– Не шевелись, дурак! – севшим голосом шипит Виктор.
Они стоят неподвижно, как статуи, а вокруг – мирная зеленая травка, кусты тихонько колышутся под ветерком, и над всем этим яркое ласковое солнце. Потом Виктор вдруг говорит на выдохе:
– Обошлось… Пошли. Нет, погоди, перекурим.
Он присаживается на корточки и тянет из кармана пачку с сигаретами. Губами вытягивает сигарету и протягивает пачку Профессору, который присаживается рядом. Антон спрашивает с раздражением:
– Ну хоть подойти-то к вам можно?
– Можно, – отзывается Виктор, затягиваясь. – Подойти можно. Подойди. – Голос его крепнет. – Я тебе что говорил? (Антон останавливается на полпути.) Я тебе что говорил, дура? Я тебе говорю "стой", а ты прешься, я тебе говорю "не шевелись", а ты башкой вертишь… Нет, не дойдет он, – сообщает Виктор Профессору.
– У меня реакция плохая, – жалобно говорит Антон. – С детства. Дайте сигаретку, что ли…
– А реакция плохая – сидел бы дома, – говорит Виктор и протягивает ему пачку.
Они прежним осторожным аллюром движутся вдоль поваленной изгороди: Профессор – Антон – Виктор. Солнце уже поднялось высоко, на небе ни облачка, припекает. Слева – изгородь, справа – канава, наполненная черной стоячей водой. Очень тихо: не слышно ни птиц, ни насекомых. Только шуршит трава под ногами.
Антон приостанавливается, вытирает со лба пот, подбрасывает спиной рюкзак, прилаживая поудобнее, и засовывает большие пальцы за лямки. Через несколько шагов он начинает насвистывать, еще через несколько шагов наклоняется, подбирает прутик и идет дальше, похлопывая себя прутиком по ноге.
Виктор тяжелым взглядом наблюдает за его действиями. И когда Антон принимается своим прутиком сшибать пожухлые цветочки справа и слева от себя, Виктор достает из кармана гайку и очень точно запускает ее прямо в затылок модному писателю. Веселый свист обрывается тоненьким взвизгом, Антон хватается за голову и приседает на корточки, согнувшись в три погибели. Виктор останавливается над ним.
– Вот так вот оно и бывает, – говорит он. – Только вот взвизгнуть ты на самом деле не успеешь… В штаны не наложил?
Антон медленно распрямляется.
– Что это было? – с ужасом спрашивает он, ощупывая затылок.
– Это я тебе хотел показать, как бывает, – объясняет Виктор. – Неужели и тут не понял? Ну что, по морде тебе дать? Самоубийца…
– Не надо, – отвечает Антон, облизывая губы. – Понял.
Они бредут через свалку, по слежавшимся грудам мусора, мимо облупленных и ржавых ванн, расколотых унитазов, мимо покореженных автомобильных кузовов… блестит битое стекло, валяется мятый электрический самовар, кукла с оторванными ногами, рваное тряпье, россыпи ржавых консервных банок…
Впереди опять идет Антон, лицо у него злое и напряженное, губы кривятся. Он шепчет сквозь зубы:
– Опять дерьмо… и опять дерьмо… и всюду дерьмо… и даже здесь дерьмо… дерьмо, и только дерьмо, и ничего, кроме дерьма, и да поможет мне бог! Аминь.
Посвистывает ветер, катит мятую бумагу, вздымает клубочки пыли. На небе появились облака, они временами закрывают солнце.
Идет Профессор, сосредоточенно глядя себе под ноги. Лицо у него спокойное и даже какое-то умиротворенное. Он меланхолически декламирует вполголоса:
– Кто знает, что ждет нас? Кто знает, что будет? И сильный будет, и подлый будет. И смерть придет и на смерть осудит. Не надо в грядущее взор погружать… Не надо в грядущее взор погружать.
Идет Виктор. Он ничего не шепчет. Он работает: взгляд прямо, взгляд вправо, взгляд влево, взгляд вниз… Время от времени он поднимает над головой руку и снова шевелит пальцами, словно бы что-то ощупывая в воздухе. Очень не нравится ему эта свалка.
И вот в равномерный шум ветра вмешивается новый, посторонний звук. Какое-то тиканье. Стрекотание какое-то. Виктор останавливается и наклоняет голову, прислушиваясь. Стрекотание постепенно усиливается, словно приближается.
– Стой! – командует Виктор.
Все замирают на месте. И вдруг слева, над кучками мусора возникает из ничего темный полупрозрачный вертящийся столб. Он похож на маленький смерч, но это не смерч. Он похож на "пылевого чертика", но это и не "чертик". Он неподвижно стоит, крутясь вокруг оси, над кучей битых бутылок, и от него исходит шуршащее металлическое стрекотание, как будто стрекочет гигантский кузнечик. Виктор, не шевелясь, только скосив глаза, наблюдает за ним. Призрачный столб вдруг сдвигается с места и, описывая замысловатую кривую, скатывается с кучи мусора и проходит между Антоном и Профессором.
– Стоять! Стоять! Не шевелиться! – хриплым шепотом кричит Виктор.
Крутящийся столбик на мгновение задерживается возле Профессора и легко уходит вправо в заросли пыльных лопухов, тая, рассеиваясь, распадаясь на ходу. Стрекотанье, достигнув нестерпимо высокой ноты, обрывается.
Все стоят неподвижно. А вокруг снова тишина, только посвистывает ветер и шуршит мятая грязная газета, обмотавшаяся вокруг ноги Профессора.
– Вперед, – говорит Виктор и прокашливается.
Но двое впереди не двигаются.
– Погодите, шеф, – говорит Антон. – Ноги что-то шалят…
– Что это было? – спрашивает Профессор, не оборачиваясь.
Антон нервно хихикает, а Виктор говорит:
– Не знаю я… Было и прошло, и слава богу. Вперед, вперед! Скоро привал! – И шипит, озираясь: – Экое дрянное место!
Они расположились в тени церквушки на окраине поселка. Виктор разливает в протянутые стаканчики спиртное. Все выпивают и принимаются за еду.
– Как у вас аппетит, Профессор? – спрашивает Антон, с отвращением откусывая от крутого яйца.
– Признаться, тоже неважно, – отзывается тот.
– Пива бы сейчас, – вздыхает Антон. – Холодненького! В глотке пересохло.
Виктор сейчас же разливает еще по стопке. Он единственный из троих, кто ест и пьет с аппетитом. Профессор осторожно спрашивает его:
– Далеко нам еще?
Виктор долго молчит, а потом угрюмо отвечает:
– Не знаю.
– А по карте?
– А что по карте? Масштаба там нет. Стервятник обернулся за двое суток, так то Стервятник…
– Кто это такой – Стервятник? – спрашивает Антон.
Виктор усмехается, неторопливо закуривает.
– Стервятник – это, брат, не нам чета. Последний из стариков. С первых же дней начал, меня водил, когда я подрос. Большой был человек. Ас.
– А почему – был? – спрашивает Антон.
Виктор продолжает, как бы не слыша вопроса.
– И большая была сволочь. Сколько он новичков загубил! Уходили вдвоем-втроем, а возвращался один. Вот вам бы с ним сходить… – Он неприятно смеется, переводя взгляд с Профессора на Антона и обратно. – А впрочем, досюда вы бы и с ним дошли. Ладно! – обрывает он себя. – Вы как хотите, а я прикорну. Да не галдите здесь. И из тени не выходите.
Виктор спит, положив голову на рюкзак, а Профессор с Антоном, прислонившись спинами к кирпичной стене церкви, курят и беседуют.
– А что с ним все-таки случилось, с этим Стервятником? – спрашивает Антон.
– Он был единственным человеком, который добрался до Золотого Круга и вернулся, – отзывается Профессор. – Легенда существует много лет, но Стервятник первый подтвердил эту легенду. Вернувшись, он в два дня невероятно, невообразимо разбогател… – Профессор замолкает.
– Ну?
– А потом вдруг повесился.
– Почему?
Профессор пожимает плечами.
– Это какая-то темная история. Он собирался снова идти к Золотому Кругу, вдвоем с нашим Виктором. Виктор пришел к нему в назначенное время, а тот висит, и на столе карта и записка с пожеланием всяческих успехов.
Антон с сомнением смотрит в сторону похрапывающего Виктора.
– А может быть, наш шеф его… того?
– Все может быть, – легко соглашается Профессор.
Некоторое время они молча курят.
– А как вы полагаете, Профессор, этот самый Золотой Круг – действительно Машина Желаний?
– Стервятник разбогател. Он всю жизнь мечтал быть богатым.
– И повесился…
– И повесился. Тут нет никакого противоречия. Просто на самом деле человек никогда не знает, чего он хочет. Человек – существо сложное. Голова его хочет одного, спинной мозг – другого, а душа – третьего… И ни один человек не способен в этой каше разобраться.
– Это верно, – говорит Антон. – Это очень верно вы говорите. Давеча вот я сказал вам, что иду сюда за вдохновением… Вранье это. Плевал я на вдохновенье…
Профессор с любопытством смотрит на него. Антон, помолчав, продолжает:
– Нет, это не объяснить. Может быть, и в самом деле за вдохновеньем. Откуда я знаю, как назвать то, чего я хочу? И откуда мне знать, что я действительно не хочу того, чего я не хочу? Это какие-то чертовски неуловимые вещи: стоит их назвать, и они пропадают… Как тропическая медуза – видели? В воде волшебный цветок, а вытащишь – комок мерзкой слизи… А вы тоже не знаете?
– Не знаю. Знаю только, что надо многое менять, что так дальше продолжаться не может… Нет, не знаю. Иду за знанием.
– Во многие знания – многие печали… – бормочет Антон.
– Тоже верно, – со вздохом говорит Профессор. – Давайте считать, что я иду ставить эксперимент – чисто, точно, однозначно… Просто научный эксперимент, связанный с неким фактом. Понимаете?
– Нет, – говорит Антон. – По-моему, фактов не бывает. Особенно здесь, в Зоне. Здесь все как-то выдуманно. Чья-то бесовская выдумка… Нам всем морочат голову. Кто – непонятно. Зачем – непонятно…
– Вот и хотелось бы узнать: кто и зачем.
– А кому это надо? Надо ведь совсем другое. Что толку, если вы и узнаете? Чья совесть от этого станет чище? Чья совесть от этого заболит? Чья душа найдет покой от этого?
Антон безнадежно машет рукой и отбрасывает окурок. Потом он смотрит на сладко похрапывающего Виктора.
– А он зачем идет? Какие у него такие желания, что он не может их исполнить там, дома?
– Не знаю, – медленно говорит Профессор. – Но ему очень надо добраться до Золотого Круга. Я давно его знаю, это интересный человек, необычный человек…
– Не знаю, что в нем такого необычного, – возражает Антон, – но человек он надежный, положиться на него можно. Он нас доведет, такое у меня впечатление…
Профессор искоса смотрит на него, лицо у него такое, словно он хочет что-то сказать, но раздумывает: стоит ли. Затем он аккуратно гасит окурок и устраивается прилечь.
– С добычей вернулся – счастье, – говорит он вдруг. – Живой вернулся – удача. Патрульная пуля – везенье, а все остальное – судьба.
– Это еще что за унылая мудрость? – озадаченно спрашивает Антон.
– Фольклор.
– А что из этого фольклора следует?
– По-моему, – отвечает Профессор, – вы все время забываете, друг Антон, что мы находимся в Зоне. В Зоне ни на кого нельзя полагаться.
Антон нервно зевает и озирается.
– Позвольте! – восклицает вдруг он. – Что за притча? Солнце – вон оно, а тень…
– Что? – откликается Профессор. – А… Да. С тенями здесь тоже бывает… Давайте-ка поспим немного.
Профессор и Антон спят под стеной церквушки. Виктор открывает глаза. Некоторое время лежит, прислушиваясь. Затем быстро и бесшумно поднимается, мягко ступая, выходит из тени и выглядывает из-за угла церкви. Шагах в ста перед ним начинается главная улица мертвого поселка, совершенно пустая, залитая веселым ярким солнечным светом. Потом он так же бесшумно возвращается и останавливается над спящими. Какое-то время он внимательно разглядывает их по очереди. Лицо у него сосредоточенное, глаза прищурены, взгляд оценивающий. Наконец, покусав нижнюю губу, он негромко командует:
– Подъем!
Они вступили на гладкую улицу поселка. Ведет Антон. Дома по сторонам улицы наполовину обвалились, заросли колючкой, зияют выбитыми окнами. Уцелевшие стены покрыты пятнами и потеками. Но попадаются и абсолютно целые, новенькие с иголочки дома. Они кажутся только что построенными, чистенькими, с промытыми окнами, словно в них никогда никто еще не жил. Словно они только еще ожидают жильцов. Вот только с телевизионными и радиоантеннами на этих домах не все ладно. Они обросли как бы рыжеватым растрепанным мочалом, свисающим иногда до самой земли. Налетающие порывы ветра раскачивают эти странные лохмотья, и тогда слышится тихое электрическое потрескивание.
Улица круто поворачивает, и Антон вдруг останавливается, поворачивается к своим спутникам и растерянно произносит:
– Там машина какая-то… И двигатель у нее работает…
– Не обращай внимания, – говорит Виктор. – Он уже двадцать лет работает. Лучше под ноги гляди и держись середины…
Действительно, слышен звук работающего двигателя, и они проходят мимо стоящего у обочины совершенно новенького, как с конвейера, грузовика. Двигатель его работает на холостых оборотах, из глушителя вырывается и стелется по ветру синеватый дымок. Но колеса его по ступицы погружены в землю, сквозь приоткрытую дверцу и дно кабины проросла тоненькая березка. Они стоят посредине улицы перед новым препятствием. Когда-то, вероятно, в самый день Посещения, огромный грузовоз тащил по этой улице на специальном прицепе длинную, метрового диаметра трубу для газопровода. Грузовоз врезался в двухэтажный дом слева и обрушил его на себя, превратив в груду кирпичей. Труба скатилась с прицепа и легла слегка наискосок, перегородив улицу. Вероятно, тогда же сорвались и упали поперек улицы телеграфные и телефонные провода. Теперь они совершенно обросли рыжим мочалом. Мочало висит сплошным занавесом, перегородив проход. Пройти можно только сквозь трубу. Жерло трубы черное, закопченное какое-то, и дом справа, на который оно открыто, весь обуглен, словно он горел пожаром, и не один раз.
– Это что – сюда лезть? – спрашивает Антон, ни к кому не обращаясь.
Труба длинная, двенадцатиметровая, и дальний конец ее еле просматривается сквозь заросли мочала.
– Прикажу, и полезешь, – холодно говорит Виктор. – А ну, принеси несколько кирпичей, – приказывает он Профессору.
Профессор переходит улицу, набирает в охапку пяток кирпичей из разрушенного дома и молча складывает их у ног Виктора.
– Ну-ка, отойдите. – Виктор берет кирпич и, далеко отведя руку, швыряет его в жерло трубы, а сам отскакивает.
Слышно, как кирпич грохочет и лязгает внутри трубы. Подождав немного, Виктор швыряет второй кирпич. Грохот, дребезг, лязг. Тишина.
– Так, – произносит Виктор и медленными движениями отряхивает ладони.
– Можно. – Он поворачивается к Антону. – Пошел.
Антон пытается улыбнуться, но у него только дергаются губы. Он хочет что-то сказать, но только судорожно вздыхает. Он достает из-за пазухи плоскую фляжку, торопливо отвинчивает колпачок, делает несколько глотков и отдает фляжку Профессору. Лицо у Профессора каменное. Антон вытирает рукавом губы и стаскивает рюкзак. Глаза его не отрываются от лица Виктора. Он словно ждет чего-то. Но ждать нечего.
– Ну? Все остальное – судьба? – произносит он, и ему наконец удается улыбнутъся.
Он делает шаг к трубе, и тут Виктор берет его за плечо.
– Погоди, – говорит он. – Дай-ка еще разок на всякий случай.
Он стаскивает рюкзак, берет в руки сразу три кирпича и с натугой швыряет их в жерло. Грохот, лязг… и вдруг что-то глухо бухает в глубине трубы. Со свистящим воем из жерла вырывается длинный язык коптящего пламени и ударяет в многострадальный обуглившийся дом. Дом снова загорается.
– За мной! Быстро! – дико ревет Виктор и, схватив рюкзак, ныряет в еще дымящееся жерло.
Они стоят у противоположного конца трубы, закопченные, рваные, взлохмаченные. Рюкзаки валяются под ногами. Профессор тщательно протирает очки. Антон осторожно дует на обожженные ладони. Виктор, быстро стреляя по сторонам прищуренными глазами, сосет окровавленный палец, торчащий из дыры в перчатке. Правый рукав комбинезона у него начисто сгорел, тускло отсвечивает серебристый материал панциря…
– Ладно, – хрипло говорит он. – Одной жабой меньше…
И снова они идут посередине улицы. Ведет Профессор. Небо совсем закрылось облаками, тяжелыми, низкими, медлительными. Здесь по сторонам улицы почти не осталось целых домов, а мостовая покрыта обширными цветными пятнами неправильной формы, которые они осторожно обходят.
Они идут мимо бывшего дома, от которого остался только нижний этаж, а стен нет вовсе. По-видимому, здесь было какое-то учреждение: желтеют деревом шкафы, набитые папками, стоят канцелярские столы, а на столах – гроссбухи, счетные машины, на одном – пишущая машинка с заправленным листом бумаги. Вся эта обстановка выглядит так, как будто служащие несколько минут назад вышли на обеденный перерыв и скоро вернутся.
Они уже почти миновали этот странный дом, как вдруг совершенно невероятный здесь, абсолютно невозможный здесь звук заставляет их остановиться и замереть в неподвижности.
Звонит телефон.
Медленно, со страхом, не доверяя собственным ушам, они оборачиваются. Телефон звонит – резкими, пронзительными звонками неравной длины. Он стоит возле пишущей машинки – маленький невзрачный аппарат серого цвета.
Это первый случай за весь поход, когда старый профессионал Виктор явно и бесстыдно растерялся. Он совершенно не понимал, что происходит и как следует поступать.
И тут Профессор вдруг, не говоря ни слова, широко шагая, устремляется к дому. Он взбегает по ступенькам крыльца, проходит между столами и берет трубку.
– Алло! – говорит он.
Квакающий голос в трубке раздраженно осведомляется:
– Это два – двадцать три – тридцать четыре – двенадцать? Как работает телефон?
– Представления не имею, – отзывается Профессор.
– Благодарю вас. Проверка.
В трубке короткие гудки отбоя. Профессор пальцем нажимает на рычажок и оглядывается на Виктора. Тот озадаченно чешет за ухом. Тогда Профессор поворачивается к ним спиной и быстро набирает номер. Через некоторое время в трубке звучит женский голос:
– Да-да, я слушаю…
– Здравствуй, Лола, – говорит Профессор. – Это я.
– Филипп, боже мой! Куда ты запропастился? Нет, в конце концов у меня когда-нибудь лопнет терпение! Вчера я вынуждена была идти одна, меня все спрашивают, а я как дура не могу ответить на простейшие вопросы, и эта шлюха смеется мне прямо в лицо, как гиена… и мне нечего ей сказать! Все эти старухи торчат около меня весь вечер, изображают сострадание… Ты будешь когда-нибудь обдумывать свои поступки? Я не говорю уже о себе, я прекрасно понимаю, что тебе на меня наплевать, но надо же все-таки немножко думать, как это выглядит со стороны…
Пока она говорит, плечи у Профессора ссутуливаются, и на эти сутулые плечи, на шкафы, на мостовую, на все вокруг начинает падать снег. Профессор медленно отнимает трубку от уха и кладет ее на рычажки. Затем он поворачивается. Лицо у него обычное.
– Может быть, еще кто-нибудь хочет позвонить? – спрашивает он.
Его спутники молчат.
Они уже почти достигли окраины поселка. Снег прекратился, на мостовой лужи, снова проглядывает солнце. Здесь, на окраине, почти все дома целы, и даже нет зловещего мочала на антеннах и карнизах.
– Стой! – командует вдруг Виктор. – Переждать придется, сучье вымя, в самую точку угодили, как назло… Снимай рюкзаки. Перекур.
Он смотрит на часы, смотрит на солнце. Он очень недоволен. Антон и Профессор недоуменно переглядываются, снимая рюкзаки, а между тем впереди, закрывая крайние дома поселка, возникает поперек улицы туманная дымка.