– Провала быть не может, Стив. Мы будем пытаться снова и снова.
– Приятная перспектива. Старая морская свинка Корнелл справила уже свое шестидесятилетие, а эксперимент продолжается.
Катарина наклонилась вперед. Ее глаза сверкали.
– Стив! Ты только попробуй! – воскликнула она.
– Тогда зовите меня героем не по собственной воле, – сказал я скучным голосом. – И велите, чтобы обреченному естествоиспытателю устроили сердечный прием. Я подозреваю, что в этом доме найдется выпить.
Виски оказалось достаточно, чтобы привести молодого естествоиспытателя в почти бессознательное состояние. Вечер прошел в обильных возлияниях, легких шутках и старательном избегании основной темы. Виски было хорошее. Я пил его, не разбавляя, и так набрался, что меня мертвецки пьяного перенесли на кровать.
Я проснулся около трех часов утра с сильным желанием прощупать своим восприятием нижнюю комнату. Конечно, я сопротивлялся, но кто же устоит перед таким соблазном?
Внизу, в комнате, Катарина плакала в объятиях Филиппа Харрисона. Он нежно обнял ее рукой за тонкую талию, а второй рукой тихо гладил ее волосы. Я не стал прощупывать их беседу, но ошибки быть не могло.
Когда он что-то сказал, она отодвинулась от него и взглянула ему в глаза. Потом ее голова качнулась, как бы говоря "нет", и она глубоко вздохнула перед новыми рыданиями. Она уткнулась ему в шею и заплакала. Филипп на миг прижал ее к себе, потом отпустил и достал носовой платок. Он осторожно вытер ей глаза и что-то говорил, пока она не затрясла головой, словно смахивая слезы и горестные мысли. Видно, он зажег две сигареты и подал ей одну. Потом они прошли к дивану и сели, прижавшись друг к другу. Катарина нежно наклонилась к нему, он обнял ее за плечи и притянул к себе. Она расслабилась, хотя не выглядела счастливой, и почувствовала себя уютно в присутствии сильного человека.
Черт меня дернул заниматься прощупыванием! Я погрузился в сон, заполненный странными кошмарами, пока они оставались внизу. Если честно, я даже хотел забыться, потому что не хотел бодрствовать, чтобы не следить за ними.
Как бы ни были ужасны кошмары, они все же были лучше реальности. О как дьявольски горд я был, когда блестяще раскрыл главный секрет Убежища. И вдруг понял, что не знаю даже одной двенадцатой правды. У них была сеть хайвэев, перед которой Департамент Дорог и Хайвэев казался мелкой второразрядной организацией.
Я бы еще поверил, что люди хайвэя селились только вдоль главных артерий, проходящих через их Перевалочные Базы. В действительности их система охватывала всю страну от края до края. Нити тянулись из Мена и Флориды на главный магистральный хайвэй, который бежал через все Соединенные Штаты. Потом с Главным Хайвэем встречалась разветвленная сеть из Вашингтона и Южной Калифорнии. Линии чуть поменьше обслуживали Канаду и Мексику. Гигантская магистральная ветка бежала от Нью-Йорка до Сан-Франциско только с одним большим ответвлением. Толстая линия отходила к местечку в Техасе с названием Хоумстид. Хоумстид был громадным центром, перед которым Медицинский центр мистера Фелпса казался не больше деревни Тини-Вини.
Мы поехали на машине Мариан. Мой взятый напрокат автомобиль вернули, конечно, хозяевам, а мой собственный шарабан, должны были перегнать после того, как приведут в порядок. Так что вряд ли я окажусь в Техасе без личного транспорта. Катарина оставалась в Висконсине, потому что она была еще слишком молодым и зеленым мекстромом и не знала пока, как вести себя, чтобы ни у кого не возникло подозрений и не опускались челюсти при виде ее сверхмощного тела.
Мы поехали по хайвэю в Хоумстид с грузом мекстромовой почты. Путешествие прошло без приключений.
13
Поскольку это описание моей жизни и приключений писалось безо всякого плана, и я не уверен, что эта часть должна приходиться на главу тринадцать. Вечно несчастливая тринадцатая охватывает девяносто дней, которые, как я думаю, были самыми мрачными днями моей жизни. Все вроде текло довольно гладко, и вдруг обернулось полным провалом.
Мы начали с энтузиазмом. Они резали, ковыряли, втыкали в меня иголки и брали образцы тканей на анализ. Я помогал им копаться в моем теле и позволял их лучшим телепатам читать мои выводы.
У нас установились теплые отношения. Лучше и быть не могло. Но одних теплых отношений для меня было недостаточно. Такие чувства мог испытывать Гулливер среди бробдингнегцев. Они были так сильны, что не сознавали собственной силы. Особенно это касалось мекстромовых отпрысков. Как-то ночью я попытался перепеленать ребенка, и мои пальцы буквально опухли от бешеных усилий. Это все равно, что бороться не на жизнь, а на смерть с Бедом Сирилом.
Дни складывались в недели, и надежды и энтузиазм начали увядать. Длинный перечень предполагаемых экспериментов иссяк, и стало очевидно, что нужно разрабатывать другие идеи. Но факел новых идей то ли не разгорелся, то ли был слаб количественно, и время тянулось тягуче медленно.
Они избегали моего взгляда. Они прекратили обсуждать свои намерения при мне, и я больше не понимал, что они затевают и чего хотят добиться. Они чувствовали безнадежность, и это чувство разочарования передалось мне.
Мысль об этом сначала приводила меня в бешенство, но шли дни, и факт был налицо. Пришлось признаться, что Стиву Корнеллу удачи не будет.
Пора было менять лошадей.
– Смена личности, жизни, переориентация – одна из форм гибели сознания. Когда переориентируешься, проблемы, делавшие жизнь невыносимой, забываются, происходит полная переоценка жизненных ценностей, ты становишься новым человеком.
Так что, как-то рассматривая свое изображение в зеркале, я пришел к выводу, что не хочу быть никем, кроме М. Лучше вообще не жить – сказал я своему изображению, и оно покорно со мной согласилось. Я не стал спорить с М. Просто взял, сел в машину, и был таков. Все вышло очень просто, ведь в Хоумстиде мне доверяли.
14
Я старательно объезжал хайвэи. Правда, несколько проскочил в противоположном направлении. Ожидая погони, я постоянно держал начеку свое восприятие. Но никого не заметил. Если бы не знаки, я пересек бы Миссисипи еще до заката. Но я выбился из сил задолго до реки. Найдя мотель в довольно безлюдном месте, я остановился на ночь.
Я проснулся накануне рассвета с чувством, что что-то происходит. Это не было предчувствием гибели, иначе меня бы подстегнуло чутье. И не очень хорошее, потому что, предвидя это, я бы очнулся. Происходило что-то странное. Я поспешно оделся и, натянув одежду, начал осторожно прощупывать соседние номера мотеля.
В первом номере находился какой-то торговец, в чем я убедился, исследуя его багаж. Второй номер занимала пожилая пара, нагруженная туристским барахлом и четырьмя-пятью камерами. В третьем номере приютился заезжий водитель грузовика, а четвертый наводнила банда школьниц, набившихся в единственную кровать как сельди в бочке. Пятый номер был мой, шестой номер оставался свободным, седьмой тоже был свободен, но постель смята, а в умывальнике бежала вода. Дверь еще не захлопнулась, на ступеньках раздавался быстрый стук высоких каблучков.
Я выскочил, сломя голову из номера и опрометью бросился к машине. Одним движением открыл дверцу, ввалился внутрь, завел двигатель и выжал сцепление. Взвизгнули колеса, швырнув назад брызги грязи, автомобиль рванулся со стоянки, и моя голова откинулась назад.
Я сконцентрировал зрение и восприятие, выбирая кратчайший путь по автомобильной стоянке, заполненной стоящими машинами и засаженной деревьями, призванными придать ей некоторый уют.
Я был слишком занят, чтобы уловить слабый стук руки о дверную раму, когда дверь открывалась и закрывалась. А потом, уже на хайвэе, я мог немного расслабиться.
– Стив, – сказала она, – зачем ты это сделал? Передо мной была Мариан Харрисон.
– Я не просил тебя впутывать меня в это дело! – прорычал я.
– Но ты же не просил, чтобы тебя родили.
На мой взгляд, аргумент не очень логичный.
– Жизнь была вполне сносной, пока я не встретил ваших людей, – сказал я раздраженно. – Было бы лучше, чтобы вы исчезли. С другой стороны, жизнь – единственное, что у меня осталось, и она куда лучше смерти. Поэтому, если я сделал несчастной твою жизнь, то свою – несчастной вдвойне.
– Почему бы тебе ни устраниться? – спросила она.
Я остановил машину. Теперь я нашел ее болевой центр и старался не упустить его из вида.
– Почему ты хочешь, чтобы я отступился, Мариан? Неужели кому-то придется по душе, если я вытащу из кармана пушку и продырявлю себя кусочком свинца? Или осчастливлю кого-то, ворвавшись в ближайший музей переориентации и, пуская из носа дым, объявлю, что я чайник, сбежавший с печи, прежде чем навсегда сомкнуть веки?
Мариан опустила глаза.
– А ты ждал, что найдешь у меня сладостное забвение? – она покачала головой.
– Тогда, во имя господа, что тебе от меня надо? – проревел я. – А такой, как я есть, ни рыба, ни мясо, мерзкий и грязный, я вряд ли отстранюсь, Мариан. Если думаешь, что я угрожаю тебе или твоему роду, то перебираешь через край. Но если ты хочешь сбросить меня со счета, то гони меня, криками ли, пинками ли, в ваш Департамент Отточенного Ума. Потому что моего уже не хватает. Понимаешь?
– Понимаю, Стив, – сказала она мягко. – Я знаю тебя. Мы все знаем людей твоего типа. Ты не устранишься. Не сможешь.
– Тем более что меня загипнотизировали, – сказал я.
– Гипнотическое вмешательство Торндайка, – вскинула голову Мариан, – было ничтожным. Он только зародил идею, чтобы остаться впоследствии неопознанным, – объяснила она. – Нет, Стив, ты настроился на розыск по собственному почину. Все, что сделал Торндайк, это слегка намекнул о нас и подтолкнул в нашу сторону. Ты же сделал остальное.
– Ладно, ты телепат. Может, ты тоже можешь совершать постгипнотическое воздействие, чтобы я вскоре забыл внушенную мне идею.
– Я не хочу, – сказала она с внезапным пылом. Я взглянул на нее. Не будучи телепатом, я не мог прочесть ее внезапную возникшую мысль, но было ясно, что она говорит правду. Наконец я сказал:
– Мариан, если ты знаешь, что меня не переубедить логикой и аргументами, чего ты добиваешься?
Минуту она молчала, потом подняла ко мне глаза, которые засияли голубым цветом:
– То же, мистер Корнелл, что и мистер Фелпс, надеявшийся использовать тебя против нас, – сказала она. – Твое будущее и твоя судьба связаны с нами, кем бы мы ни были, – друзьями или врагами.
– Прямо, мыльная опера, Мариан, – огрызнулся я. – А Катарина найдет утешение в объятиях Филиппа? А Стив Корнелл подхватит Мекстромову чуму? А подлый дипломант Фелпс…
– Перестань! – взмолилась она.
– Ладно. Я перестану, если ты скажешь, что вы намереваетесь делать со мной теперь, и зачем ты снова за меня уцепилась?
Она улыбнулась:
– Стив, я останусь с тобой. Частично затем, чтобы служить телепатическим придатком твоей команды. Если ты собираешься докопаться до сути. А частично затем, чтобы быть уверенной, что ты не влипнешь в какую-нибудь неприятность.
Я скривился. Мое седалище уже успело задубеть, пока я избавлялся от привычки пользоваться маминой защитой от стрел и ремней жестоких сокурсников и сокурсниц. С восьми лет я уже не прятался за женские юбки. Мысль о бегстве под защитой женщины вызывала такое же негодование, как у кота, которого гладят против шерсти, хотя я и знал, что Мариан здорово превосходит меня физически. Но оказаться под опекой подруги в сто десять фунтов…
– Восемнадцать фунтов…
– было бы мне не по душе.
– Ты не веришь мне, Стив?
– Верю, но лучше тебе остаться. Я сосунок перед такой женщиной, как ты. Они мне кое-что сообщили, а я оказался довольно мягкотелым, чтобы показать им, что я не верю.
Внезапно она схватила мою руку, но вовремя отпустила, иначе бы оставила без локтя.
– Стив, – сказала она серьезно, – поверь мне и возьми меня с собой. И, позволь, я буду твоей…
– Лучшей подругой, – закончил я с раздражением.
– Пожалуйста, не надо, – сказала она, понурившись. – Неужели ты никому не доверяешь?
Я холодно посмотрел ей в лицо.
– Слишком тяжело в этом мире не телепату найти кого-нибудь, кому можно довериться. Да и с телепатом-то не так просто, потому что вряд ли телепат поймет, чем вызвано это недоверие. Так что…
– Ты не хочешь взглянуть фактам в лицо…
– Так же, как и ты, Мариан. Ты собираешься пойти со мной под предлогом, что желаешь мне помочь. Допустим. Весьма признателен. Но ты отлично знаешь, что я буду биться и биться, пока что-нибудь не даст трещину. Теперь скажи мне честно, пойдешь ли ты со мной до конца, поможешь ли прорваться и раскрыть тайну, или укажешь мне каналы, которые не дадут результатов и не причинят тебе вреда?
Мариан Харрисон на миг потупилась.
– Мне не нужна телепатия, чтобы понять, что я почувствовал ее больное место.
Тут она подняла глаза и сказала:
– Больше всего на свете я хочу уберечь тебя от неприятностей. Ведь ты теперь понял, что много вреда в нашей маленькой междоусобной войне ты никому не причинишь.
– Но если я не могу причинить вред, то и пользы от меня тоже не ждите.
Она кивнула.
"Но ведь я кое-что значу".
Она снова кивнула. Тут пришлось сдаться. Все пошло бы опять по кругу, как последние полгода повторялось неоднократно.
"Чарчес ле англ", – подумал я на дрянном французском. Должно быть, я чем-то важен для обеих сторон, если они решили освободить меня, а не пустить в расход со всеми моими неприятностями. Правда, на мой взгляд, для них я также бесполезен, как защитное покрытие для нержавеющей стали. Я был иммунным к Мекстромовой болезни, и мой иммунитет был таков, что об него разбились все усилия изучавших болезнь ученых. Единственной зацепкой было странное исчезновение каждого, с кем я имел дело.
– Не стоит об этом думать, Стив, – тихо сказала Мариан, нежно коснувшись меня рукой. – Напрасно ты занимаешься самобичеванием. Неужели ты веришь, что стал носителем какой-то ужасной заразы?
– Пока я не узнаю правды, – ответил я, – вряд ли смогу что-то прощупать. Я не телепат. Может, если бы я был им, я бы не оказался в таком затруднительном положении.
И вновь ее молчание доказывало мне, что я коснулся больного места.
– Так кто я? – воскликнул я. – Великое бедствие! Единственное, что я сделал, это провел некоторое время с людьми, которые потом исчезли. Я вроде Тифозной Мери, только мужского пола!
– Но, Стив…
– Это единственное, что я чувствую. Чего бы я ни коснулся, все зеленеет и начинает разлагаться. И не важно, с чьей стороны были жертвы, так случалось каждый раз, – с Катариной, с Торндайком, с тобой, с сестрой Фарроу.
– Стив, о чем ты говоришь?
Я улыбнулся ей кривым подобием улыбки:
– Ты, конечно, не имеешь ни малейшего представления, о чем я думаю.
– Ох, Стив…
– Ты вновь собираешься увести мой маленький разум от так называемой опасной темы.
– Вряд ли мне удалось бы…
– А я не сомневаюсь. Будь ты на моем месте, я бы так и сделал. На мой взгляд не так уж плохо защищать собственное положение, Мариан. Но тут тебе меня не провести. У меня закралось подозрение, что я вроде Тифозной Мери, только мужского пола. Давай наречем меня Старым Мекстромом Стивом! Переносчиком Мекстромовой Чумы, умышленно или нет болтающегося где попало и заражающего всех, кто попадется под руку. Не так ли, Мариан?
– Весьма логично, Стив. Но это не так.
Я взглянул холодно на нее:
– Думаешь, я тебе поверю?
– Вот мука! – сказала она, всхлипывая. – Ты не сможешь. Ты ничего не принимаешь на веру, Стив.
Я криво усмехнулся:
– Это смотря под каким углом взглянуть. А поскольку я не могу читать твои мысли, мне приходится полагаться на твои эмоции. И хочется отметить, что Мариан Харрисон не может мне лгать по многим причинам, среди которых та, что люди не лгут слепым, чтобы не причинить калекам нечаянную боль. Ладно, черт с ним! Какой бы гамбит здесь не разыгрывался, он все же лучше, чем ничего. Сейчас, Мариан, я что-то среднее между пешкой и королевой. Фигура, которой можно пожертвовать в любое время для развития дальнейшей игры. Подставь меня раз или два, чтобы заставить идти в нужном направлении, причем так, чтобы все казалось абсолютно естественным.
– Но зачем нам тебе лгать? – спросила она и закусила губы. Но, на мой взгляд, она промахнулась. Ведь вряд ли она собиралась подтолкнуть меня к размышлениям над своими проблемами, поскольку я преуспел в последнее время в глубоком анализе. В конце концов, лучший способ отвлечь людей от опасных мыслей – это увести их от интересующей темы. Первое правило. А дальше, если первое правило не сработает, следует подсунуть им ложную информацию.
– С чего бы тебе врать? – заметил я с усмешкой. В действительности я не хотел смеяться, но это вышло как-то само собой. – Раньше, это было бы ни к чему.
– Что? – переспросила она.
– Было бы ни к чему, – повторил я. – Давайте представим, что мы живем в середине пятидесятых, до Райна. Стив Корнелл стал переносчиком болезни, которая на самом деле явилась не бедствием, а благом. В то время, Мариан, любая сторона могла открыто объявить меня мессией, а я мог бы колесить по стране, освящая честных людей, граждан праведного образа жизни, мыслей, склада ума, или обладающих какими-либо прочными достоинствами. А за мной следовал бы корпус сборщиков трупов, которым при общении со мной привилась болезнь. Здорово, не правда ли? – не ожидая, согласятся со мной или нет, я продолжал: – Но теперь у нас всюду телепатия и ясновидение. Поэтому Стива Корнелла, разносчика заразы, пинают по кругу – от сломанной перекладины к почте, от человека к человеку, и он заражает их, даже не сознавая, что творит. Потому что если он узнает, что делает, то его способности похоронят в стенах Института Райна.
– Стив, – начала она, но я перебил:
– И единственное, что мне стоило бы сейчас сделать, это спуститься по главной улице, излучая во все стороны свои подозрения, – отчеканил я. – И пусть Стив достанется Медицинскому центру, если люди хайвэя не перехватят его первыми.
– Нам действительно не по вкусу заниматься переориентацией людей, – сказала Мариан. – Они так изменяются, что…
– Но мне это предстоит, не так ли? – заключил я спокойно.
– Прости, Стив.
– Итак, мне остается только веселиться, – продолжал я зло, – ничуть не заботясь, что в конце концов меня прихлопнут, и что я вбиваю гвозди в собственный гроб. Но ничего. Я пойду дальше, производя на свет новых мекстромов для ваших легионов.
Она посмотрела на меня, и на ее глазах показались слезы.
– Мы надеялись… – начала она.
– Вы надеялись привить мне болезнь в Хоумстиде, – перебил я ее грозно, – или же действительно изучали меня, чтобы выяснить, почему я стал только носителем, а не жертвой.
– И то, и другое, Стив, – сказала она, и в ее тоне не было лжи. Я бы поверил, это уж точно.
– Мрачные перспективы, не так ли? – спросил я. – Тем более для парня, который не сделал ничего дурного.
– Нам очень жаль.
– Слушай! – сказал я, пораженный внезапной мыслью. – А почему бы мне ни начать? Я мог бы хоть сейчас, в любой момент, не откладывая в долгий ящик, начать прививать болезнь каждому встречному поперечному. Тогда я мог бы работать на вас и не бояться сойти с ума.
Она покачала головой.