- Обычно. Она правильная девка, душевная, только возни с ней много. У нее немножко устаревшие взгляды. А уж темперамент - прямо вихрь, если только вы понимаете, что я имею в виду.
Иенсен кивнул.
- Скажите, если бы дядя… если бы они не были так снисходительны и не сняли иск, о каком наказании могла бы идти речь?
- Такие вещи решает суд, - ответил Иенсен. И закрыл блокнот.
Его собеседник достал сигарету, закурил, спрыгнул с подоконника и стоял теперь, бессильно привались к стене.
- Иногда вытворяешь черт-те что, - пробормотал он. - Счастье еще, что мне везет в жизни.
Иенсен спрятал блокнот в карман и поглядел на дверь.
- А перед тем как наклеить буквы, вы рвали газету?
- Ну, разумеется.
- И вырывали из нее буквы?
- Да.
- А не вырезали? Ножницами?
Гитарист быстрым движением потер переносицу, затем провел пальцами по бровям, наморщил лоб и только после этого ответил:
- Точно не могу сказать…
- А вы попытайтесь.
Пауза.
- Не припомню.
- Откуда вы отправили письмо?
- Отсюда. Из города.
- Точнее.
- Ну, сунул в какой-то ящик.
- Точнее. Где он находится?
- А я почем знаю?
- Значит, вы не знаете, где вы опустили письмо?
- Сказал ведь, что в городе, а где точно, я не помню.
- Значит, не помните?
- Смешно было бы запоминать такие глупости. В городе полно почтовых ящиков, верно ведь?
Иенсен не ответил.
- Верно ведь? - переспросил гитарист, повышая голос.
- Верно, верно.
- Вот видите.
- Но зато вы, конечно, помните, в какой части города это произошло?
Иенсен рассеянно поглядел в окно. Гитарист пытался поймать его взгляд, но успеха не имел и потому, чуть наклонив голову, ответил:
- Представьте себе, что не помню. А разве это имеет какое-нибудь значение?
- Где живут ваши родители?
- В восточной части города.
- Может быть, и письмо вы опустили неподалеку от их дома?
- Не знаю, слышите! Не все ли равно, где я его опустил?
- А может быть, в южной части?
- Да, черт возьми. То есть нет, не знаю.
- Где вы опустили письмо?
- Не знаю, черт подери, не знаю! - истерически выкрикнул гитарист и, внезапно оборвав крик, с шумом вздохнул. Потом после небольшой паузы сказал: - Я в тот вечер гонял по всему городу.
- Один?
- Да.
- И вы не помните, где вы опустили письмо?
- Не пом-ню. Сколько раз надо повторять, что я не помню?
Он встал и принялся расхаживать по комнате мелкими, торопливыми шажками.
- Не помните, значит?
- Нет.
- Итак, вы не знаете, в какой ящик вы опустили письмо.
- Не-ет! - закричал он, больше не владея собой.
- Одевайтесь и следуйте за мной, - приказал Иенсен.
- Это куда еще?
- В полицию, в шестнадцатый участок.
- А вас не устроит, если я просто… просто запишу все это на бумаге? Завтра утром? У меня… у меня были другие планы на сегодняшний вечер.
- Нет.
- А если я откажусь следовать за вами?
- Не имеете права. Вы арестованы.
- Арестован? Да как вы смеете, черт вас подери! Они взяли иск обратно. Ясно вам? За что я, спрашивается, арестован?
- За дачу ложных показаний.
По дороге ни тот, ни другой не проронили ни слова. Арестант сидел на заднем сиденье, и Иенсен мог наблюдать за ним в зеркало, почти не поворачивая головы. Арестант заметно нервничал. Щурился под очками, моргал, а когда думал, что за ним не наблюдают, грыз ногти.
Иенсен заехал во двор и отогнал машину к дверям подвала. Потом вылез из машины и провел арестованного мимо регистрационного стола, мимо камер, где за блестящими решетчатыми дверями сидели пьяницы - одни плакали, другие поникли в тупом оцепенении. Иенсен распахнул последнюю дверь и очутился вместе со своим подопечным в ярко освещенной комнате. Потолок здесь был белый, стены и пол тоже, а посреди комнаты стояла скамейка из белого бакелита.
Арестант оглянулся вызывающе и в то же время растерянно и опустился на скамью. А Иенсен вышел и запер за собой дверь. У себя в кабинете он снял трубку, набрал три цифры и сказал:
- Срочно направьте следователя в камеру-одиночку. Речь идет о ложных показаниях. Обвиняемый должен в этом сознаться,
Иенсен повесил трубку, достал из нагрудного кармана белую карточку, выложил ее на стол и тщательно нарисовал в левом верхнем углу маленькую пятиконечную звездочку. Потом с не меньшим тщанием заполнил такими звездочками целую строку. Ниже последовала строка шестиконечных звезд, маленьких, одинакового размера. Доведя свой труд до конца, он подвел итог. В общей сложности он нарисовал одну тысячу двести сорок две звезды, из них шестьсот тридцать три пятиконечных и шестьсот девять шестиконечных. Изжога начала донимать Иенсена, к ней присоединились желудочные спазмы. Он развел щепотку соды и залпом выпил ее. Со двора доносились вопли и прочие шумы, там явно разыгрывалась баталия, но Иенсен даже не подумал выглянуть в окно.
Телефон зазвонил через четыре часа двадцать пять минут.
- Все ясно, - сказал следователь, - Конечно, он тут ни при чем, но пока я это из него выудил, столько пришлось попотеть…
- А протокол допроса?
- Уже подписан.
- Мотивы?
- Скорей всего деньги… Но в этом он до сих пор не сознался.
- Отпустите его.
- Передать дело в суд?
- Нет.
- Выжать из него, кто давал ему деньги?
- Нет.
- Теперь это будет нетрудно сделать.
- Нет, - повторил Иенсен. - не надо.
Иенсен положил трубку, разорвал испещренную звездами карточку и бросил обрывки в корзину для бумаг. Потом извлек список с девятью именами, перевернул страничку блокнота и написал: "№ 2. 42 года. Репортер. Разведенный. Ушел по собственному желанию".
Потом Иенсен поехал домой и сразу лег, даже не поужинав.
Устал он страшно, и, хоть изжога отпустила, он все равно еще долго ворочался, прежде чем заснуть.
Итак, прошел пятый день, и прошел зря, без малейшей пользы.
17
- Это был не он, - сказал комиссар Иенсен начальнику полиции.
- То есть как не он? В чем дело? Ведь он же сам говорил…
- Он все выдумал.
- И признался?
- Да, только не сразу.
- Итак, вы утверждаете, что этот человек сознался в преступлении, которого не совершил? Вы уверены, что не ошиблись?
- Да.
- Вам известно, почему он так поступил?
- Нет.
- Не кажется ли вам, что в этом случае необходимо установить причину?
- Нет надобности.
- Может, оно и к лучшему… - Казалось, начальник полиции обращается к себе самому. - Иенсен!
- Слушаю.
- Положение у вас незавидное. Ведь требование найти преступника остается в силе, насколько мне известно. А в запасе всего два дня. Успеете?
- Не знаю.
- Если вам не удастся решить эту задачу до понедельника, я не ручаюсь за последствия. Мне даже самому трудно их представить. Стоит ли напоминать вам об этом?
- Нет.
- Ваша неудача может обернуться неудачей и для меня.
- Понимаю.
- После столь непредвиденного оборота важнее, чем когда бы то ни было, вести дальнейшее следствие в условиях строжайшей секретности.
- Понимаю.
- Я полагаюсь на вас. Желаю удачи.
Начальник позвонил почти в то же время, что и вчера, но на сей раз Иенсен уже был готов выйти из дому. За всю ночь он проспал от силы два часа, но тем не менее чувствовал себя бодрым и даже отдохнувшим. Вот только вода с медом не утолила его голод, под ложечкой сосало, и чем дальше - тем сильней.
- Пора съесть хоть какую-нибудь настоящую стряпню. Завтра или самое позднее - послезавтра.
Это Иенсен сказал самому себе, когда спускался вниз по лестнице. Вообще же он не имел такой привычки - разговаривать с самим собой.
Редкий ночной дождик съел снег. Ртутный столбик поднялся чуть выше нуля, тучи рассеялись, и солнце по-прежнему светило холодным белым светом.
В шестнадцатом участке еще не завершили утреннюю программу. У входа в подвал стоял серый автобус, который развозит алкоголиков с тремя приводами по лечебницам или на принудительные работы, а в самом подвале полицейские еще только выгоняли из камер сонных арестантов. Полицейские были бледные и усталые от ночного дежурства.
Перед дверью, выстроившись в безмолвную длинную цепь, ждали те, кого освободили из-под стражи. Им надо пройти стол регистрации и получить прощальный укол. Иенсен подошел к врачу.
- Как прошла ночь? - осведомился он.
- Нормально. Точнее сказать, чуть хуже предыдущей.
Иенсен кивнул.
- У нас тут ночью опять случай был со смертельным исходом. Одна женщина.
- Так-так…
- Она крикнула из камеры, что если она и пила, то лишь затем, чтобы покончить с собой, но полицейские ей помешали… Я ничего не успел сделать.
- Ну и?..
- Бросилась вперед головой на стену камеры и размозжила себе череп. Это не так просто, но у нее получилось.
Врач поднял взгляд. Веки у него припухли и покраснели, и в воздухе запахло спиртом. Едва ли запах мог исходить от стоящего перед ним арестанта, которому только что закатили укол.
- Для этого нужна физическая сила - раз, большая воля - два, продолжал врач. - И нужно содрать обивку со стены - три.
Почти все освобожденные стояли, засунув руки в карманы и апатично понурив головы. Ни страха, ни отчаяния больше не было в их лицах, одна только беспредельная пустота.
Иенсен вернулся к себе в кабинет, достал очередную карточку и сделал на ней две записи: "Улучшить стенную обивку. Нового врача".
Больше никаких дел у него в кабинете не было, и он ушел не задерживаясь.
Часы показывали двадцать минут девятого.
18
Пригород был расположен на несколько миль южнее города и принадлежал к той категории, которая у экспертов из коммунального министерства числится, как правило, под рубрикой "районы самосноса".
Строили его в пору великого жилищного кризиса, симметрично расставив вокруг так называемого торгового центра и автобусной остановки тридцать многоэтажных домов. Теперь маршрут автобуса отменили, предприятия почти все лопнули сами собой, большая мощеная площадь превратилась в автомобильное кладбище, а из квартир пустовало по меньшей мере восемьдесят процентов.
Иенсен не без труда отыскал нужный адрес, отъехал на стоянку и вышел из машины. Дом был четырнадцатиэтажный, штукатурка местами обвалилась, местами почернела от непогоды. Каменная дорожка перед домом была усеяна осколками стекла, а деревья и кусты подступали вплотную к бетонному фундаменту. Ясно было, что пройдет еще немного времени, и корни их разорвут мостовую.
Лифт не работал, пришлось тащиться пешком на девятый этаж. Лестничная клетка была холодная, запущенная и темная. Часть дверей была распахнута настежь, открывая взору комнаты в том виде, как их бросили хозяева, захламленные, на потолке и на стенах трещины, сквозь которые задувает ветер.
Попадались и занятые квартиры - об этом можно было судить по кухонному чаду и громовым воплям телевизоров - шла утренняя передача. Должно быть, стены и междуэтажные перекрытия строились без звукоизоляционной прокладки.
Одолев пять этажей, Иенсен запыхался, а к девятому у него больно сдавило грудь и заныло под ложечкой. Прошло несколько минут, и одышка улеглась. Тогда он достал служебный значок и постучал в дверь. Хозяин открыл сразу. И удивился:
- Полиция? Я абсолютно трезв вот уже несколько лет.
- Моя фамилия Иенсен, я комиссар шестнадцатого участка. Я веду следствие по делу, касающемуся вашей прежней должности и прежнего места работы.
- И что же?
- Несколько вопросов.
Хозяин пожал плечами. Он был опрятно одет, худощав и с погасшим взглядом.
- Тогда войдите.
Квартира была стандартного типа, меблировка соответственная. На стене висела книжная полка с десятком книжек, а на столе стояла чашка кофе, лежали хлеб, масло, сыр и газета.
- Садитесь, пожалуйста.
Иенсен огляделся. Квартира очень напоминала его собственную. Он сел, достал ручку, раскрыл блокнот.
- Когда вы ушли из издательства?
- В декабре прошлого года, как раз перед рождеством.
- По собственному желанию?
- Да.
- Работали долго?
- Да.
- А почему ушли?
Хозяин отхлебнул кофе. Взглянул на потолок.
- Это долгая история. Вряд ли она вас заинтересует.
- Почему вы ушли?
- Будь по-вашему. У меня нет секретов. Просто все это нелегко сколько-нибудь связно изложить.
- Попытайтесь.
- Так вот, утверждение, что я ушел по собственному желанию, можно принять за истину только с оговоркой.
- Уточните.
- Если даже затратить на это несколько дней, все равно вы ничего не поймете. Я могу лишь поверхностно изложить ход событий.
Он сделал паузу.
- Но сперва я хотел бы узнать, зачем вам это понадобилось. Меня в чем-нибудь подозревают?
- Да.
- И вы, конечно, не скажете в чем?
- Нет.
Хозяин встал и подошел к окну.
- Я переехал сюда, когда этот район только начали заселять. Это было не так уж давно. И вскоре я поступил в концерн: меня привел туда несчастный случай.
- Несчастный случай?
- До этого я служил в другом журнале. Вы, наверно, такого и не помните. Его издавали социал-демократическая партия и объединение профсоюзов. Это был последний крупный журнал в стране, не зависящий от концерна. У него были свои амбиции, культурные в частности, хотя положение на этом фронте начало заметно ухудшаться.
- Культурные амбиции?
- Ну да, он ратовал за настоящее искусство и поэзию, публиковал серьезные рассказы и тому подобное. Я не силен в этих вопросах, я репортер, я занимался политическими и социальными проблемами.
- Вы были социал-демократом?
- Я был радикалом. Точнее говоря, я принадлежал к крайнему левому крылу социал-демократов, но об этом я и сам не догадывался.
- Дальше.
- Дела шли далеко не блестяще. Журнал почти не давал дохода, хотя и убытков тоже не приносил. Он имел довольно большой круг читателей, которые ему доверяли. И вообще он служил единственным противовесом всем журналам концерна, он боролся с концерном и с издательством, он критиковал его, отчасти прямо, отчасти косвенно, благодаря самому факту своего существования.
- Как?
- Полемические статьи, передовицы, критические выступления. Честный и серьезный подход к поднимаемым вопросам. Деятели Дома, разумеется, ненавидели его лютой ненавистью и наносили ответные удары, но уже на свой лад.
- Как?
- Они увеличивали выпуск безликих массовых серий и развлекательных журналов, а кроме того, они ловко использовали повальную тенденцию современных людей.
- Какую тенденцию?
- Рассматривать картинки, вместо того чтобы читать текст, или если уж читать, то по крайней мере ничего не значащий вздор, а не такие статьи, которые заставляют думать, волноваться, занимать определенную позицию. К сожалению, именно так обстояло дело уже в мое время.
Рассказчик по-прежнему стоял у окна спиной к посетителю.
- Этот феномен именуется мозговой ленью и является, как говорят, неизбежным следствием, своего рода возрастной болезнью телевизионного века.
Над домом пророкотал самолет. Южнее поселка в нескольких милях от него была посадочная площадка, откуда ежедневно вылетали большие группы людей, чтобы провести свой отпуск за границей, в "специально для этой цели отведенных местах с благоприятными условиями". Такие поездки были доступны со всех точек зрения. Иенсен и сам один раз соблазнился и съездил за границу, но повторять этот эксперимент не желал.
- Словом, это было в те времена, когда многие все еще думали, что спад половой активности вызван радиоактивными осадками. Припоминаете?
- Да.
- Ну, с нашими читателями концерн сладить не мог. Это был круг не такой уж большой, но зато тесно сплоченный. И наш журнал был им очень нужен. Он служил для них последней отдушиной. Я думаю, издательство больше всего ненавидело нас именно по этой причине. Но нам все-таки казалось, что им с нами не совладать.
Он обернулся и взглянул на Иенсена.
- Сейчас последуют всякие сложности. Я ведь говорил, что так просто это не объяснишь.
- Продолжайте. Что было дальше?
Рассказчик чуть заметно улыбнулся и сел на диван.
- Что было дальше? Самое неожиданное. Они просто-напросто купили нас со всеми потрохами. Чин чином, с персоналом, с идеологией и прочим хламом. За наличные. Или, если перевернуть по-другому: партия и объединение профсоюзов продали нас врагу.
- Почему?
- Ну, это трудней объяснить. Мы стояли на распутье. Единое общество принимало вполне зримые черты. История-то давняя. А знаете, что я думаю?
- Нет.
- Как раз тогда социализм в других странах, преодолев все трудности, сумел сплотить людей, помог им осознать себя людьми сделал их свободнее, увереннее, сильнее духовно, показал, чем может и должен стать труд для человека, пробудил человеческую личность к активной деятельности, воспитал в ней чувство ответственности… Мы со своей стороны все так же превосходили их по уровню материального производства, и близилось время, когда следовало использовать на практике наш общий опыт. А получилось по-другому. Развитие пошло другим путем. Вам не трудно следить за ходом моих рассуждений?
- Ничуть.
- Здесь всех настолько ослепило сознание собственного превосходства, все головы были настолько забиты верой в успех так называемой практической политики (грубо говоря, у нас считали, что нам посчастливилось примирить и чуть ли не соединить марксизм с плутократией), что наши социалисты сами признали социализм излишним. Впрочем, реакционные теоретики предсказывали это много лет назад. Далее последовали определенные перемены в партийной программе. Из нее просто-напросто вычеркнули тот раздел, где говорилось о том, какой опасностью чревато становление Единого общества. Шаг за шагом партия отказалась от всех основных положений своей программы. И одновременно следом за всеобщим оглуплением наступала духовная реакция. Вы понимаете, к чему я веду?
- Не совсем.