II
НА ЗЕМЛЕ, КАК НА НЕБЕСАХ
Потом, гораздо позже, когда руки его будут запятнаны кровью, а в сердце мерно и ровно забьется новая жизнь, все это покажется ему кошмарным сном. Но до этого далеко; до этого ему еще предстоит пересечь сверкающий мост Хеймдалла. Пока же боль оставалась его неизменным спутником. Вокруг Миннера Берриса кошмар наслаивался на кошмар.
В прошлой жизни он спал крепко и без сновидений. А теперь в снах явный перебор сюжетов: массивные лбснящиеся призраки, неслышно скользящие между переборок, золотые наручники, разложенный и готовый к употреблению набор хирургических инструментов.
- … - говорил рябой монстр слева.
- … - елейным голосом отзывалось существо справа.
Потом они принимались разбирать Миннера Берриса на части.
Тогда - это тогда, а сейчас - это сейчас; но, наяву или во сне, ему было никуда не деться от этого груза боли и чужеродности, от вечного напоминания о том, что сотворили с ним там, за завесой темноты, в пронизывающем до костей черном мраке.
Три недели назад он вернулся на Землю и поселился в однокомнатной квартирке в "Мартлет-Тауэрз". Не считая скромной правительственной пенсии, он мог рассчитывать только на себя. Нелегко смириться с таким ударом судьбы: попасть в лапы к монстрам, чтобы и тебя превратили в монстра. Но Беррис сопротивлялся изо всех сил.
Если б только немного утихла эта боль…
Обследовавшие его врачи поначалу уверенно заявили, что уж с болью-то они как-нибудь справятся. Последние достижения микрохирургии, последние достижения анестезиологии, черта лысого…
- …заглушить часть нервных окончаний…
- …впрыснуть минидозу нейтрализатора, чтобы заблокировать центронесущие каналы, и потом…
- …незначительная косметическая хирургия…
В теле Берриса привычные коммуникационные каналы были безнадежно перепутаны. Что там ни сделали с ним инопланетные хирурги, а постарались они на славу: последних достижений земной медицины оказалось недостаточно даже для того, чтобы понять, в чем, собственно, дело, не говоря уже о том, чтобы исправить. Обычные болеутоляющие не действовали. Нервные сигналы путешествовали в мозгу самым причудливым образом; ощущения усиливались, перемешивались, приходили не по адресу. Земным врачам только и оставалось, что в бессилии кусать локти, и в конце концов Беррис в буквальном смысле уполз от них такой же изуродованный, еще более ожесточившийся, чтобы спрятаться в темной меблирашке, затерявшейся среди сотен ей подобных в рассыпающемся от времени архитектурном колоссе.
Семьдесят лет назад комплекс "Мартлет-Тауэрз" считался последним словом в жилом строительстве: глянцевитые уступы высотой в милю сомкнутыми рядами карабкались по некогда зеленым склонам Адирондакских гор - и при этом, можно сказать, рукой подать до Нью-Йорка. Для современного жилого строительства семьдесят лет - долгий срок. Теперь "Мартлет-Тауэрз" был покрыт патиной времени, пронизан ощущением упадка. Некогда шикарные апартаменты превратились во множество однокомнатных клетушек. Идеальное место, чтобы спрятаться, думал Беррис; укрыться в нише, как полип в своей известняковой пещере. Можно предаться праздности или раздумьям, можно попытаться привыкнуть к тому ужасу, что сотворили с твоим беспомощным телом.
Из коридоров постоянно доносились скрежещущие звуки. Беррис даже не пытался выяснить, что это такое. Может быть, таинственным образом мутировавшие ракушки и креветки мигрировали на сушу и теперь заселяют пространство между перекрытиями "Мартлет-Тауэрз"? Или многоножки ищут уюта в теплом лиственном перегное? Или шебуршатся игрушки, забытые подслеповатыми детьми? Беррис не выходил из комнаты. Он часто думал о том, что можно было бы устраивать ночные прогулки, бесшумно ступать по коридорам, как призрак, плавно скользить в темноте и наводить ужас на случайных встречных. Но он так и не покидал стен своей комнаты с того самого дня, как через подставное лицо снял эту квартирку - островок спокойствия посреди бури.
Он лежал на кровати. Стены источали бледно-зеленый свет. Убрать куда-нибудь висящее напротив зеркало не представлялось возможным, оно было вмонтировано на века, его можно было только выключить, и Беррис лежал, уставившись в темный овал на дальней стене. Время от времени, в качестве дисциплинарной меры, он включал зеркало и оказывался лицом к лицу с собственным отражением. Может быть, подумал он, сегодня я так и сделаю.
Когда встану с кровати.
Если встану с кровати.
Зачем мне вставать с кровати?
В мозг его непонятно из каких соображений было вживлено многожальное шило, внутренности то и дело сводило судорогой, невидимые гвозди пронизывали лодыжки. Веки при каждом моргании терли глаза, как наждак. Боль все время была рядом, не отступая ни на шаг; постепенно она становилась другом.
Как там сказал поэт? Тело - свидетельство…
Беррис открыл глаза. Новые веки его не умели двигаться вверх-вниз, как обычные человеческие. То, что теперь служило ему веками, распахивалось от центра к периферии, как диафрагма. Зачем? Зачем вообще инопланетным хирургам понадобилось демонстрировать на нем свое искусство? То, что они сделали с веками, казалось особенно бессмысленным. Чем плохи обычные веки - вверх-вниз, вверх-вниз, - новые ничуть не лучше, они только воздвигают еще один барьер между отстальными людьми и Беррисом. Едва моргнув глазом, он уже возвещает о своей чужеродности.
Он перевел взгляд на потолок. Человеческий глаз двигается коротенькими суматошными скачками, а мозг уже сплавляет из них иллюзию непрерывности. Теперь глаза Берриса двигались, как панорамирующий объектив идеально установленной кинокамеры: непрерывно, плавно, не моргая. То, что сейчас представлялось взгляду Берриса - стены, низкий потолок, выключенное зеркало, виброраковина, задраенный люк продуктопровода, - было стандартными аксессуарами дешевой меблирашки. С момента, как Беррис появился в "Мартлет-Тауэрз", он держал окно матовым. Он понятия не имел ни о времени суток, ни о погоде, ни даже о времени года; хотя, когда он сбежал от врачей, стояла зима - и, скорее всего, продолжалась до сих пор. В комнате постоянно царил полусумрак. Неяркие зеленоватые узоры вспыхивали на стенах самым произвольным образом. Иногда несколько дней подряд мир казался ему погруженным в туманный сумрак, словно дно илистой заводи. Потом происходил спектральный сдвиг, и нескольких фотонов было достаточно, чтобы в мозгу вспыхнуло нестерпимой яркости пламя.
Из мглы проявились черты до боли знакомого лица. В плавно изгибающемся углу рядом с зеркалом неторопливо возник ушедший в небытие Миннер Беррис и принялся с интересом разглядывать Берриса теперешнего.
Диалог облика и души.
- Ты вернулся, грязная галлюцинация!
- Я тебя никогда не оставляю.
- Ты - это все, что у меня есть, так, что ли? Ну ладно, добро пожаловать. Как насчет рюмочки коньяку? Чем богаты, как говорится, тем и рады. Да садись же, садись!
- Спасибо, я лучше постою. Как дела, Миннер?
- Прескверно. Тебе-то какое дело?
- Ужели я слышу в твоем голосе жалобы на судьбу?
- А что если и так?
- Ну и голос! Я тебя такому не учил.
Беррис теперь не умел потеть, но облачка пара поднялись над порами-терморегуляторами. Недвижным взглядом уставился он на свой прежний облик.
- Знаешь, чего мне сейчас больше всего хочется? - угрюмо пробурчал он. - Чтобы ты попал к ним в лапы, и они сделали бы с тобой то же самое, что и со мной. Тогда бы ты понял.
- Миннер, Миннер, со мной ведь это уже сделали! Ессе homo! Ты лежишь передо мной как живое доказательство этому.
- Нет. Это ты стоишь передо мной как живое доказательство обратному. Твоя поджелудочная железа, печень, глаза. Кожа… Мне больно, понимаешь - мне, не тебе!
- С каких это пор ты стал так жалеть себя? - мягко усмехнулся призрак. - Миннер, это что-то новенькое.
- Может, ты и прав, - оскалился Беррис. Не поворачивая головы, он снова обвел взглядом комнату, от стены до стены. - За мной наблюдают, вот что неприятно.
- Кто?
- Откуда я знаю? Глаза. Телекамеры в стенах. Я пытался искать их, но все без толку. Две молекулы в диаметре - как их найдешь! Но они видят меня.
- Пускай себе смотрят. Тебе нечего стыдится. Ты не смазлив и не уродлив, ты просто неповторим, тебя не с кем сравнить. Мне кажется, тебе пора начать выходить на люди.
- Тебе легко говорить! - огрызнулся Беррис. - На тебя-то никто не пялится!
- Ты пялишься на меня. Прямо сейчас.
- Допустим, - признал Беррис. - Но ты прекрасно понимаешь почему.
Усилием воли он заставил свое зрение совершить спектральный сдвиг. В комнате стало гораздо светлее. В его новых глазах не было сетчатки, но органические фокусирующие электроды, вживленные в мозг, работали ничуть не хуже. Он впился взглядом в свой прежний облик.
Высокий, широкоплечий, довольно массивного сложения, волосы русые. Таким он был. Таким, в общем-то, и остался. Должно быть, возиться с подобной ерундой инопланетные хирурги посчитали ниже своего достоинства. Но все остальное…
Когда-то у него было круглое скуластое лицо, небольшие уши и широко посаженные темные глаза. Губы твердо сжаты в нервную линию. Щеки и нос покрывала россыпь светлых веснушек, а почти все тело - легкий золотистый пушок. В прежнем его облике не было ничего необычного. Один беглый взгляд - и все становилось ясно: да, мужчина, вероятно, сильный, вероятно, умный; вероятно, умелый, выделяется из толпы не благодаря какой-то одной броской положительной черте, а благодаря целому созвездию неброских положительных черт. Успех у женщин, успех у друзей, успех в работе. Все это осталось в прошлом.
- Я не собираюсь больше жаловаться на судьбу, - тихо произнес Беррис. - Разрешаю пнуть меня, если я опять завою. Помнишь, как мы ходили смотреть "Величайшее шоу уродов"? Человек без носа… девушка, сложенная, как конверт, шеи нет совсем, а наружу торчит полруки… Уроды? Жертвы? И мы еще пытались представить себе, каково это - быть уродом.
- Миннер, ты не урод. Ты просто другой.
- Да подавись ты своей вонючей семантикой! Сейчас я - то, на что не могут не пялиться. Я монстр. Я больше не принадлежу к вашему миру, мой мир - мир уродов. Уроды прекрасно понимают, что на них постоянно пялятся. Они уже не могут существовать сами по себе, - только как приложения к собственным уродствам.
- Миннер, это все теория. Откуда ты знаешь?
- Я знаю, потому что я теперь такой же, потому что со мной все именно так. Вся моя теперешняя жизнь крутится вокруг того, что Твари сделали со мной. Никакого другого существования у меня нет. Это главный факт, единственный факт. Как можно отделить танцора от его танца? Я не могу. Если я когда-нибудь выйду отсюда, то сразу превращусь в ходячий аттракцион.
- Миннер, у горбатого есть целая жизнь, чтобы привыкнуть к своему горбу. А ты пока новичок. Потерпи. Постепенно ты привыкнешь и забудешь о том, что на тебя пялятся.
- Когда? Когда же?
Видение исчезло. Беррис осмотрел комнату в нескольких спектральных диапазонах - призрак не обнаружился. Беррис приподнялся на локтях, чувствуя, как иголки вонзаются в тело. За малейшее движение теперь приходилось расплачиваться дозой боли - постоянное напоминание, что от нового тела ему уже никуда не деться.
Неуловимо быстрым, текучим движением он поднялся с кровати. Новое тело причиняет мне боль, подумал он, но, ничего не поделаешь, другого у меня нет. Я должен научиться любить его.
Он замер посередине комнаты.
Бессмысленно жаловаться на судьбу, сказал себе Беррис. Я не должен упиваться своим несчастьем. Я должен к нему привыкнуть. Приспособиться. Я должен снова выйти в мир.
Когда-то я был сильным человеком - и не только физически. Неужели вся моя сила - та сила - ушла, как вода в песок?
Внутри у него сплетались и расплетались витки пульсирующих труб. Крошечные запорные краны испускали загадочные гормоны. Сердечные камеры колыхались в ритме сложного танца.
За мной наблюдают, подумал Беррис. Пусть себе наблюдают! Пусть хорошенько смотрят!
Яростным взмахом руки он включил зеркало и узрел в нем свое обнаженное тело.
III
ПОДЗЕМНЫЕ ШОРОХИ
- Может, поменяемся? - предложил Аудад. - Ты последишь за Беррисом, а я за девушкой.
- Не-а, - растянув гласные, отозвался Николаиди. - Чок поручил астронавта тебе, девушку мне. Все равно с ней одна скука. Какой смысл меняться?
- Он мне надоел.
- Смирись, - посоветовал Николаиди. - Невзгоды формируют характер.
- Ты наслушался Чока.
- А ты, что ли, нет?
Они улыбнулись. Никакого обмена не будет. Аудад ударил кулаком по кнопке; машина, резко вильнув, перестроилась с одной компьютерной сети на другую и понеслась на север со скоростью сто пятьдесят миль в час.
Машина эта была спроектирована специально для Чока лично Аудадом. Внутри автомобиль больше всего напоминал материнскую утробу: весь мягкий, теплый и розовый, он был оборудован всем, чего только душа пожелает. Правда, Чоку машина быстро наскучила, и он предоставил развлекаться ею ближайшим подчиненным. Довольно часто ею пользовались Аудад и Николаиди. Каждый из них считал себя первым доверенным лицом Чока, а другого - лакеем и подхалимом. Чок не спешил рассеивать это полезное заблуждение.
Главная хитрость заключалась в том, чтобы застолбить себе отдельный участок бытия - пускай крошечный, но независимый от Дункана Чока. Своих подчиненных Чок эксплуатировал все часы, когда те бодрствовали, и не прочь был прихватить вдобавок несколько часов от сна, и выжить можно было, если существовало в жизни что-то, в чем можно было считать себя полноценным, независимым индивидуумом. Для Николаиди такой отдушиной был спорт: водные лыжи, альпинизм в компании вулканологов, воздушная гребля, пешие походы через пустыню. Аудад тоже практиковал физические упражнения, но не столь изматывающие, - женщин Аудада можно было бы выложить лентой через несколько континентов. У д’Амора и остальных были какие-то другие способы самоутвердиться. Тех, у кого таких способов не было, Чок в конечном итоге пожирал.
Снова пошел снег. Коснувшись бетона, изящные снежинки тут же таяли; автострада быстро стала скользкой, автомобиль начало заносить. Сервомеханизмы оперативно внесли коррективы и машина выровнялась. Пассажиры ее отреагировали по-разному. При мысли о возможной, пусть и мимолетной опасности Николаиди заметно оживился, Аудад же мрачно подумал о том, что пышущие жаром бедра могли бы его и не дождаться.
- Насчет предложения поменяться… - произнес Николаиди.
- Тема закрыта. Нет - значит нет.
- Мне просто интересно. Скажи вот что, Барт: тебя привлекает эта девушка?
- За кого ты меня принимаешь, черт побери! - изобразил возмущение Аудад.
- Ни за кого я тебя не принимаю, я же тебя прекрасно знаю, да и кто тебя не знает? Я просто размышляю… А вдруг тебе пришло в голову поменяться поручениями, чтобы в конечном итоге завладеть Лоной?
- Я знаю, где надо провести границу! - брызжа слюной от возмущения, заявил Аудад. - Я и помыслить не мог… Ради Бога, Ник, подумай сам! Эта девчонка слишком опасна. Семнадцатилетняя девственница, она же - мать-героиня. Что я - псих, что ли? Да я и пальцем к ней не притронусь! Как ты мог подумать!
- Ничего я не думал.
- Тогда в чем дело?
Николаиди пожал плечами и уставился на мельтешащий за ветровым стеклом снег.
- Этот вопрос тебе поручил задать Чок? - очень тихо поинтересовался Аудад. - Он опасается, что я стану к ней приставать? Ну, что ты молчишь?
Николаиди ничего и не ответил. Аудада затрясло. Если Чоку пришла в голову такая мысль, он должен был совсем потерять веру в своего Аудада. Барт всегда проводил четкую границу: вот работа, а вот женщины - и никогда этой границы не переходил, и Чок прекрасно об этом знал. Что случилось? В чем он подвел Толстяка? Почему ему больше не доверяют?
- Клянусь тебе, Ник, - тусклым голосом произнес он. - У меня и в мыслях такого не было, когда я предлагал поменяться. В сексуальном смысле эта девушка мне абсолютно не интересна. Абсолютно. Неужели ты думаешь, что меня может привлечь такая… такая… Просто я устал смотреть на этого урода. Мне хотелось немного отвлечься. А ты…
- Барт, прекрати.
- …подумал уже черт знает что…
- Ничего я не думал.
- Значит, Чок подумал, а ты его поддержал. Это что, заговор? Кто-то метит на мое место?
Николаиди ткнул пальцем кнопку - из панели выдвинулся набор релаксантов. Не говоря ни слова, он вручил Аудаду тюбик цвета слоновой кости. Тот поспешно прижал тюбик раструбом к предплечью. Через мгновение напряжение спало. Аудад задумчиво помассировал кожу за левым остроконечным ухом. Последние месяцы приступы подозрительности случались с ним все чаще и чаще, но такого сильного не было давно. Его начинали мучить опасения, что с ним происходит что-то серьезное, и Дункан Чок подпитывается его эмоциями, а он, Аудад, движется предначертанным курсом через паранойю и шизофрению к полной кататонии.
Не бывать этому! решил Аудад. Пускай развлекается, как хочет, но вцепиться мне в горло я ему не позволю.
- Итак, мы продолжаем заниматься каждый своим делом, пока Чок не решит иначе. Идет? - громко спросил он.
- Хорошо, - отозвался Николаиди.
- Почему бы не понаблюдать за ними, пока едем?
- Не возражаю.
Автомобиль влетел в туннель под Аппалачами, в свете фар казалось, что плавно изгибающиеся стены надвигаются на машину, угрожая расплющить. Дорога пошла вниз, ускорение вжало Аудада и Николаиди в мягкую спинку, и в глазах Тома зажегся огонек возбуждения. Он поудобней устроился на огромном сиденьи, предназначенном для Чока. Аудад, примостившись рядом, нажал клавишу на панели. Зажглись экраны.
- Твой слева, - произнес Аудад, - мой справа.
Он перевел взгляд на свой экран. При виде Миннера Берриса его больше не бросало в дрожь; но до сих пор, честно говоря, зрелище казалось несколько жутковатым. Беррис стоял перед зеркалом, так что Аудад мог видеть целых двух Беррисов.
- Все там будем, если бы не чья-то благодать, - пробормотал Аудад. - Интересно, что бы ты сказал, сотвори с тобой подобное?
- Покончил бы с собой, - ответил Николаиди. - Но мне почему-то кажется, что девочке гораздо хуже. Ты видишь ее со своего места?
- Что она делает? Она одета? Раздета?
- Принимает душ, - произнес Николаиди. - Подумать только, сто детей! И девственница! А мы принимаем это как должное. Взгляни, Барт.
Аудад взглянул. Квадратный экран показывал девушку под вибродушем.
Надеюсь, Чок читает сейчас мои эмоции, подумал Аудад, потому что я не чувствую ничего. Абсолютно ничего.