкования), всё равно было принято решение действовать. Рорик сам вызвался идти по следу, и Рант не стал его отговаривать – все понимали, что, если роковая ветвь вскоре обернётся в жизнь, не будет иметь никакого значения, кто остался в Шавели, а кто – покинул его навсегда.
Рорик понимал это, и всё равно горечь наполняла его душу с тех пор, как тень деревьев Последнего Пристанища осталась далеко позади. Но горечь не мешала ему делать своё дело и делать хорошо. Впрочем, как любое дело, за которое он брался, – всё-таки у предикторства есть положительные стороны. Уже только перейдя на Сол рядом с ближайшим от земель Ар-Шавели порталом, Рорик сразу понял, что его решение идти самому было единственно верным. Любой другой посланник наверняка бы погиб, едва перейдя на эту сторону: здесь его ждали и ждали с недобрыми намерениями.
Нет, никто не преграждал ему путь, никто не покушался на его жизнь и свободу, но Рорику этого и не надо было – чужая злая воля окутывала его подобно облаку, подкарауливая и суля смерть почти на всех возможных путях. В каком-то варианте его путешествие оканчивалось под колёсами одной из престранных самодвижущихся повозок, которыми был просто наводнён этот мир; в другом варианте ему на голову падала массивная плита со строящегося здания; и даже натянутые в воздухе здесь и там канаты – и те несли в себе странную угрозу. Рорик даже не сразу понял, что за этими угрозами таится чья-то воля, поначалу он решил, что мир вокруг него просто слишком опасен для незнакомых с ним посетителей. Настолько велико было искусство противника, что он нигде не проявлял себя явно – все варианты выглядели совершенно случайными и, пожалуй, не всякий предиктор смог бы увидеть тончайшие изменения в Древе Бытия. Ему, несомненно, противостоял предиктор, ничуть не слабее самого Рорика и даже, пожалуй, сильнее. Его спасло то, что противник находился далеко, скорее всего, не в этом мире. Проведя пару несложных проверок, Рорик убедился в этом окончательно и даже почувствовал некоторый испуг: влиять на чужое Древо Бытия, находясь так далеко от него, мог только сильнейший провидец, равный по силе легендарным пророкам – полубогам далёкого прошлого. Сам Рорик не мог даже ощутить своего противника, не говоря уже о том, чтобы как-то предвидеть его действия. К счастью, ему и не было в этом никакой надобности, он и так знал, как следует действовать. Он нашёл самое близкое по времени действие, не предусмотренное его противником, и двинулся по цепи событий, минимально отделённых друг от друга. Уже к концу дня Рорик ощутил, что охватившие его клещи ослабли – противник не успевал отслеживать его решения, и уже не все варианты его пути в этом мире заканчивались фатально. Почти вырвавшись из поля внимания неведомого врага, Рорик вдруг почувствовал сильнейший всплеск ткани реальности, и Лес Бытия вокруг него содрогнулся, роняя ветви и чернея в пожаре, охватившем вневременье.
Теряя из вида свою жертву, враг нанёс массированный удар, но опоздал – удар уже не затронул Рорика, он находился в это время далеко за городом, шёл пешком через лес. Шавелара охватил ужас – ни на мгновение до этого он не мог предположить, что его противник способен на хладнокровное убийство такого количества ни в чём не повинных людей. Он пожалел, что у него нет возможности связаться с Советом Первых, – он впервые начал подозревать, что это похищение – нечто большее, чем предполагали ранее шавелары. И что за ним стоят совсем другие силы. Пока же он подавил желание вернуться в город и попытаться спасти ничего не подозревающих людей – уже следовало радоваться, что он избежал той опасности, что угрожала сейчас всем оставшимся в городе.
Но почти сразу Рорик понял, что его подстерегает другая опасность. Очень скоро неведомая, но уже неотвратимая смерть настигнет всех, кто находился в городе в тот момент, когда он там появился, и Лес Бытия, точнее, часть его, относящаяся к Саратову-47, сильно поредеет. Довольно сложно найти в лесу определённое дерево, особенно если оно умеет бегать и прятаться за другими деревьями. Но если лес выжечь, оно либо сгорит вместе с лесом, либо его будет видно как на ладони, и бегай не бегай – конец один. Рорик погрустнел. Пока ещё враг его не видит, но уже через несколько часов найти его будет делом несложным. Он прикинул, успеет ли он за это время достигнуть какого-нибудь крупного населённого пункта и опять спрятаться за судьбами других людей. Просканировал пространство и выяснил, что может, если постарается.
Но после недолгого размышления решил этого не делать: где гарантия, что незнакомый, но определённо безжалостный враг не повторит однажды удавшийся фокус? Рорик бы пожертвовал многим, чтобы предотвратить смерть стольких людей, повинных только в том, что оказались рядом с ним, но он понимал, что не может сделать ничего, не обнаружив себя, а тогда под удар ставилась вся его миссия. Этим он пожертвовать не мог и, поразмышляв около получаса, решился. Был ещё один способ остаться незамеченным после того, как Удар будет нанесён: погибнуть вместе с остальными. Он мог остановить все процессы в своём организме, для стороннего наблюдателя это выглядело смертью, да это и было в некотором роде смертью. Отрицательная сторона этого способа была в том, что самостоятельно выйти из этого состояния "сна души" он не мог, обязательно требовалась посторонняя помощь. Вдобавок для входа в это состояние требовалась долгая подготовка, фактически ему уже пора было её начинать. Единственная загвоздка заключалась в том, что в текущий момент он находился в лесу, достаточно глухом по местным меркам, и было совершенно неизвестно, кто и когда найдёт его оцепеневшее тело. Но иного выхода не наблюдалось, и, ещё раз убедившись, что он не успеет быстрее, чем за полчаса добраться до ближайшего населённого пункта, Рорик нашёл полянку, сел в её центре и начал подготавливать разум и тело, первым делом выгнав из сознания страх возможного опоздания.
В эту часть леса редко заходили люди – рельеф тут был неудобный, лес – густой, дичи – немного, а ягод и грибов вообще почти не было. Если бы Рорик знал, что на этой полянке люди могут запросто не появиться ещё лет десять, он был бы расстроен ещё больше. Но он не знал и не мог узнать, к сожалению, – осенний лес стоял, наполненный гулкой прохладной тишиной, но тот, другой – лес судеб, Лес Бытия корчился вокруг, охваченный смертоносным пожаром, и прослеживание линий вероятности становилось непростой задачей. Непростой, хоть и решаемой. Будь у Рорика хоть часа два, он бы, несомненно, подобрал место, где его бы нашли и "оживили" в назначенный срок. Увы, у него не было этих двух часов. У него и двух минут не было.
Он успел. Рорик уже давно не ощущал своё тело, и сознание почти полностью погрузилось во тьму, удерживаясь только на одной, тонкой, как паутинка, мысли. И когда содрогание ткани реальности, вызванное гибелью тысяч людей, накатило на него бурлящей волной, он был готов. Просто отпустил ключевую мысль, и сознание рухнуло в наполненную густой чернотой пропасть.
ЛЕСНИК
Степанов услышал громкие голоса за стеной и поморщился: гости опять попались шумные. Впрочем, он уже попривык. Среди этих гостей тихих почти не попадалось. Даже совсем не попадалось. Будучи трезвыми, они ещё держали себя в руках, стараясь выглядеть цивилизованными и даже интеллигентными, как и положено преуспевающим дельцам, но после некоторой дозы спиртного тонкий налёт цивилизации слетал с их холёных лиц, обнажая звериный оскал хищных морд.
Степанов прислушался: вроде бы всё пока было в рамках разумного – разговор звучал на повышенных тонах, но до драки ещё было далеко. Но всё равно следует быть начеку: в этом была ещё одна его обязанность – следить, чтобы господа отдыхающие случайно или намеренно не причинили какие-либо увечья самим себе или друг другу. А то всякое случается. Степанов вздохнул и вышел на улицу. Морозный воздух обжигал ноздри, но этим всё было нипочём – в свете костра хорошо было видно, как молодой упитанный парень, в распахнутом полушубке и без шапки, жестикулируя и возмущаясь, наскакивал на невозмутимого собеседника, словно пытаясь скинуть его со складного стульчика.
– Да ты чё гонишь?! Я в десанте два года отбегал, полгода в Карабахе и месяц в Приднестровье, на, пока осколок не поймал! Я, блин, знаю, что может сделать пуля, а что – нет. Спору нет, эсвэдэшка – хорошая волына, но это – не бронебойное орудие, на! Двоих одной пулей ещё, может, и уложит, но двоих, машину навылет да ещё третьего – это ты, брат, звездишь. Я тебя уважаю, но ты – звездишь!
– Секач, ты моё слово знаешь – раз сказал, значит, отвечаю, – спокойно ответил сидящий пожилой мужчина, – сядь лучше и пропусти стаканчик под мясо – шашлык достойный вышел. И шапку надень – голову остудишь.
Названный Секачом молодчик присел, что-то бурча, у костра, потянулся к воткнутому в снег шампуру:
– Не, Корень, не убедил ты меня. Не бывает так, на.
– Делов-то, – донёсся меланхоличный басок с другой стороны костра, – о чём звук? Айда, типа, следственный эксперимент устроим. Пусть Санек машиной впишется, а ты, Николай, мазу потянешь, если базар твой пустым выйдет. Как, Секач, впишешься?
Санек-Секач, держа в одной руке шампур, в другой – стакан водки, озадаченно нахмурился, и простоватое лицо его отразило целую гамму противоборствующих чувств. Степанов подошёл к группе отдельно сидящих охотников и негромко спросил, изображая живейший интерес:
– О чём базар, мужики?
– Жизненная история, – отозвался один из них, двое других отозвались хмыканием.
– Корень байду толкнул только вот. Корень – это вон тот, бородатый, с карабином в обнимку сидит. – Рассказчик ткнул пальцем в сторону спорщиков. – С этого "Тигра" весь базар и начался. Корень, вишь, на него приклад и пламегаситель от эсвэдэ прикрутил, так он теперь от этой самой эсвэдэшки ничем внешне и не отличается. Ну пошла тема о снайперах да об этих винтарях снайперских, вот Корень и выдал, что как-то один киллер из положения лёжа клиента брал с такого ствола. Как машина клиентская на линию вышла, киллер всю обойму в переднюю дверцу и положил. Так клиента – навылет, шофёра – тоже, обе двери просверлило и ещё на излёте парой маслин лоха случайного насмерть приложило. Этот лох в конторе какой-то полуподвальной на другой стороне улицы чего-то там шелупонился… Говорю же, жизненная история. Так тут Санек, слышь, и взъелся: я, говорит, сам служил, знаю, чё почём. Ни в жисть, говорит, не поверю, чтобы такое могло быть – самое большее до второй двери пули долетят и встрянут. Две тушки, говорит, да ещё две двери, да и те не пустые – механизмы в них всякие – не пробьёт. А Корень – ты не смотри, что спокойным выглядит – тоже завёлся.
– Ты глянь, – другой охотник с интересом смотрел в сторону, – чё-то затеяли.
Степанов обернулся. Там и в самом деле что-то затевалось. Санька не было видно, зато завелась и вспыхнула фарами одна из машин на импровизированной стоянке за домиком. А Николай-Корень и ещё один мужчина суетились у недавно добытой лосиной туши:
– А чё, тема, – доносился всё тот же басок, – что лось, что лох – мясо одно. Ща на пару кусков художественно разделаем, и будет всё в ажуре. В натуре, как в комендатуре.
Перегазовывая и елозя по колее, подкатилась большая серебристая машина, оттуда выпал Санек и, покачиваясь, подошёл к Николаю.
– Чё, грузим? – спросил он.
– Ща, погоди, – отозвался басок, махая топором. – Пару кусков отстригу, а то в салон не полезет.
– Хоть постели чего, а то весь салон кровью уделаешь, – заметил Николай.
– Щас, момент, – Санек направился обратно к машине, – у меня куча газет лежала – на растопку брал. Ща, братан.