Я продолжал задумчиво ощупывать длинную купюру, как вдруг она под моими пальцами распахнулась и оказалась листком бумаги – тем самым, на котором я вчера второпях записывал Колькины указания, что привезти, и расписание электричек. Ладно, решил я, в ларьке разберутся. Авось не обманут. А обманут – так много не украдут, все равно у меня не может быть больших денег в свете последних событий. Ремонт крыла на прошлой неделе, квартплата, эвакуация с проспекта… Господи, да где ж я возьму столько денег, чтобы оплатить ремонт этой красной суки? Настроение испортилось окончательно. Пиво казалось необходимым.
Я накинул куртку и спустился вниз. Уж не знаю, как я вчера ехал в лифте, но сегодня это оказалось тяжелым испытанием. Лифт гремел, светился, но сам был прозрачным. Его полозья и колесики скрипели противным зеленым скрипом, освещая шахту, которая ползла вокруг. Я и не представлял себе раньше, какая мерзкая шахта изнутри, где мы ее никогда не видим, – кривые плиты в торчащих соплях бетонных швов, лохматые кабели и железные рамы.
На улице было свежо и прохладно, только темно. Сверху давило черное бездонное небо, машин было совсем мало, и светили они плохо. Петь на все дворы я не решился, а просто тихо насвистывал себе под нос, чтобы не наткнуться на что-нибудь в темноте.
Когда я дошел до киоска, он оказался темным и безжизненным. Я понял, что он заперт, и хотел было уйти, но мне стало интересно посмотреть, смогу ли я разглядеть в нем что-нибудь. Я посвистел и действительно увидел в витрине полочки, а на них – вереницы пакетов и бутылок. Я посвистел громче, приблизившись вплотную, но тут киоск засветился, и заспанный женский голос заполыхал изнутри:
– Собаке своей свистеть будешь! Написано же для вас русским языком: "Стучите, открыто!"
– Извините, – смутился я. – Разбудил?
– Да! – с вызовом ответил киоск. – Разбудил! Я вас слушаю!
– Мне, пожалуйста, пивка холодненького бутылочку… Нет, две!
– Какого? – раздраженно спросил киоск.
– А какое есть?
– Все, что есть, – на витрине перед вами!!! – рявкнуло так, что я разглядел в киоске все, кроме, разве что, этикеток на бутылках.
Я кашлянул и сказал твердо:
– Извините, девушка, но я – слепой. Точнее – очень слабовидящий.
– Ох, простите меня… – ответил киоск, озадаченно помолчав.
Контакт наладился. Мне выбрали и выдали пива, аккуратно выбрали одну бумажку среди протянутых в окно и тщательно отсчитали сдачу.
– Не потеряйте, у вас визитка выпала! – Мне протянули пленочный квадратик.
– Ох, девушка, а будьте так добры, прочтите, что там написано?
– Сейчас… Тут по-английски…
– А на обороте?
– А, какой-то Леонид Юрьевич…
– А телефон?
– Есть телефон…
Она продиктовала цифры, а я постарался их запомнить, хотя память на цифры у меня хуже некуда.
– А никакой должности там нет? – спросил я.
– Должности нет. Есть рисунок в углу: глаз и надпись ЗАО "Окула".
– Ага, спасибо! Это очень хорошо, что должности нет. Значит, серьезный человек.
– Серьезный человек без должности не бывает, – рассудительно откликнулась продавщица. – А это какой-то неграмотный и безработный: "акула" через "о" пишет…
– Хм… – кашлянул я.
– Вы, конечно, извините, если что, – сказала продавщица. – Но такое у меня мнение. А от мнения никуда не деться.
– Окула – от латинского "глаз", – заметил я, аккуратно пряча визитку. – А можно последнюю просьбу? Прочтите, что у меня за сообщение в мобильнике пришло? Сумеете?
Я протянул мобильник в окошко и объяснил, как листать. Продавщица внимательно уставилась на мобильник и надолго замерла.
– Я все поняла, – наконец выговорила она странным голосом. – Ты просто хам и подлец!
Сердце стукнуло в груди и покатилось куда-то в ботинки.
– Что там?! – заорал я. – Что там написано такое?! Прочтите мне!
– Так я же и читаю! – удивленно откликнулась продавщица. – Я все поняла тире ты просто хам и подлец точка. Тут и еще есть, читать?
– Читать!
– Сашенька где ты что с тобой вопросительный восклицательный знак здесь все очень волнуются. Куда ты делся не можем дозвониться. У тебя неудачный день, а сейчас ты совсем невменяем. Очень тебя люблю.
– А еще есть? – хрипло пробормотал я.
– Все. Только эти два от какой-то Аллы.
– А какое раньше, какое позже? – быстро спросил я.
Продавщица долго вертела мобильник и даже перевернула его один раз вверх ногами.
– Что-то не пойму… – Она вернула мне аппарат и, глянув на мое лицо, участливо добавила: – Да не расстраивайтесь вы так из-за этой дуры!
– Она не дура, – буркнул я, пряча мобильник.
– Дурища полная, безмозглая! – уверенно отчеканила продавщица, – Уж поверьте мне, умному человеку. Это ж надо было додуматься: слепому человеку сообщения писать таким мелким шрифтом!
Отойдя от киоска, я первым делом решил позвонить Алле, но колебался – нормально ли это, звонить в четыре ночи? Наконец решился, вынул мобильник и тут сообразил, что не помню ее номера. А с чего бы мне его помнить, если никогда не приходилось набирать руками? Находил в записной книжке телефона "Алла" и звонил. А вот как находил? Смогу повторить вслепую? Вряд ли. Нажимал "а", а потом долго листал вниз до "Аллы". Долго – потому что на букву "а" шли всякие Антоны, Александры, Алексы в большом количестве. Алла, помнится, располагалась после некого Алкоголика из нашего лыжного клуба, прозванного так за то, что был принципиально непьющим. Сразу после Аллы, помнится, стояли Альтшифтер и Галкин – друзья по институту, с которыми мы не созванивались уже лет сто, а не встречались и того больше. Откуда, кстати, Галкин на букву "а"? Ах, ну да, Аркадий Галкин. А вот я у них всегда был записан на "ш", потому что Шуршик… Я помотал головой и отхлебнул еще пива. Может, вернуться в киоск и попросить продавщицу найти в записной книжке Аллу? Нет, лучше подождать до утра…
Так я размышлял, попивая пива и посвистывая, чтобы видеть дорогу. Спешить было некуда, и шел я медленно, иногда надолго останавливаясь. Думал я сначала про Аллу. Про то, что я ее люблю. Действительно люблю. И что с того, что мы не живем в одной квартире? Да, я живу у себя, она с родителями, мы встречаемся. Да, я боюсь жить вместе, боюсь, что быт все испортит. И она вроде бы тоже такого желания не выражала пока. Но мы же любим друг друга? Любили по крайней мере… Какая же я сволочь, что так нахамил ей на даче. Скорее всего она больше со мной общаться не станет – и правильно сделает. Я вздохнул и начал думать про дачу, про лес и про то, что же со мной произошло. Об этом думалось с большим трудом, мысль постоянно соскальзывала, словно что-то мешало думать…
Это потом, спустя много времени, я удивлялся: выходит, встретил инопланетян, которые подарили новое зрение. Казалось бы, бежать надо со всех ног к врачам, затем к контактерам, в Академию наук, во все телепередачи… Но – нет. Принял как должное, освоился, а вот бежать рассказывать… Не то чтобы мне запретили рассказывать. Но – не хотелось. А меньше всего хотелось думать о самих инопланетянах – кто это, откуда… Забегая вперед, скажу, что я о них и не думал и ни одному человеку о них не обмолвился. Отмалчивался, мол, не помню, что со мной произошло в лесу. Как я теперь уже понимаю, видимо, они мне сделали на этот счет какое-то внушение – ничем другим объяснить свое тогдашнее поведение я не могу.
В общем, шел я медленно, с остановочками, попивал пиво и думал об Алле, о том, как мне жить дальше, о том, удастся ли мне оплатить ремонт этой иномарки и что со мной может быть, если мне это не удастся… Сейчас за такие долги все еще убивают или хотя бы в тюрьму? Потом я вспомнил, как удачно познакомился с мужичком из "Окулы", и, наверно, он действительно меня может взять на хорошую работу. Потому что я просто слишком мягкий и робкий, особенно когда не надо, и Алла мне об этом все время твердит, и поставить я себя не умею перед начальством. А ведь это смешно, чтобы программист охранных систем, с моим-то восьмилетним опытом работы и моими знаниями, зарабатывал копейки, которых и хватает-то на оплату квартиры да куцый зимний отпуск на горных лыжах… А у этого Лени – как его фамилия? – напишу я красивую оболочку под базу зрачков, да такую, чтоб все летало и кружилось и пело, как для Кельнского салона… Вот только забрать бы с работы свои исходники… Я начал вспоминать, сколько всего у меня осталось на рабочем компе – и программы, и вся почта, и вообще… Музыки прекрасной сорок гигабайт, из интернета накачанной, фильмы…
И тут меня вдруг пронзила мысль, и мысль эта была страшной: какая, к черту, работа, я ведь больше никогда не смогу сесть за компьютер! И ходить в кино! И смотреть телевизор! И даже книги читать не смогу! Только эти, которые для слепых, азбукой Брайля…
Я понял, что мой неудачный день не кончился, а продолжается с новой силой. Остановившись, я вылил в горло остатки пива и горестно сел на тротуар, обхватив голову руками. Все было кончено. В этом зрячем мире нет места слепому инвалиду.
Не помню, сколько я так просидел, сгорбившись, но вдруг почувствовал, что меня грубо потрясли за плечо.
– Эй, пьянь…
В согнутом положении я не видел ничего, кроме куска асфальта и чьих-то военных ботинок. Я дернулся и хотел было привстать и распрямиться, чтобы посмотреть, кто это, но привстать мне не дали – грубо положили ладонь на макушку, чтоб я не поднял головы. Будто я головой собирался осматриваться. Я услышал хамский голос:
– Сидеть, сказал! А ну спать, кому говорят!
В карман моей куртки залезла чья-то рука и начала там уверенно шарить. Сердце екнуло и ушло в пятки. Так всегда бывает у простого городского жителя, который живет себе, покупает пиво, платит штраф милиционеру и смотрит фильмы про героев. Но вдруг проваливается из своего удобного и привычного мира – в мир звериный. Туда, где все решают клыки, а ты – обычная овечка, и, надо признаться, довольно трусливая, а вовсе не герой блокбастера. И первая моя мысль была чисто американская: не двигаться, это ограбление! Ограбление – это такая же бытовая игра, как покупка пива или выплата штрафа, здесь нет роли постыдной или геройской, а надо отбросить глупые комплексы и предоставить каждому делать свое дело. Пусть грабители сделают свое дело и уйдут с добычей. А потом жертва сделает свое дело – пожалуется в милицию. А если будут телесные повреждения – то еще ко врачу. И врач сделает свое дело, и милиция сделает свое дело. Такова жизнь, и бог с ними, с небольшими карманными деньгами.
Рука все шарила в кармане куртки, где ничего не лежало, кроме носового платка, и я понял, что сейчас эта рука обшарит и карманы штанов, и тогда я останусь без мобильника, где номер Аллы, а еще без визитки, где номер этого дядьки из "Окулы"… И мысль американская сменилась мыслью русской. Мысль рвалась из глубины души, и выразить ее можно было только многоэтажным матом, на каждом из этажей которого противника размазывало в муку любой ценой, хоть ценой собственной жизни, а выражение "русский бунт, бессмысленный и беспощадный" даже близко не могло проиллюстрировать всю глубину и силу того, что рвалось и душило.
С яростным ревом я вырвался и пнул ботинок стоящего спереди. Рванулся снова, чувствуя, как трещит куртка, и ударил кулаком наотмашь, назад, успев на миг почувствовать костяшками живую кожу сального лица.
– Э, он не пьяный! – раздался удивленный крик.
И в ответ хриплый приговор:
– Гаси его…
Я распрямился и вскочил на ноги, освещая все вокруг яростным воем. И то, что я увидел, было очень и очень плохо: прямо передо мной стояли трое парней самой мерзкой внешности. Хотя не могу поручиться, что удалось хорошо рассмотреть их внешность. Внутри они тоже были неприятными. Неприятно выглядели их грудные клетки и желудки – пустые и сморщенные, с булькающей жидкостью. Потом, когда я научился рассматривать людей, я узнал, что так выглядит желудок человека, выпившего натощак пива или портвейна. Но меньше всего мне понравилось, что у двоих под одеждой висели хороших размеров ножи, у одного за пазухой – две странного вида палки. Откуда-то сзади, совсем рядом, полыхнуло отблеском, я не разобрал – то ли шорок, то ли вскрик, но я понял, что сзади тоже кто-то есть, а времени нет.
Я махнул кулаком назад, а ногой двинул ближайшему в пах, но в пах не попал, а попал в живот, где раздувался мочевой пузырь. Резко отпрыгнул назад и теперь увидел четвертого – в руке его был кастет.
– Гаси… – снова, согнувшись, прохрипел тот, кому я попал в живот.
Двое как по команде засунули руки за отвороты курток. А я вспомнил, что очень плохо бегаю. Да и куда бежать? Спящие темные дворы, впереди за домами грохочет проспект, там машины, фонари, возможно, люди. А эти трое словно бы нарочно стоят так, чтобы загородить мне путь к проспекту. А за моей спиной… Что же там? Я напряг память. Какой-то мусор: помойки, кусты, гаражи, старая трансформаторная будка, много деревьев, кажется, футбольное поле… или стройка? Гигантские катушки от кабеля и обломки бетонных плит там точно валялись. И если мне случалось оставлять машину на стоянке, то домой я шел не напрямик через заброшенную стройку, а светлыми дворами, потому что там всегда было темно и неуютно. Ни одного фонаря и, конечно же, ни одного человека, который мог бы прийти на помощь. Пока я обо всем этом думал, совсем упустил из виду четвертого, стоявшего сбоку, – видно, он замер и погрузился во тьму. Заметил я только какое-то движение, и мне в лицо рявкнуло – оглушительно, возмущенно и угрожающе. Что именно он сказал, я не понял. Впечатление было такое, будто ослепили ярким фонарем, а затем мир взорвался.
Больно было ужасно, как будто кулаком засадили в глаз. Только потом я понял, что он просто пихнул меня с размаху кулаком в живот. И даже не очень сильно, потому что я не упал.
Но в следующий миг я пришел в себя, в крови вспыхнул адреналин, и я ударил кулаком в размытый контур, целясь в висок. По-моему, толком не попал, но он отшатнулся. И тогда я повернулся и бросился в темноту. За спиной раздался разъяренный вой нескольких глоток, и это было очень кстати, потому что с ним я хорошо видел, куда бегу.
Пока я добежал до кустов, меня чуть не настигли, но как только замелькали кусты, а под ногами затрещало битое стекло и обломки кирпича, преследователи отстали. Судя по звукам, один даже споткнулся и грохнулся на землю шумно и матерно.
Легкие обжигало и в груди кололо – я пожалел, что давно не занимался физкультурой. Мои преследователи, матерясь, шумно продирались сквозь кусты. И делали они это так неуверенно, так широко расставляя руки, что я понял – они здесь ничего не видят. От удара в глазах еще плыли круги, я прижал ладонь к животу и немного подержал. Боль чуть утихла. Подонки шумно вылезали из кустов, и пора было бежать дальше. Или… не бежать?
Я тоненько посвистел, рассматривая землю вокруг, и понял, что нашел именно то, что нужно. Нагнулся, потянул рукой – точно. В руку мне лег грязный обрезок металлического прута – тяжелый и длинный, как монтировка. А в душу – лютая злоба за всех обворованных пьяных и случайных прохожих темных улиц. Подонки остановились и неуверенно оглядывались.
– Где он? – сказал хриплый.
– Да хрен с ним, пошли отсюда…
Сейчас смешно вспоминать, но в этот момент я снова испугался – испугался, что они уйдут. А этого мне уже совсем не хотелось.
– Братки! Не надо, а? – крикнул я жалобно. – Ну пожалуйста, не надо! Ну что я вам сделал, а?
Этого оказалось вполне достаточно. Я зашел за угол гаража и сжал прут, глядя, как они неуверенно приближаются, а тот, что впереди, несет руку с ножом так, будто это потухшая свечка.
– Пацаны, не надо, а? – повторил я тоненько-тоненько, как только мог, даже не для того, чтобы звучало жалобно, а просто чтобы освещать их фигуры более четким синим светом. – Пацаны, убить не убью, не умею. Но ведь покалечу, а? Пацаны? Руки-ноги переломаю, а? Может, не надо, а?
Рука со "свечкой" уверенно приближалась, и мой первый удар прутом был именно по ней – вспышка получилась яркой и звонкой.
Ремонт
Спать не хотелось. Да и как спать с открытыми глазами, когда все вокруг шуршит и светится? Я слонялся по квартире и пил пиво, закусывая хлебом. Хотелось слушать музыку, но только не в плеере с наушниками. Наушники, конечно, сияли радужно и красиво, но ничего не освещали. А вот телевизор полыхал как надо – музыкальными каналами. Но крутили там не совсем то, что бы мне хотелось слышать.
Очень хотелось позвонить Алле, но ведь номер, номер… Оказалось, что я вообще не помнил наизусть ни одного номера, разве что свой. А пообщаться с кем-нибудь очень хотелось. Можно было, конечно, порыться в мобильнике наугад и позвонить кому попало, но я знал, что в мобильнике у меня накопилась дикая куча таких левых людей, которые меня даже и не вспомнят, да и я их вряд ли. Почему я не чистил записную книжку мобильника?
К кому обратиться с просьбой, прочесть в мобильнике номер Аллы, я пока не решил – то ли удивлять прохожих на улице, то ли спуститься на четвертый к нашей домовой сплетнице старухе Андреевне. Как сформулировать эту просьбу аккуратно, я не придумал, а дарить всему человечеству сплетню о том, как жилец Саша ослеп и ругается с девицей Аллой, совсем не хотелось. Кроме Андреевны, я никого в доме не знал.
После обеда мне надоело слоняться по квартире, и тут пришла идея покопаться в машине. Почему я машину эвакуировал с проспекта именно к дому, а не в автосервис, – этого я понять не мог. Но раз уж она здесь, то я выбрался во двор и занялся ремонтом сам, громко посвистывая. Видно было мерзко, особенно провода. Я помечтал, как бы принести сюда телевизор, чтобы светить качественным ультрафиолетом, но мечта была несбыточная. Приходилось свистеть. Через полчаса от свиста пересохли губы, и я стал размышлять, где можно в воскресенье купить хороший свисток. Затем – размышлял, как сделать хороший свисток. Наконец нашлось неожиданное решение: в "бардачке" обнаружилась авторучка, а когда я развинтил ее и подул в трубочку, это оказался неплохой ультрафиолетовый свисточек – вполне яркий и довольно бесшумный, если не считать легкого сипения.
Со свистком дело пошло веселее, и вскоре стало ясно, что мотор цел, а дело, похоже, в электрике. Электросхема машины у меня была, да только какой в ней толк? Отвертка-пробник с лампочкой тоже не помогала – она была изобретена световыми людьми для световых же людей, а вовсе не для инвалидов вроде меня. Но вот тестер, который пищал на замыкание, оказался очень полезен.
В разгар работы пришла Андреевна.
– Сломалось? – участливо спросила она.
– А как же, Ольга Андреевна! – бодро вздохнул я. – Ремонтируем!
Андреевна помялась немного, но не уходила.
– Все с тех пор, как машину твою во дворе помяли?
– Нет, новая поломка, – сказал я хмуро. – А случаем, не знаете, кто ее помял?
– Боюсь, не скажу… – вздохнула Андреевна. – А преступность-то растет во дворе!
– Это точно… – кивнул я рассеянно.
Андреевна оглянулась, подкралась ко мне бочком и зашептала:
– В соседнем дворе-то за гаражами утром нашли четверых мальчиков!
– Мертвых? – ахнул я совершенно искренне.
– Слава господи, живые, – вздохнула Андреевна. – Лежали, стонали, ручки-ножки переломаны, живого места нет. А вокруг – ножи валяются, палки железные и чайки японские!