На массивном пороге Фафхрд невольно застыл, пораженный причиной слабого желтого света, который он заметил еще в высоких окнах. Светилось все. Потолок, стены, покрытый слизью пол - все испускало неровный свет. Даже резьба фосфоресцировала. Трепет, смешанный с омерзением, охватил его. Но по бокам и сзади напирали, приходилось идти вперед. Вино и приказ вождя туманили разум людей, они топали по длинному коридору, словно не замечая повсюду следов, оставленных при отступлении подводным царством.
Сперва некоторые по крайней мере держали оружие наготове, чтобы отразить нападение из засады, но вскоре об осторожности позабыли, иные уже прикладывались к бурдюкам и отпускали шуточки. Громадный рулевой, на светлой бороде которого пена прибоя оставила желтые пятна, затянул матросскую песню, остальные принялись подтягивать, да так, что затряслись мокрые стены. Все глубже и глубже спускались они в пещеру ли… или в подвалы замка по широкому, закручивающемуся коридору, покрытому толстым слоем ила.
Людской поток уносил с собой Фафхрда. Когда он замедлял шаг, его подталкивали, и он непроизвольно начинал торопиться. Лишь глаза его подчинялись собственной воле, впивая исполненным трепета взором бесчисленные подробности, открывавшиеся ему то с одной, то с другой стороны: бесконечные ряды неясных фигур, морских чудовищ и отвратительных, почти людских силуэтов, человекоподобных изображений гигантских мант или скатов, словно оживавших и слегка шевелящихся в дрожащем свечении, череду эту прервали несколько громаднейших окон или просто отверстий, занавешенных темными скользкими водорослями. Повсюду были лужи воды, дергались живые еще, задыхавшиеся рыбины, идущие давили их ногами или отбрасывали прочь, в углах под водорослями укрывались наросты ракушек. В мозгу Фафхрда все громче и громче билась мысль: когда же остальные поймут, где они оказались. Кому же не ясно, что свечение вокруг - свечение моря. Должны ведь эти безумцы понять, что таинственные обитатели глубин лишь совсем недавно оставили этот коридор. И конечно же, конечно, любой своими глазами может убедиться, что Симоргия действительно канула когда-то на дно морское и лишь вчера, а может быть, только что восстала из глубин.
Но все они топали за Лавасом Лаерком, и пели, и орали, и прихлебывали вино огромными глотками, откидывая назад головы и запрокидывая вверх на ходу бурдюки. Фафхрд же не мог рта открыть. Плечи его осели, словно тяжкий груз моря навалился на них. Ум его поглотило зловещее чувство, которое внушала затонувшая Симоргая, память древних легенд. Невольно представлялись черные века, когда лишь морские твари медленно вползали в лабиринты комнат, сновали по коридорам, ютясь повсюду, в каждой трещине и расселине… так Симоргия становилась одной из тайн океана. В глубоком гроте, открывшемся прямо в коридор, он приметил толстый каменный стол и громадную глыбу кресла за ним; там, как ему казалось, мешком осел осьминог - пародия на хозяина кабинета, - щупальца его были подогнуты, немигающие глаза слабо светились.
Понемногу свет факелов побледнел - становился сильнее мерзостный свет вокруг. И когда люди умолкли, оказалось, что рев прибоя уже не слышен.
Завернув за острый угол коридора, Лавас Лаерк издал торжествующий вопль. Шатаясь и спотыкаясь, остальные поспешили за ним и сразу же радостно завопили.
- О, Симоргия! - вскричал Лавас Лаерк. - Так вот где твоя сокровищница!
Коридор заканчивался квадратной комнатой, потолок которой был много ниже, чем в коридоре. Там и тут в ней были наставлены черные, источавшие влагу кованые сундуки. Под ногами вовсю хлюпал ил, и луж здесь было побольше, и свет был сильнее.
Люди нерешительно замерли, но светловолосый рулевой ринулся вперед и ухватился за край ближайшего сундука. Угол распался прямо в его руках: дерево стало мягким как сыр, металл истекал черной грязной ржавчиной. Он снова взялся за сундук, отломив остатки крышки. Взглядам открылся тусклый блеск золота, драгоценные камни едва просвечивали сквозь слой слизи. Захваченный врасплох краб метнулся в сторону и исчез сквозь дыру в задней стенке.
С алчными воплями остальные набросились на сундуки, трясли их, долбили, молотили мечами губчатую древесину. Двое подрались из-за сундука и рухнули на него, тот распался на части прямо под ними, а они все еще возились в грязи - на золоте и самоцветах.
Все это время Лавас Лаерк не сходил с того места, откуда испустил свой первый дразнящий крик. Позабытому всеми возле него Фафхрду казалось, что предводитель в смятении: приключение кончалось и безумный рассудок его пытался отыскать нечто ценнее золота и драгоценностей, способное насытить его прихотливую волю. Потом он заметил, что Лавас Лаерк внимательно вглядывается в квадратную, покрытую илом и явно золотую дверцу, расположенную почти наискось от выхода в коридор. На ней было вырезано какое-то странное, волнистое, похожее на одеяло морское чудовище. Лавас Лаерк гортанно расхохотался, а потом направился прямо к дверце. В руке его что-то поблескивало. Вздрогнув, Фафхрд узнал свое кольцо. Лавас Лаерк дернул дверцу, но та не открылась. Тогда он вставил кольцо ключом прямо в золотую дверцу и повернул его. Она подалась под новым толчком.
И тут Фафхрд понял - его словно окатило волной: ничто не происходит случайно, и все с того момента, когда стрела его вонзилась в рыбину, было кем-то подстроено… кем-то или чем-то… Оно захотело, чтобы дверцу отперли! Северянин повернулся и понесся по коридору так, словно прилив гнался за ним по пятам.
В коридоре было светло и без факелов, со стен словно в отвратительном сне стекал бледный, кошмарный, дрожащий свет. Мертвенное сияние колыхалось словно живое, обрисовывало затаившихся в каждой нише обитателей, не замеченных им на пути туда. Фафхрд споткнулся, растянулся во весь рост, поднялся, помчался дальше. Как ни стремился он вперед, собственные движения казались ему медленными, кошмар словно сковывал его ноги. Он пытался глядеть только вперед, но уголки глаз все равно выхватывали все, что он уже видел: свисающие вниз водоросли, чудовищные рельефы, раковины, угрюмые глаза осьминога. Без удивления он заметил, что на ногах и теле его светятся пятна слизи. Из окружающего свечения вдруг выступил небольшой квадратик темноты, он припустил к нему из последних сил. Квадрат медленно увеличивался. Это был вход в пещеру. Он выпрыгнул через порог в ночь. Кто-то выкрикивал его имя.
Это был голос Серого Мышелова, друг звал его с моря, со стороны, противоположной той, где лежала разбитая галера. Он побежал на зов, спотыкаясь на предательских гребнях. Освещенный лишь вновь появившимися звездами, у ног его простирался черный залив. Фафхрд прыгнул, неловко приземлился на другую скалу; устояв на ногах, снова метнулся вперед. Над краем тьмы раскачивалась мачта. Он едва не полетел кубарем, наткнувшись на приземистого человека, внимательно вглядывавшегося во тьму, из которой он только что появился. Схватив Фафхрда за плечо, Мышелов повлек его за собой к краю воды… Зайдя поглубже, они вместе плюхнулись в воду и поплыли к шлюпу, оставленному на якоре в спокойном месте под защитой скал. Мышелов потянул было якорный канат, но Фафхрд просто полоснул по тугой веревке ножом, выдернутым из-за пояса Мышелова, и быстро, рывками вздернул парус.
Шлюп медленно тронулся с места, рябь превратилась в волны, волны выросли в валы, а затем шлюп скользнул мимо черной скалы, острием меча торчавшей из белой пены, и оказался в открытом море. Но Фафхрд молчал, подняв все, что только могло парусить, он выжимал из потрепанного бурей шлюпа все возможное. Предоставленный собственному удивлению, Мышелов молча помогал ему.
Не успели они отойти подальше, когда все море тряхнуло. Оглянувшийся назад, за корму, Мышелов хрипло выкрикнул, не веря глазам. Их быстро догоняла волна, что была выше мачты шлюпа. Мышелов невольно поднял руки, чтобы как-нибудь заслониться от страшной черной стены. Корма шлюпа поползла вверх, вверх, вверх, кораблик добрался до вершины и, зависнув, рухнул по другую сторону гребня. За первой волной катила вторая, за ней третья, четвертая, они были разве только чуть ниже. Лодку побольше, конечно же, затопило бы в один миг… Потом громадные валы уступили место рваному водовороту волн поменьше, покрытому пеной. Чтобы удержать шлюп на плаву, требовались все их силы до последней капли и еще - тысяча мгновенных решений.
Когда забрезжил бледный рассвет, шлюп снова направлялся домой, на месте большого паруса, изодранного в последнем припадке бури, висело что-то, что нашлось, и уж куда меньшее. Им пришлось вылить за борт уже достаточно много воды, чтобы сделать шлюп опять мореходным. Завороженно следивший за наступлением рассвета Фафхрд чувствовал себя слабым, как женщина. Он едва слышал, как Мышелов рассказывал ему, кто, потеряв в бурю галеру из виду, он верно угадал ее курс и следовал за нею, пока не утих шторм и не показался странный остров, как он по ошибке причалил к нему, решив, что это порт ее назначения.
Потом Мышелов принес жидкого и горького вина и соленой рыбы, но Фафхрд оттолкнул снедь и спросил:
- Я должен знать это. Я не оглядывался, а ты все время упорно смотрел за корму. Что там было?
Мышелов пожал плечами:
- Не знаю. Слишком было далеко, и свет такой странный. Чушь какая-то. И я бы многое отдал, чтобы оказаться поближе. - Он нахмурился и снова пожал плечами. - Ну, мне казалось тогда, что я вижу толпу мужчин, по виду северян, в больших черных плащах. Они выскочили из какой-то дыры. И странно, освещавший их свет исходил ниоткуда. И они размахивали этими черными плащами, словно дрались с ними или плясали… Говорю тебе, все выглядело очень глупо… А потом они рухнули на колени и локти, накрылись плащами и поползли назад, в дыру, из которой появились. А теперь скажи мне, что я лгу.
Фафхрд покачал головой.
- Только это были не плащи, - произнес он.
Мышелов понял, что в словах друга кроется больше, чем он может предположить.
- Так что же это было? - спросил он.
- Не знаю, - ответил Фафхрд.
- Что же все-таки это было, я имею в виду остров, едва не утянувший нас вместе с собою на дно?
- Симоргия. - Фафхрд поднял голову и ухмыльнулся столь жестоко и холодно, с таким бешенством во взоре, что Мышелов невольно отшатнулся. - Симоргия, - повторил Фафхрд и привалился к борту лодки, отводя взгляд вниз на убегающую, назад воду. - Симоргия. Теперь она вновь утонула. И пусть она вечно волгнет там и гниет в собственной скверне, пока вся не покроется илом! - Дрожа как в припадке, он выпалил это проклятье и отодвинулся назад. Над восточным горизонтом появился первый алый мазок.
VII. Семь черных жрецов
Лужицами раскаленной лавы сверкали глаза на черном, словно застывший базальт, лице. Человек глядел вниз вдоль, крутого откоса на заснеженный карниз, что сужаясь уходил в едва тронутую рассветом зябкую мглу. Сердце черной жреца колотилось. Никогда, ни при нем самом, ни при жреце, породившем его, не проходили чужаки этим узким путем, что вел от Внешнего Моря через горный хребет, имя которому Древний. Минуло уже три долгих цикла, начинавшихся Годом Чудовища, четыре раза корабль на его памяти уходил за женами в Клиш и возвращался, но этим путем через горы проходили лишь он сам и его собратья… Однако все эти годы он стерег перевал столь же внимательно и надежно, словно по нему еженощно сновали какие-нибудь заблудшие и порочные лучники и копьеносцы, богохульники и грабители.
Тут снова - несомненно! - загремела песня. Судя по рыку, грудь у певца была просто медвежьей, словно каждую ночь ему приходилось упражняться в подобном занятии (именно так оно и было на, самом деле). Черный жрец отложил в сторону свой конический колпак, оставил на месте подбитые шкурками туфли и выскользнул из мехового одеяния - поджарое тело со впалым животом блестело, натертое жиром.
Вернувшись назад в скалистую нишу, он выбрал тонкую ветку из тщательно укрытого костра, положил ее над углублением в скале. В ровном свете огонька стало заметно, что углубление наполнено, едва ли не на пядь до краев, осколками самоцветов. Он подумал, что пройдет не менее тридцати медленных вздохов, прежде чем ветка перегорит посередине.
Он молча вернулся к краю ниши над заснеженным карнизом… Высотой она была в три человеческих роста, если мерить по рослому воину, но его собственный рост превышала раз в семь. Теперь внизу на карнизе смутно темнела фигура… нет, две. Он вытащил длинный нож из набедренной повязки, встал на четвереньки. Пробормотал молитву некоему странному, абсолютно немыслимому божеству. Где-то вверху потрескивал лед или сами скалы похрустывали, словно вся гора кровожадно расправляла плечи.
- Давай следующую песню, Фафхрд, - раздался веселый голос одного из путников. - Даю тебе тридцать шагов на сочинение, ведь на все приключение времени ушло не больше. Или снежный филин-скальд уже отморозил глотку?
Ухмыляющийся Мышелов шагал вперед, казалось бы, совершенно беззаботно, меч его - Скальпель - покачивался на боку. Серый плащ с высоким воротником и капюшоном, надвинутым на лоб, скрывал на смуглой физиономии все, кроме нахальства.
Фафхрд же был облачен в шерсть и меха: одежду им удалось спасти, когда шлюп разбился в этих морозных краях о прибрежные скалы. На его груди тускло поблескивала громадная золотая булавка, всклокоченные рыжие волосы были лихо перехвачены съехавшим набок золотым обручем. Лицо его с широко поставленными серыми глазами отражало спокойную удаль, хотя чело явно туманила дума. Над правым плечом его за спиной торчал лук, над левым же на медной драконьей морде-рукояти заброшенного за спину длинного меча поблескивали сапфировые глаза.
Наконец чело северянина прояснилось - не иначе какая-то дальняя, осененная гениями гора, вовсе не эта, заснеженная, по которой они проходили, одарила его словами, - он запел:
Лицо Лаерка как жало,
Да, как острие кинжала.
Гребцов с ним - двадцать четыре.
Черный корабль его мчится
По волнам, как в поле волчица.
Быстрей не найдешь во всем мире.
Не спас конь морей быстроногий
Того, кто сбился с дороги,
Кто на проклятой суше
Магам отдал свою душу.
И теперь на морском дне
Рыб собой кормит в волне.
Не…
Слова вдруг прервались, и Мышелов услышал скрип кожи по снегу. Обернувшись назад, он увидел, что громадный северянин летит к краю обрыва, и недоуменно подумал, зачем вдруг тому понадобилось изображать падение Лаваса Лаерка в зыби и хляби морские.
В последний момент локтями и ладонями Фафхрду удалось зацепиться за самый край карниза. В тот же миг черный, поблескивающий силуэт словно обрушился сверху как раз туда, где только что был северянин… приземлившись на руки, загадочная фигурка кувыркнулась, останавливая падение, и ринулась на Мышелова с ножом, сверкавшим в его руках, словно осколок месяца. Нож был направлен прямо в живот Мышелову и нашел бы цель, но Фафхрд, зацепившись рукой, дернул другой нападавшего за лодыжку. Мерзостно и тихо зашипев, черная фигурка обратилась к Фафхрду. Но Мышелов уже успел оправиться от неожиданного оцепенения, которому, как он уверял себя потом, никогда не осилить его в иных, не столь невообразимо промерзших и промозглых краях. Он шагнул вперед, отражая удар черного человечка; лезвие меча, высекая искры, ударило в скалу буквально в мизинце от руки Фафхрда. Умащенная жиром фигурка отлетела назад за спину Фафхрда, безмолвно, летучей мышью скользнула вниз и исчезла из виду.
Наполовину свисая над пропастью, Фафхрд закончил свое поэтическое творение:
И не ступит больше на сушу.
- Тихо, Фафхрд, - прошипел Мышелов прислушиваясь.
- Я, кажется, расслышал, как он упал.
Фафхрд сел с отсутствующим выражением лица.
- Едва ли, если пропасть здесь хотя бы наполовину так же глубока, как там, где мы видели ее дно в последний раз, - уверил он друга.
- Но кто это был? - нахмурился Мышелов. - Похож на человека из Клиша.
- Конечно. Правда, до клишийских джунглей отсюда как до Луны, - усмехнувшись, напомнил приятелю Фафхрд. - Должно быть, какой-нибудь почерневший от холода отшельник. Говорят, по этим пригоркам бродят странные существа.
Мышелов поглядел вверх на поднимавшийся сбоку чуть ли не на милю головокружительный утес, заметил над собой ближайшую нишу.
- Интересно, больше тут таких не водится? - поинтересовался он с нелегким чувством.
- Безумцы обычно бродят поодиночке, - заметил Фафхрд вставая. - Пошли, если хочешь горячего, надо спешить. Если не врут старые сказы, к восходу окажемся уже в Холодных Краях, а там найдется немного дров.
В тот же миг в нише, откуда свалился напавший, заполыхало. Свет пульсировал, становясь из фиолетового зеленым, потом желтым, наконец, красным.
- Что это? - заинтересовался происходящим Фафхрд. - В сказах ничего не говорится об огненных дырах в Древних Горах! Послушай, Мышелов, если я помогу тебе, ты, пожалуй, достанешь до этого выступа, а, потом подтянешься и сам…
- Ну нет, - перебил его Мышелов и потянул за рукав, досадуя на себя, что затеял разговор, - завтрак лучше готовить на хорошем добром костре. А отсюда я бы поторопился убраться, прежде чем этот свет заметят другие.
- Никто ничего не заметит, мой подозрительный дружок, - ухмыльнулся Фафхрд, позволяя увлекать себя по тропе дальше. - Смотри-ка - уже гаснет.
Но странный свет гаснущего пульсирующего огня видел по меньшей мере еще один глаз: громадный, как у кальмара, и яркий, как Собачья звезда.
- Ха, Фафхрд! - весело воскликнул Мышелов несколько часов спустя, когда совсем рассвело. - Вот и знак, который может согреть наши заледеневшие сердца! Гляди, зеленая горка улыбается нам, до костей промерзшим мужчинам, словно какая-нибудь размалеванная малахитовой зеленью смуглая куртизанка из Клиша!
- А горка-то будет погорячей клишийских девок, - отозвался громадный варвар, огибая выступ бурой скалы. - Уже растаяла, скинула с себя снег.
Это оказалось правдой. Хотя вдали на горизонте белели снега, зеленели ледники Холодных Краев, прямо перед ними в котловине поблескивало небольшое незамерзшее озерцо. Воздух вокруг оставался морозным, изо ртов путников все еще вырывались белые клубы, но под ногами был уже не снег, а бурый камень.
От ближнего края озерца и поднимался холм, о котором говорил Мышелов, и что-то на вершине его ослепительной звездой отражало лучи только что вскарабкавшегося на небосклон солнца.
- Если только это и впрямь холм… - тихо пробормотал Фафхрд. - Горка перед нами или клишийская куртизанка - у нее несколько лиц.
Суть была ухвачена точно. Зеленые склоны были изборождены лощинами и покрыты скалами так, что в их очертаниях легко было угадать чудовищные физиономии… глаза на них были прикрыты, правда, будто подмигивали незваным гостям. Книзу лица словно плавились, камень там словно оползал потоками воска… напоминавшими слоновьи хоботы, исчезавшими под невозмутимой гладью едкой на взгляд воды. То тут, то там среди зелени краснели кровавые пятна, похожие на жадные рты. Округлая вершина, резко отличная от остального, казалась сложенной из розового, словно живое тело, мрамора. И она тоже старалась сложиться в лицо… спящего людоеда. Полоса ярко-красного камня, пересекавшая ее чуть сбоку, вполне могла показаться его губами. Из расщелины в красном камне поднимался белый дымок.