Повинуясь общему порыву, Грин и Яттмур кинулись под деревья, чтобы хоть как-то укрыться там под редкой кроной. Дождь усилился и разделился на отдельные крупные капли. В течение некоторого времени океан для них превратился в белесую слегка изломанную полосу, отмечающую кромку берега, то место, где волны набегали на камень.
Из дождевой пелены внезапно пришел высокий трубный зов, предупреждающий клич, словно бы остерегающий мир от опасности дальнейшего продвижения. Это морское животное подавало берегу сигнал. Почти сразу же вслед за этим с берега донесся ответный клич. Сам остров, вернее высящаяся в центре его скала, так же трубно кричала в ответ.
Совершенно ровная и разрывающая душу нота словно бы испускалась недрами острова. Нельзя было сказать, что звук был очень громкий; но он заполнял собой все находящееся вокруг, опускаясь на сушу и воду подобно дождевой пелене, в которой каждая частица его ноты являла собой будто бы отдельную каплю, ведущую себя с осознанием полной индивидуальности. Потрясенная чужеродным кличем до глубины своего естества, Яттмур вскрикнула и, разрыдавшись, прижалась к Грину.
Перекрывая ее рыдания, перекрывая шум дождя, плеск моря и даже отдающийся во всем и вся эхом клич островной горы, раздался другой, полный откровенного ужаса крик, и тут же стих. Услыхав в этом крике знакомую смесь жалости к себе, испуга и желания излиться в стенаниях, Грин немедленно узнал его:
– Это наши рыболовы, которых мы искали! – воскликнул он. – Они где-то рядом.
Он без особой надежды оглянулся по сторонам, стирая с лица и глаз струи дождя. Сверху с утеса лилась вода, широкие кожистые листья тоже то и дело обрушивали вниз могучие потоки, резко распрямляясь и избавляясь от груза воды. Вокруг не было видно ничего, кроме деревьев, утопающих под льющимися сверху потоками вод. Грин не двинулся с места; рыболовам придется подождать, пока дождь не прекратится. Обняв Яттмур, он стоял под деревом, не собираясь выходить под ливень.
Они не сводили глаз с моря, и постепенно серая пелена перед ними начала изменяться под аккомпанемент грохота волн.
– О, живые тени, чудовище выходит из моря, чтобы напасть на нас, – выдохнула Яттмур.
Огромное водяное животное наконец выбралось на мелководье и постепенно выходило на сушу. Они уже могли различить струи воды, льющиеся из огромных каверн на угловатой и плоской голове животного. Рот создания, узкий и темный, словно могила, раскрылся, треснув от края и до края словно провал в земле. Не выдержав, Яттмур вырвалась из объятий Грина и, испуская испуганные крики, бросилась бежать вдоль берега прочь, в том направлении, откуда они только что пришли.
– Яттмур! – первым порывом Грина было устремиться за ней вслед, но висящий на нем гриб остановил его, парализовав мышцы. Грин застыл пригнувшись, в позе бегуна, приготовившегося к старту. Затем, потеряв равновесие, упал на бок лицом в мокрый песок.
– Оставайся на месте, – прозвенел сморчок. – Этот зверь пришел сюда не за нами, и ты можешь спокойно оставаться здесь и смотреть, что случится дальше. Если ты будешь стоять тихо и не высовываться, зверь не тронет тебя.
– Но Яттмур…
– Пусть глупая девчонка бежит. Позже мы разыщем ее.
Сквозь шум дождя донесся глухой срывающийся рев. Добираясь до берега, чудовище исчерпало остатки сил. С огромным трудом оно выбралось на каменистый берег, проделав это всего в нескольких ярдах от того места, где за камнями лежал Грин. Дождь скользил с боков зверя серой пеленой, и вышедшее из воды существо, тяжко перебираясь через камни, мучительно дыша и болезненно переставляя плавники в окружении чужеродной среды, олицетворяло собой уродливый символ боли, который может привидеться разве что только в кошмарном сне.
Постепенно передняя часть чудовища, его голова, оказались скрытыми от Грина за деревьями. Теперь он мог наблюдать только за телом, передвигающимся резкими толчками широких плохо приспособленных к такому занятию плавников, но потом и задняя часть туши пропала. По камням пляжа протащился хвост; потом и хвост скрылся в джунглях.
– Пойди и посмотри, куда направилось это существо, – приказал сморчок.
– Нет, – резко отозвался Грин. Он опустился на колени, обхватив руками бока, там, где дождь и грязь смешались в коричневую жижу.
– Делай так, как я сказал тебе, – прозвенел сморчок.
Всегда и во всем в сознании гриба теплились настойчивые врожденные планы, призывающие его размножаться всеми возможными способами. Несмотря на то, что человек, с его разумом и послушанием, казался сморчку хорошим носителем, все же он не во всем оправдал его ожидания; грубая и бездумная сила, сосредоточенная в проползшем мимо монстре, стоила того, чтобы уделить ему внимание и подвергнуть исследованию. Сморчок подтолкнул ноги Грина вперед.
Добравшись до окраины леса, он увидел следы морского чудовища. Пробираясь по пляжу в Лес, чудовище прорыло в песке и гальке канаву глубиной не менее человеческого роста.
Слыша, как стучит в висках кровь, Грин упал на четвереньки. Морской зверь не мог уползти далеко; в воздухе отчетливо был слышен тяжелый запах водяной гнили. Остановившись у прохода между деревьями, куда уползло чудовище, он принялся пристально вглядываться в завесу дождя.
В этом месте деревья странным образом расступались, чтобы снова через несколько метров сомкнуть свои ряды. Песок, устилающий просеку, тянулся вплоть до самой конической горы – туда, где у подножия горы открывалась пещера. Сквозь струи дождя можно было видеть, как след чудовища уходит в пещеру. Можно было даже различить размеры пещеры – пространство ее было достаточно большим, чтобы вместить в себя огромного морского зверя, но не более того – пещера была пустой и в ней царила тишина, она казалась пастью, зияющей в камне скалы.
Пораженный увиденным, забыв о своем страхе, Грин вышел из-под деревьев, чтобы лучше видеть, и в тот же момент заметил шестнадцать пропавших рыболовов.
Столпившись в кучу, они стояли у самых крайних деревьев, окаймляющих песчаную просеку, прижавшись спинами к скале возле входа в пещеру. Странно, но они выбрали себе убежище под выступом скалы, с которого теперь на их головы сверху лились потоки дождевой воды. С шерстью, облепившей их тела, они казались вдвойне мокрыми и испуганными. При появлении Грина рыболовы испустили крики паники, в страхе хватаясь за свои гениталии.
– Эй, вы, идите-ка сюда! – закричал им Грин, продолжая оглядываться по сторонам в надежде выяснить, куда же девалось морское чудовище.
Стоящие под потоками воды рыболовы были полностью деморализованы; Грин вспомнил их крик ужаса, когда они заметили выбирающееся из воды чудовище. Теперь вид у них был такой, словно они вот-вот пустятся наутек от него, но при этом они топтались на месте и бегали кругами, словно испуганные овцы, издавая полные страха неразборчивые крики. При виде подобной глупости ярость наполнила душу Грина. Он поднял с земли тяжелый камень.
– Быстро идите все сюда, вы, пустоголовые толстопузые! – закричал он. – Быстро, пока чудовище не заметило вас!
– О, ужас! О, господин! Весь мир не любит милых толстопузых! – запричитали рыболовы, натыкаясь друг на друга и поворачивая к нему толстые спины.
Грин со злостью метнул в их сторону камень. Камень точно попал в жирную спину одного из рыболовов, что закончилось плохо. От боли рыболов пронзительно закричал и выскочил на песок просеки, где завертелся волчком, потом бросился бежать прочь от Грина, прямо в пещеру. Подхватив крик своего соплеменника, остальные рыболовы, толкаясь, тоже устремились за ним, прикрывая руками зады.
– Эй, вернитесь! – крикнул им Грин, бросившись следом прямо по глубокому следу морского чудовища. – Не смейте входить в эту пещеру!
Рыболовы не обратили на его предупреждающие крики никакого внимания. Вскрикивая, словно насмерть перепуганные мелкие зверьки, они один за другим исчезали в пещере, где их вопли гулким эхом отражались от стен. Грин бросился за ними следом.
Возле пещеры гнилостный дух чудовища ощущался особенно сильно.
– Не вздумай туда входить и прикажи рыболовам выбираться наружу как можно быстрее, – посоветовал Грину сморчок, тревожный звон которого заполнил собой все его тело.
Со стен и потолка пещеры свисали остроконечные каменные выросты, остриями направленные в сторону глазниц, точно таких же, какими были усыпаны наружные стены горы. Эти глазницы тоже были зрячими; как только рыболовы оказались в пещере, створки-веки глазниц отворились и глаза уставились на них, поворачиваясь один за другим, все больше и больше увеличиваясь в своем числе.
Понимая, что в пещере они оказались в ловушке, рыболовы падали на песок и ползли в сторону Грина, что есть сил причитая и хором вымаливая у него пощаду.
– О, могучий господин-убийца с крепким телом, о господин, преследующий нас и гонящий, зри, как послушно мы бежим к тебе, когда мы видим тебя рядом с собой! Как рады мы тому, что ты одарил нас честью своего господского взгляда. Мы бежим прямо к тебе, хоть наши бедные ноги и не слушаются нас и заплетаются и иной раз посылают нас в неправильном пути, вместо того чтобы сразу счастливо избрать путь верный, ведь это дождь заливает нам глаза.
Внутри пещеры глаза все продолжали открываться и открываться, останавливая свой неподвижный взгляд на рыболовах и Грине. Схватив одного рыболова за шкирку, Грин вытащил его из пещеры и рывком вздернул на ноги; при виде этого остальные затихли, обрадовавшись, что на мгновение их, может быть, пощадят.
– Все слушайте меня, – крикнул Грин, крепко сжав от ярости кулаки. Этих незадачливых существ он теперь ненавидел всей силой своей души, потому что их жалкий вид вызывал в нем только одно презрение. – Я не собираюсь бить вас и тем более убивать, я столько раз уже повторял вам это. Но сейчас вы должны будете все вместе послушно выйти из пещеры. Внутри пещеры таится неизвестная мне опасность. Нужно поскорей выбраться обратно на берег!
– Ты забросаешь нас там камнями…
– Какая разница, что я там с вами сделаю! Делайте так, как я вам говорю. Шевелитесь!
С этими словами он схватил другого рыболова и рывком вышвырнул его из пещеры под дождь.
Сразу же после этого началось то, что после Грин называл миражом.
На стенах пещеры открылось еще несколько глаз, и количество их, видимо, достигло своего критического значения.
Время остановилось. Весь мир обратился в зелень. Рыболов, выбегающий из пещеры, так и застыл на выходе в неудобной позе с одной поднятой ногой и медленно начал наливаться зеленым светом. Пелена дождя позади него тоже налилась зеленью. Все замерло и сделалось зеленым.
Потом мир начал ужиматься. И становиться карликовым. Сжиматься и обращаться в свое миниатюрное подобие. Превращаясь в каплю дождя, вечно падающую из глаза небес на греховную землю. И в мельчайшую песчинку, вечно катящуюся по плоскому стеклу бесконечного времени. И в быстролетный протон, безустанно несущийся по своей привычной крохотной орбите, рассекая сжатый до молекулы космос. Чтобы наконец достигнуть бесконечной малости того, что именуется "ничто"… полное всеми мыслимыми смыслами небытие… обращающееся в самое Бога… становящееся мелким пятнышком на кончике рога или хвоста своего собственного исчадия…
…призывая неисчислимые миллиарды миров, с ревом проносящихся за единую секунду вдоль зеленой цепи событий… или летящих сквозь небывалые волокна несуществующей зеленой материи, дожидающейся в течение многих веков в кунсткамере древностей своего часа, чтобы выйти на свет.
Ведь и он тоже летел, верно? Среди всех этих радующих душу звуков вокруг него (кто их издавал?), из которых теперь состояло бытие, которым был он, а также и что-то иное, что-то иное из другой плоскости памяти, некогда именующееся толстопузым рыболовом. И если это на самом деле был полет, тогда полет этот происходил в невероятной величины зеленом мире исполненном наслаждения, наполненным чем-то иным, отличным от обыкновенного воздуха, протяженность чего измерялась в иных единицах, отличающихся от обычного качества времени. Они летели в пространстве, наполненном светом, и сами испускали от своих тел свет.
И в этом мире они были не одни.
Вместе с ними здесь было все и вся. Жизнь замещала собой время, потому что происходящее можно было назвать именно так; смерть ушла и суть ее исчезла, и часы времени отмерялись тут только током жизненных соков. И пространство и время, и то и другое стало одним…
В том пространстве сути иного существования – или, если это так можно было назвать, в одном сне внутри другого – существование соединяло собой песок пляжа и висящий в воздухе серый дождь (серый? в этом мире не могло быть ничего, кроме зелени, ведь нет никакого иного оттенка, который был бы настолько похож на зелень) и в этом бытии существовали и парящая некогда в небе огромная птица и морское чудовище… пробирающееся сквозь… мираж и все пребывающее в том же самом сладостном наслаждении чувством общего бесконечного довольства. Все окружающее их было полно уверенности, что мир существует в покое и счастье и что повсюду будет полно места для того, чтобы жизнь произрастала и развивалась спокойно и без противоречий, двигаясь так вечно и безгранично, сколько будет тому угодно, и толстопузые рыболовы, и семяптица, и морское чудище, все вместе и рядом.
И еще он знал, что все, кроме него, покорно и с готовностью направляются в сторону этого миража. Но не об этом здесь была его печаль, потому что именно там была заключена сладость и сок жизни, без усилий растягивающихся в бесконечность полета/танца/пения, без мыслей о токе времени, без прошлого и будущего, без горя и печали.
Исполненные лишь зеленым светом и довольством.
При том, что он каким-то образом двигался далеко позади от остальных! Его первой мыслью было, что он умирает. Здесь было также и горе, даже посреди океана этого довольства, и протяженность в пространстве, имеющая смысл так же и здесь, в результате чего он определенно и совершенно ясно двигался позади всех остальных.
Они даже не оглянулись на него, веселые и устремленные, семяптица, морское чудище и толстопузые рыболовы, все. Споры и семена, счастливые растения, они не замедляют ход, отчего расстояние между ними все увеличивалось. Он не сможет лететь вслед за ними, и от этого слезы наворачивались ему на глаза, он никогда не сможет затеряться в этом счастливом свете… О, ему предстоит потерять это внезапно ставшее для него таким родным и дорогим место, исполненное такой невероятной и доброй силы.
Никогда снова ему не придется изведать страх, или последнюю безнадежность попытки вновь обрести рай, это очарование захватывающего все его существо зеленого света, охватывающего его сознание головокружения, и взгляд этих глаз, этих бесчисленных миллионов глаз, всех разом говорящих ему: "Нет, тебе сюда нельзя", и силой отворачивающих его обратно, к тому месту, которому он спокон века принадлежал…
Он снова находился в пещере, растянувшись на песке в позе, отдаленно напоминающей положение тела бегуна. В пещере он был один. По сторонам его окружали миллионы закрытых каменных глаз, отвернувшихся от него в пренебрежении, в то время как в его голове затихала зеленая музыка. Теперь он был одинок вдвойне, потому что даже островная гора – и та ушла из пещеры.
Дождь по-прежнему лил с небес. Задумавшись, он понял, что момент, в течение которого он находился вне стен этого помещения, длился лишь крохотное мгновение. Лишь частицу времени… чем бы то ни было… возможно, оно было лишь субъективным феноменом, механизмом в кровеносной системе человека, страдания от присутствия которого не были известны растениям.
Почувствовав, что подобные мысли наполняют его голову ужасом, Грин поднялся и сел.
– Сморчок! – прошептал он.
– Я здесь…
Наступила долгая тишина.
Потом, внезапно, сморчок снова заговорил.
– Ты обладаешь сознанием, Грин, – прозвенел он. – Поэтому башня не приняла тебя – она не приняла нас. Рыболовы почти настолько же глупы и безмятежны, как морское чудовище или семяптица; они были приняты. То, что для нас было миражом, теперь для них реальность. Они были приняты.
Снова тишина.
– Приняты чем? – спросил Грин. – Это было так прекрасно…
Сморчок не ответил ему напрямую.
– Время, в которое мы живем, эти тысячелетия растительной жизни, – так начал он свой ответ. – Растения покрыли собой всю землю, насадили на ней свое господство, укоренились повсюду и процветают в полном покое и безмыслии. Растительность приняла все возможное и невозможное разнообразие форм, населивших все, что только возможно, среды обитания, с тем чтобы каждый экологически доступный для растительной жизни уголок обитания был занят.
Земля сейчас перенаселена настолько, как это не случалось никогда за все прошедшие века. Растения сейчас находятся всюду… они бездумно наслаждаются своим могуществом, сеют семена и размножаются, усиливая уже и без того насущную проблему скученности, в результате чего самой важной задачей текущего момента становится вопрос, каким образом на одном клочке почвы могут уместиться одновременно две травинки и обе одновременно благополучно там расти.
В свое время, когда твой далекий предок, человек, правил этим миром, он знал способы борьбы с перенаселенностью в своем саду. Лишние растения переносились им на свободное место или полностью выпалывались. И вот теперь, неким непонятным образом, природа тоже изобрела своего собственного садовника. Камень скалы изменился, превратившись в средство пересылки материи. Возможно, что подобные станции передачи, вроде острова, на который мы попали, имеются вокруг всего побережья… станции передачи, которые могут принять в себя любое существо, лишенное или практически лишенное сознания, и переслать его в некое иное место… переместить любое попавшее в него растение…
– Переслать его куда ? – спросил Грин. – Где находится это место?
Где-то на задворках его сознания разнесся звук, отдаленно напоминающий вздох.
– Разве ты не понимаешь, Грин, что все мои слова, это только догадки? Объединив с тобой свои силы, я тоже частично превратился в человека. Кто может представить себе миры, предназначенные для проживания иных форм жизни? Для тебя и для простого цветка наше общее солнце – это два различных понятия. Для нас океан понятие враждебное; для этого же огромного животного, которое ты недавно видел вылезающим из воды… В нашем языке нет ни слов, ни понятий, чтобы описать то, куда мы двигались и что мы увидели; как нам понять, каким образом может существовать то, чье существование определяется процессами… лишенными привычной логики…
Поднявшись на ноги, Грин пошатнулся.
– Меня тошнит, – простонал он.
Держась за живот, на заплетающихся ногах он вышел из пещеры.
– …чтобы осознать и понять другие измерения, иные способы существования… – продолжал вещать сморчок.
– Ради моей души, заткнись! – закричал Грин. – Какое мне дело до того, где находятся все эти места – состояния – которые я не могу понять… не могу принять. Я просто не могу этого допустить, только и всего. То, что случилось с нами, был всего-навсего чудовищный мираж, поэтому оставь меня в покое. Меня сейчас вырвет.