– Должно быть, она увидела в окно, как я спускался вниз, чтобы избавиться от кареты, – сказал он. – Во всяком случае, она проводила меня до самой воды. И видела, как я прохожу вместе с каретой. Когда я появился снова, на этот раз без кареты, то напугал ее – как, впрочем, и она меня, – и она упала в обморок.
– Замечательно!
Клаус нахмурился.
– Она наверняка решила, что это обман зрения. А что еще ей оставалось думать? Экипажи не растворяются в воздухе, не так ли? Я отнес ее назад в комнату и напичкал снотворным из ромашки с маком, которым Анна-Лиза сейчас поит горничную. Я усадил ее в кресло, из которого она следила за мной, и оставил в надежде, что она примет все случившееся за сон. Больше всего меня огорчило то, что пришлось оставить ее в жестком и неудобном кресле, когда рядом стояла такая мягкая кровать, устланная пуховыми перинами.
– А что с каретой?
– Она уже на другой стороне, – сказал Клаус. Старейшина возвел глаза.
– А что мне было с ней делать, Генрик? На прежнем месте оставлять нельзя, а у нас спрятать негде… Барон Гильдерслив вернется. Кроме того, когда карета не приедет в Плимут, начнется расследование. Компания по прокату экипажей вышлет своего агента на поиски. Они бы нашли ее в реке, а потом прочесали все окрестности в поисках пассажиров. Не говоря уже о кучере, которого мы похоронили. Ты не хуже меня знаешь, что любой ценой нам необходимо сохранить инкогнито. Карета исчезла. В Ином мире им ее не отыскать.
– Юная леди отнюдь не глупа, милорд. Вам нелегко будет убедить ее, что все это лишь плод воображения.
– Увидев еще парочку таких… снов, она сможет с легкостью списать все на богатое воображение, уж будь уверен. Взглянув на мой мир, как она сможет заявить, что он существует на самом деле, и не прослыть безумной? После Войны возможности смертных значительно ограничились, Генрик. Иной мир оказался потерянным и забытым – растворился в тумане времени. Мы превратились в сказки, в сюжет для мифов и легенд. Ни один здравомыслящий смертный не станет верить в потусторонний мир, но сны – совсем другое дело…
Генрик ахнул:
– Вы не посмеете!
– Еще как посмею, если будет необходимо… и когда наступит время.
– Тогда вы все ей расскажете?
Клаус усмехнулся.
– Сны довольно непредсказуемая штука, дружище, – сказал он. – Это грань между явью и ирреальным… И если эту грань перейти, не остается ничего невозможного. И ты сам напомнил мне, что условий не два, а три.
Бэкка весь день старательно избегала Клауса. Теперь она прислала свои извинения, но отказалась от совместного ужина, попросив, чтобы поднос с едой принесли в ее покои. Ей это так просто с рук не сойдет! Он не сочтет слабость после пережитого достаточно уважительной причиной для того, чтобы так долго не появляться в столовой. Тем не менее она боялась встречи с ним: если окажется, что все это не было сном, то она просто сгорит от стыда.
Совсем некстати в дверь ее гостиной постучали. Она догадалась, кто за дверью, и все внутри оборвалось. Он даже в дверь стучал как-то особенно ласково.
Она открыла дверь. На пороге стоял Клаус, держа в руках серебряный поднос с "кордиалом", в котором плескалась пенистая жидкость сливового цвета и плавала веточка розмарина.
– Специально от… слабости, – сказал он с иронической усмешкой, которая заставляла ее сердце биться сильнее. Ничто в его поведении не указывало на то, что между ними произошло что-то предосудительное. И все же она чувствовала, что это "что-то" все-таки случилось. Все казалось таким реальным. Она до сих пор ощущала скользкую подстилку из мха под ногами и прохладные брызги водопада на лице.
– Что это? – спросила она, кивнув на бокал. Отстранившись, она позволила ему войти. Все приличия были соблюдены. За стеной Ула раскладывала ее ночную рубашку, задергивала эти проклятые шторы, разбирала постель, да и дверь между комнатами была открыта.
– Старое цыганское средство, – ответил он. – Медовый напиток с добавлением сладкого вина, рома, уксуса и воды, настоянной на розмарине. Лучше принимать перед сном. Присаживайтесь и выпейте. Этот дом наполнен травами, mittkostbart. He найдется человека, который разбирался бы в них лучше, чем Анна-Лиза. Ее умение лечить стало легендой.
Он поставил поднос на круглый столик и вытащил из бокала веточку розмарина.
– Позволите? – спросил он, направляясь к двери в спальню.
– Милорд?
– Я хочу положить это вам под подушку, – объяснил он, широко улыбаясь. – Говорят, что если веточку розмарина, вымоченную в этом напитке, положить под подушку юной леди, то во сне ей явится суженый.
Бэкка, стоя в дверях, смотрела, как он, кивнув Уле, которая наблюдала за ними, оставив свои дела, кладет веточку ей под подушку.
– Вот так! – сказал он, возвращаясь. – Приятных сновидений, mittkostbart. Надеюсь, теперь вы не променяете перину на жесткое кресло. Давайте присядем и немного побеседуем, прежде чем я оставлю вас наедине со сновидениями.
Бокал оказался в ее руке раньше, чем Бэкка успела это осознать. Опускаясь на кушетку, она смотрела, как он садится в кресло напротив, вытягивая ноги, как и во время их первой беседы. Мышцы бугрились под кремовыми бриджами. Ей уже приходилось видеть их… по крайней мере однажды. Это, несомненно, не было сном и предопределило события прошлой ночи. Как бы то ни было, думать об этом не хотелось. От одних только воспоминаний сердце начинало учащенно биться. Она ужаснулась, представив, какого цвета сейчас ее щеки, – у нее была очень светлая кожа, которая моментально становилась пунцовой.
– Выпейте, миледи, – сказал Клаус. – Вы не сможете оценить напиток по достоинству, пока он у вас в бокале.
Бэкка сделала маленький глоток.
– О боже! Он такой крепкий, милорд!
– Целебный напиток не может быть слабым, как вода. Вы хотя бы раз видели, чтобы водой лечили?
– Я думала… дело в том, что… я не привыкла к крепким напиткам, милорд.
– Я бы не назвал это снадобье крепким напитком, это просто лекарство. О, ну зачем же делать такое лицо? – рассмеялся он, увидев ее недовольную гримасу. – Как вы похожи на ребенка… Вы чудо, mittkostbart. He позволяйте жизни себя испортить. Невинность ценится превыше золота.
Возможно, так подействовал напиток или же врожденное любопытство, которое не раз играло с ней злую шутку, но Бэкка решила его испытать… для пущей уверенности. Хотя какая может быть уверенность с таким обаятельным, таинственным мужчиной, как граф Клаус Линдегрен?
– Я очень боюсь, что отец вернется, – призналась она. – Вы не знаете его так хорошо, как я. Он камня на камне не оставит… Рано или поздно карету на дне ущелья найдут, не могут не найти. И тогда…
Клаус поднял голову.
– Ее никто не найдет, – сказал он. – Я еще вчера утром, сразу после отъезда вашего отца, собственноручно вытащил ее из реки. Ее… разобрали на части. Части, которые нельзя будет использовать для моих экипажей, сожгли или закопали. Компания по прокату экипажей от этого не разорится, а для нас последствия такой находки могли бы быть весьма плачевны. Я уже говорил, что вы можете мне довериться, миледи. Со мной вам ничего не грозит. Клаус Линдегрен отнюдь не безгрешен, но он никогда не оставлял даму в беде.
Он говорил так искренне, к тому же она сама отчетливо видела… что-то невообразимое. Она тряхнула головой, чтобы избавиться от наваждения – перед глазами от снадобья и без того все плыло, – а что касается сомнений, то они так и не развеялись, даже после столь проникновенного монолога.
– С-спасибо, милорд, – выдавила она. Нельзя показывать, что она в чем-то его подозревает. И ей совсем не было страшно. Может, все из-за влечения к нему, которое уже бесполезно было отрицать? Возможно, именно поэтому с самого начала в его присутствии она чувствовала себя надежно защищенной.
– Я боюсь, что доставляю вам неудобство, – сказала она. – Вы только вернулись домой, и вдруг вам на голову свалилась беглянка с пострадавшей прислугой. Мне нельзя здесь оставаться… так будет лучше для нас обоих, милорд.
– Интересная ситуация, – задумчиво произнес он. – Вам здесь хорошо, миледи?
– Мне здесь… слишком хорошо, милорд. Но я хочу продолжить путь… прежде чем…
– Прежде чем что, mittkostbart.
В его голосе появилась волнующая хрипотца, которая словно языками пламени ласкала ее самые потаенные места. Этот мужчина мог возбуждать одними лишь словами. Где уж ей тягаться с таким покорителем женских сердец? Напиток развязал ей язык, и она обмолвилась о самом сокровенном. И как теперь взять свои слова назад, когда больше всего на свете она хочет снова оказаться в этих крепких, надежных руках?
– Я всего лишь хочу, чтобы мне не стало… слишком хорошо, – ответила она, стараясь не смотреть ему в глаза.
– По опыту знаю, что среди друзей "слишком хорошо" не бывает.
– И все же мне нужно ехать, – повторила она, – как только Мод достаточно окрепнет. Я хочу поговорить с Анной-Лизой о ней, когда это будет удобно. Я почти все утро просидела с Мод. Припухлость сошла, но синяк выглядит довольно устрашающим. Надеюсь, это ненадолго. Но больше всего меня волнует ее апатия. Большую часть времени она спит – слишком много, на мой взгляд. Я знаю ее с детства, милорд, и, поверьте моему слову, сейчас она сама на себя не похожа.
– Утром непременно поговорите с Анной-Лизой о вашей служанке, – сказал он. – Бедная девушка смягчила ваше падение, миледи, но сама при этом упала крайне неудачно. Вполне естественно, что для ее исцеления понадобится время. Она идет на поправку, я сам это видел, и мы должны быть благодарны уже хотя бы за это. Да она скоро будет здоровее нас с вами! А как только она наберется достаточно сил, чтобы служить вам, я лично провожу вас до Плимута. Если вы еще не передумали ехать туда.
– Спасибо, милорд, но я не хотела бы настолько вас обременять. Я могу позволить себе нанять экипаж.
– Ах да, конечно. Но будет ли разумно привлекать к себе лишнее внимание? Наемные экипажи легко отследить. Боюсь, что это напиток так на вас влияет, миледи. Когда придет время, я доставлю вас в целости и сохранности туда, куда захотите. Но не сегодня.
Он поднялся, забрал пустой бокал и, взяв ее за руки, поднял с кресла.
– Мы уже достаточно долго беседуем, – сказал он. – Не хотелось бы испортить эффект от напитка, не так ли? Пусть Ула поможет вам… и засыпайте, mittkostbar. У вас впереди еще достаточно времени, чтобы подумать и принять решение.
Клаус поднес ее руку к губам и нежно поцеловал, одновременно пальцами лаская мягкую кожу ладони. От этих ласк у Бэкки вырвался легкий стон. Подобные ощущения были для нее так новы, так загадочны, что не могли не быть запретными. Она напряглась. Он постепенно вводил ее в мир чувственных наслаждений, и хотя она не совсем понимала, что происходит, но все же хотела, чтобы это длилось вечно. Он поднял голову, но руку ее не выпустил. В свете свечи его зрачки расширились настолько, что уже нельзя было различить цвет глаз – сплошное глубокое синее мерцание морской воды. Они стали темными и загадочными, и если бы она потеряла контроль над собой, то утонула бы в этом бездонном омуте.
– Спокойной ночи, милорд, – сказала она наконец, освобождая руку.
Клаус поклонился, щелкнув каблуками в одному ему свойственной манере.
– Приятных сновидений, миледи.
Глава 6
– Куда мы идем? – пробормотала Бэкка. Клаус вел ее за руку. Она взглянула на свои босые ноги.
– Мои туфли… – воскликнула она.
– Они вам не понадобятся, mittkostbart, – сказал он. – Тс-с-с! Ведь мы не хотим никого разбудить, правда?
Какой странный сон! Она почти не чувствовала, как ноги касаются пола. Он вел ее вниз по винтовой лестнице и через черный ход в лес. Трава под ногами была прохладной и влажной от росы. По земле начал стелиться туман, и, взглянув вниз, Бэкка не увидела собственных ног. Туман клубился и обвивал лодыжки, словно лаская их, по мере того как они продвигались по тропинке. Странно, но больше нигде в лесу его не было.
В этот раз Клаус не был обнажен, только ноги его были босыми. Неужели он из чувства приличия решил приодеться по случаю ночной прогулки? Видимо, так оно и было, хотя с таким же успехом он мог быть и обнажен. Черные шелковые панталоны только подчеркивали бугрящиеся мышцы ног, ягодиц, бедер. На шее не было галстука, завязанного затейливым узлом, а верхние пуговицы рубашки из египетского хлопка были расстегнуты, открывая волоски бронзового цвета. Он не дал ей времени одеться. Легкая полупрозрачная ночная рубашка, сползающая с плеч, вряд ли была подходящим нарядом для прогулок с джентльменом под луной – разве только эта прогулка происходила во сне… Луна освещала все вокруг. Несмотря на прохладный туман, клубящийся у босых ног, она не замерзла. Ночь была душной и безветренной.
Казалось, что они ступили на заколдованную землю. Лесные создания, снующие то тут, то там, не издавали ни звука, однако создавалось впечатление, что отовсюду за ними наблюдают тысячи глаз – с деревьев, из тумана, из пляшущих вокруг, но недосягаемых огоньков. Они шли молча. Дойдя до водопада, Клаус развернул Бэкку лицом к себе.
– Добро пожаловать в мой мир, mittkostbart, – сказал он. – Существует ли музыка более прекрасная, чем та, что исходит от водопада?
Бэкка прислушалась и на самом деле услышала поющие голоса. Она принялась разглядывать серебристую сверкающую ленту, падающую с замшелых камней в реку, невесомые облака брызг, поднимающихся над рекой и пляшущих в сиянии луны. Внезапно она захлебнулась запахом тела Клауса, смешанном с чистым ароматом морских водорослей, сладкого салата и самого водопада. Она как можно глубже вдохнула в себя этот запах, и легкий стон сорвался с ее губ.
– Я собираюсь поцеловать вас, mittkostbart, – прошептал он, уткнувшись в ее волосы.
Бэкка заглянула в его глаза, кажущиеся в темноте бездонными. В них вспыхивали искорки, как будто морские обитатели поселились там и метались при свете луны. Его губы приближались – такие притягательные, желанные, манящие. И когда эта сладкая пытка стала просто невыносимой, он припал к ее губам нежным, сводящим с ума поцелуем. Бэкка застонала, ощутив прикосновение, а он проникал все глубже, искусно водя языком и дразня до тех пор, пока сердце бешено не застучало в груди, норовя вырваться наружу. Не ожидавшая подобного напора, она напряглась, словно от резкой боли, но не в силах была разрушить эти чары. А он тем временем пробовал ее на вкус, прижимая все сильнее. Как же долго в своих предрассветных фантазиях она мечтала об этих сильных руках!
Но во сне не существовало ограничений. О приличиях можно было забыть. Она могла позволить себе отдаться желаниям, бросить свое пробуждающееся тело навстречу запретным чувственным наслаждениям, которые сулили его объятия.
Умелые пальцы ласкали ее лицо, скользили по шее к плечам. Бэкка замерла, а ее ночная рубашка медленно сползала вниз, обнажая грудь навстречу туману, обволакивающему их, лесу, который укрыл их под своей сенью, воде с растворенным в ней лунным светом, которая ниспадала в реку, озаряя ночь дрожащим сиянием.
Он был гораздо выше ее. И красив как античный бог, восставший из тумана, со светящейся в лунном свете серебристой прядью волос. Эта серебристая полоска выделялась на его голове, напоминая водопад.
Он, пожирая ее взглядом, обхватил ладонями ее грудь, сначала одну, затем вторую, и ласкал пальцами соски, пока они не набухли. Застонав от удовольствия, он склонился и обхватил соски губами – посасывал, покусывал, играл с ними языком, заставляя ее кричать от удовольствия. Все сильнее прижимая ее, он застонал громче. Бэкка ахнула, когда он заставил ее провести рукой по своему затвердевшему мужскому достоинству. И ахнула снова, почувствовав, как он реагирует на ее прикосновения. Он нашел ртом ее губы и проглотил звук, слившийся с его гортанным стоном.
Внезапно она ощутила, что черный шелк куда-то исчез, а она касается горячей, возбужденной плоти. У нее упало сердце. Жар, рождающийся внутри, рвался наружу. Потерявшись и этом чуде, в огне неведомой ранее страсти, в колдовстве знойной ночи, она всеми силами пыталась выбраться из сна. Если, конечно, это был сон. Уж очень все походило на явь…
Вдруг его голос отдалился. Словно невидимые руки увлекли сто прочь. Она потянулась к тому месту, где он стоял, но руки се сомкнулись в воздухе, а не на живом создании из плоти и крови. Свет начал меркнуть. Куда исчезла луна? Где руки, державшие ее так нежно, так отчаянно? Остался только запах, щекочущий ноздри, окутывающий и наполняющий ее. Он проходил сквозь нее, словно ветер, хотя в лесу не ощущалось ни малейшего дуновения. Затем из отдаленного уголка сознания воображаемый ветер принес глубокий, нежный голос:
– Спите, mittkostbart, – прошептал он. – Это все… пока что.
Пошатываясь, Клаус спустился по винтовой лестнице и буквально вывалился через черный ход наружу, оставив дверь открытой настежь. Леди Рэбэкка Гильдерслив была в целости и сохранности доставлена в свою постель, одежда ее ничуть не пострадала, но это не было его заслугой. Ненавидя себя за то, что сделал, и за то, чего едва не сделал, он шел, спотыкаясь, по дорожке в лес, издавая звериное рычание, которое будило птиц и заставляло взмывать в небо. При его приближении лесные жители разбегались. Даже блуждающие огоньки покинули его, когда он, сойдя с тропы, прошел по высокой траве к водопаду, упал на колени и принялся бить кулаками по замшелым валунам – пока ладони не превратились в липкое зеленое кровоточащее месиво. Его всегда гордо развернутые плечи сотрясались от сухих рыданий до тех пор, пока их не коснулась чья-то рука. Тогда он поднял голову и сквозь слезы, застилающие глаза, взглянул на Генрика, стоящего над ним.
– Уходите, ваше высочество, – сказал старейшина. – Это слишком для одной ночи.
– Я же запретил называть меня так! – взорвался Клаус.
– Кто здесь может нас услышать?
– Не в этом дело. Делая это здесь, ты можешь оговориться и на людях.
– Этой ночью все желания особенно сильны, – заметил старейшина. – Так бывает всегда, когда всходит полная луна и остается очень мало времени. Вы знаете об этом, милорд. Что за представление вы устроили? Что вы хотели этим доказать?
– То, что я властен над собственными желаниями.
– А вы сделали… это?
– Это наверняка произойдет, – отрезал Клаус, глядя на старейшину. В его глазах все еще стояли слезы. – Но не так скоро. Тот напиток, что я дал ей… Она думала, что спит, Генрик. Этого я и добивался. Я хотел показать ей наш мир, но при этом не очень шокировать. Я не ожидал, что она так быстро раскроется передо мной, и не думал, что она подпустит меня так близко. Она обычно отдергивает руку, когда я из учтивости просто целую ее. Находясь в сознании, она бы никогда не позволила мне подобных вольностей. Ведь она леди.