Онисимов, покусывая от волнения нижнюю губу, набрал в большую колбу воды из дистиллятора, стал доливать ее во все бутыли; достал из стола Кривошеина лабораторный журнал и, справляясь по записям, принялся досыпать в колбы и бутыли реактивы. Окончив все это, стал посреди комнаты в ожидании.
Трепещущий свет сигнальных лампочек перекидывался от края к краю пульта, снизу вверх и сверху вниз - метался, как на взбесившейся кинорекламе. Но постепенно бессистемные мерцания стали складываться в рисунок из ломаных линий. Зеленые прямые оттеняли синие и желтые. Мерцание красных лампочек замедлилось: вскоре они погасли совсем. Онисимов напряженно ждал, что вот-вот в верхней части пульта вспыхнет сигнал "Стоп!". Пять минут, десять, пятнадцать - сигнал не вспыхнул.
- Кажется, работает… - Онисимов крепко провел ладонью по лицу.
Теперь надо было ждать. Чтобы не томиться попусту, он налил в ведро воды, нашел в коридоре тряпки и вымыл пол. Потом обмотал изолентой оборванные концы проводов от "шапки Мономаха"; прочел записи в журнале, приготовил еще несколько растворов, долил в бутыли. Делать больше было нечего.
В коридоре послышались шаги. Онисимов резко повернулся к двери. Вошел старшина Головорезов.
- Товарищ капитан, там ученый секретарь Хилобок просится войти, говорит, что у него к вам разговор. Впустить?
- Нет. Пусть подождет. У меня к нему тоже разговор.
- Слушаюсь, - старшина ушел.
"Что ж, придется поговорить и с Гарри, - усмехнулся Онисимов. - Самое время напомнить ему недавние события".
"…17 мая. А ведь слукавил тогда Гарри Харитонович, что-де некогда ему диссертацию писать! Слукавил. Вчера, оказывается, состоялась предварительная защита его докторской на закрытом заседании нашего ученого совета. У нас, как и во многих других институтах, заведено: прежде чем выпускать диссертанта во внешние сферы, послушать его в своем кругу. На днях будет официальная защита в Ленкином КБ.
Ой, неспроста Гарри лукавит! Что-то в этом есть".
"18 мая. Сегодня я постучал в окошечко, возле которого некий институтский поэт, на всякий случай пожелавший остаться неизвестным, написал карандашом на стене:
Первой формы будь достоин.
Враг не дремлет!
Майор Пронин
Я как раз достоин. Поэтому Иоганн Иоганнович впустил меня в закрытую читальню и выдал для ознакомления экземпляр диссертации к.т.н. Г.X.Хилобока на соискание ученой степени доктора технических наук на тему… впрочем, об этом нельзя.
Ну, братцы… Во-первых, упомянутая тема вплотную примыкает к той разработке блоков памяти, которую когда-то вели мы с Валеркой, и получается, что Гарри был едва ли не автор и руководитель ее; прямо это не сказано, но догадаться можно. Во-вторых, он предался вольной импровизации в части истолкования и домысливания полученных результатов и основательно заврался. В-третьих, у него даже давно известные факты, установленные зарубежными системотехниками и электронщиками, идут за фразой "Исследованиями установлено…". Как же наш ученый совет-то пропустил такое? Месяц май, половина людей в командировках и отпусках.
Нет, это ему так не пройдет".
"19 мая.
- Ты арифметику знаешь? - спросил Кравец, когда я изложил ему суть дела и свои намерения.
- Знаю, а что?
- Тогда считай: два дня на подготовку к участию в защите плюс день защиты… плюс месяц нервотрепки после нее - ты ведь не маленький, знаешь, что такие штуки даром не проходят. Что больше весит: месяц наших исследований, результаты которых со временем повлияют на мир сильней всей нынешней техники, или халтурная диссертация, которая ни на что не повлияет? Одной больше, одной меньше - и все.
- М-да… а теперь я тебе расскажу другую арифметику. Вот мы с тобой одинаковые люди и одинаковые специалисты, кое в чем ты даже меня превосходишь. Но если я сейчас пойду к тому же ученому секретарю Хилобоку и, не особенно утруждая себя обоснованиями, заявлю ему, что практикант Кравец глуп, не разбирается в азах вычислительной техники (даже арифметику знает слабо), портит приборы и тайком льет спирт… что будет с практикантом Кравцом? Вон - ив института и вон из общежития. И пропал практикант. Никому он ничего не докажет, потому что он всего лишь студент. Вот такую же силу по сравнению с вами наберет Хилобок, став доктором наук. Я тебя убедил?
Я его настолько убедил, что он тут же отправился в библиотеку подбирать выписки из открытых литературных источников.
Могу и еще обосновать: нам надо думать не только об исследованиях, но и о том, что когда-то придется защищать правильные применения открытия. А это мы не умеем. Этому надо учиться.
Да к черту осторожные обоснования! В конце концов живу я на свете или мне это только кажется?"
"22 мая. Все началось обыкновенно. В малом зале КБ собралась небольшая, но представительная аудитория! Гарри Харитонович приколол к доске листы ватмана с разноцветными схемами и графиками, картинно стал возле и произнес положенную двадцатиминутную речь. Допущенные слушали, испытывая привычную неловкость. Одни совсем не понимали, о чем речь; другие кое-что понимали, кое-что нет; третьи все понимали: и кто такой Гарри Хилобок, и что у него за работа, и почему он ее засекретил… Но каждый уныло думал, что нечего соваться в чужой огород, да и достаточно ли он сам совершенен, чтобы критиковать других? Обычные сонные размышления, благодаря которым в науку прошмыгнула уже не одна тысяча бездарей и пройдох.
Гарри кончил. Председательствующий прочел отзывы. Приятные отзывы, ничего не скажешь (кто же станет неприятные представлять на защиту?). Для меня серьезной неожиданностью было лишь то, что и Аркадий Аркадьевич дал отзыв. Затем были выступления официальных оппонентов. Известно, что такое официальный оппонент: он, чтобы оправдать свое название, отмечает некоторые недоделки, некоторые несоответствия, "а в целом работа соответствует… автор заслуживает…". Впрочем, не буду грешить: оппонент из Москвы очень квалифицированно поиздевался над всеми положениями диссертации и дал понять, что ее можно раздолбать, но он сделал это настолько тонко и осторожно, что его вряд ли понял сам Гарри; "а в целом работа заслуживает…".
И наконец: "Кто желает выступить?" Обычно к этому времени все чувствуют отвращение к происходящему, никто ничего не желает, диссертант благодарит - все.
Завлабораторией В.Кривошеин сделал глубокий вдох и выдох (к этому времени я осознал, что скандал получится серьезный) и поднял руку. Гарри Харитонович был неприятно поражен. Я, как и он, говорил 20 минут и в развитие своих доводов передавал членам совета журналы, монографии, брошюры, в которых излагались без ссылок на Хилобока защищаемые им результаты; затем воспроизвел на доске его схему… неважно, чего именно, тем более что единственным достоинством ее была "оригинальность", и доказал, что поскольку… то схема на частотах требуемого диапазона работать не будет. В зале стало шумно.
Затем выступил кандидат наук В.Иванов, прилетевший (не без моего звонка) из Ленинграда. Он тоже уточнил приоритетные данные и разобрал "оригинальную" часть диссертации; речь Валерки была исполнена эрудиции и тонкого юмора. В зале стало еще бодрее - и пошло!
Мой старый знакомец Жалбек Балбекович Пшембаков стал уточнять у Гарри: как же в схеме № 2 осуществляется… (об этом тоже не стоит). Хилобок не знал как, но попытался отбиться порцией разжижающей мозги болтовни. За ним вступили в интересный разговор другие работники КБ. В заключение выступил главный инженер КБ, профессор и лауреат… (его фамилию не рекомендовано упоминать всуе). "Мне с самого начала казалось, что здесь что-то не то", - начал он.
Словом, не помогла Хилобоку первая форма: раздолбали его диссертацию, как бог черепаху! На Гарри жалко было смотреть. Все расходились по своим делам, а он скалывал с доски роскошные ватманы - и упругие листы, свертываясь, били его по усам. Я подошел помочь.
- Спасибо уж, не надо, - пробурчал Хилобок. - Что - довольны? Сами не защищаетесь и другим не даете. Легко живете, Валентин Васильевич, природа наделила вас способностями…
- Хорошенькое дело, легко! - опешил я. - Зарплата в два раза меньше, чем у вас, отпуск тоже. А работы и забот сверх головы…
- Сами себе прибавляете забот-то, зачем вам было в это дело вмешиваться? - Гарри, сворачивая листы, взглянул на меня многообещающе и зло. - Об институте надо думать, не только о себе да обо мне… Ну, да не здесь нам об этом говорить!
Это уж как водится. Но все равно: я сейчас себя удивительно хорошо чувствую. Такое ощущение, что сделал если не более значительное, то, несомненно, более нужное дело, чем наше открытие: прищемил гада. Значит, можно? И не так страшно, как казалось.
Теперь и за будущее нашей работы как-то не так опасаюсь. Можно одолевать и такие проблемы!"
- А на работу это все-таки повлияло… - пробормотал Онисимов-Кривошеин, наблюдая за "машиной-маткой". - Э, да что только не влияет на работу!
"29 мая. Сегодня был вызван пред светлы очи Азарова. Он только вернулся из командировки.
- Вы понимаете, что вы наделали?
- Но, Аркадий Аркадьевич, ведь диссертация".
- Речь идет не о диссертации Гарри Харитоновича, а о вашем поведении! Вы подорвали престиж института, да как подорвали!
- Я высказал свое мнение.
- Да, но где высказали? Как высказали?! Неужели трудно понять, что во внешней организации вы не просто инженер, который стремится свести… э-э… научные счеты с кем-то (ну, Гарри накапал!), а представитель Института системологии! Почему вы не высказали свое мнение на предварительной защите?
- Я не знал о ней.
- Все равно вы могли даже после нее изложить свое мнение моему заместителю - оно было бы учтено! (Это Вольтамперновым-то!)
- Оно не было бы учтено.
- Я вижу, мы не договоримся. Какие у вас планы на дальнейшее?
- Увольняться не собираюсь.
- Я вам этого и не предлагаю. Но мне кажется, что вам еще рано руководить лабораторией. Ученый, работающий в коллективе, должен учитывать интересы коллектива и, уж во всяком случае, не наносить ему вред своими действиями. Полагаю, что на предстоящем конкурсе вам трудно будет пройти на должность заведующего лабораторией… Вое. Я вас не задерживаю.
Вот так. Сейчас по всему институту раздается оскорбленное индюшиное болботанье: "Инженер против кандидата! Супротив доктора!" Стараниями Гарри дело представляется так, будто я сводил с ним счеты. Вспоминают старые мои грехи: выговор, аварию в лаборатории Иванова (завхоз Матюшин носится с идеей взыскать с меня деньги за нанесенный ущерб). Спохватились, что я не представил годовой отчет о работе, хотя тема 154 кончается лишь в этом году. Поговаривают, что надо образовать комиссию по проверке работы лаборатории.
Недоброжелатели кричат, доброжелатели шепчут сочувственно и с оглядочкой: "Здорово ты Хилобока приделал… Так ему, болвану и надо… Ну, теперь тебя съедят…" И советуют, куда перейти. "Так вы бы вступились!" - "Ну, видишь ли… - разводит руками тот же теплый парень Федя Загребняк. - Что я могу? Это же не моя специальность…"
Все-таки гнусная жизнь у узкого специалиста. Сытая, обеспеченная, но гнусная. Все его жизненные интересы сосредоточены вокруг каких-нибудь там элементов пассивной памяти, да и то не любых элементов, а на криотронах, да к то не на любых криотронах, а пленочных, да и то не из любых пленок, а только из свинцово-оловянных… Рабочий, крестьянин, техник, инженер широкого профиля, учитель и даже канцелярист могут найти приложение своим силам и знаниям во множестве занятий, предприятий и учреждений, а этими треклятыми пленками занимаются в двух-трех институтах на весь Союз. Куда деваться в случае чего бедному Фене? Сиди и не чирикай… В сущности, узкая специализация - это способ самопорабощения.
Поэтому у нас, в среде узких специалистов, почти никогда не бывает, чтоб все за одного (кроме случаев, когда этот один - Азаров); все на одного - это другое дело, это легче. Поэтому и разгораются страсти при каждом нарушении научной субординации. "Это ж каждого так могут провалить!" - возопил Вольтампернов. И пошло…
Ладно, перетерпим. Выстоим. Главное - дело сделано. Я ведь знал, на что иду. Но противно. Сил нет как противно…"
Онисимов погасил папиросу, впился взглядом в машину. В расположении шлангов что-то медленно и неощутимо изменилось. Они будто напряглись. По некоторым прошла дрожь сокращений. И - Онисимов даже вздрогнул - первая капля из левого темно-серого шланга звонко ударилась о дно бака.
Онисимов приставил к баку лесенку, взобрался по ней. Подставил ладонь под шланг. За минуту в нее набралась лужица густой золотистой жидкости. Под ней, как под увеличительным стеклом, вырисовавылись линии кожи. Он сосредоточился: кожа исчезла, обнажились красные волоконца мышц, белые косточки фаланг, тяжи сухожилий… "Ах, если бы они это знали и умели, - вздохнул он, - опыт пошел бы не так. Не знали… И это повлияло".
Он выплеснул жидкость в бак, опустился на пол, вымыл руку под краном. Звон капель из всех шлангов теперь звучал по-весеннему весело и дробно.
- Работа! Крепка же ты, машина, - с уважением сказал Онисимов-Кривошеин. - Крепка, как жизнь.
Ему явно не хотелось уходить из лаборатории. Но, взглянув на часы, он заспешил, надел пиджак.
- Доброе утро, Матвей Аполлонович! - радостно приветствовал его Хилобок. - Уже работаете? Я вот вас дожидаюсь, сообщить хочу, - он приблизил усы к уху Онисимова. - Вчера в квартиру Кривошеина эта… женщина его бывшая приходила, Елена Ивановна Коломиец, что-то взяла и ушла. И еще кто-то там был, всю ночь свет горел.
- Понятно. Хорошо, что сообщили. Как говорится, правосудие вас не забудет.
- Что ж, я всегда пожалуйста. Мой долг!
- Долг-то долг, - голос Онисимова стал жестким, - а не движут ли вами, гражданин Хилобок, какие-либо иные привходящие мотивы?
- То есть какие такие мотивы?
- Например, то, что Кривошеин провалил вашу докторскую диссертацию.
Лицо Гарри Харитоновича на мгновение раскисло, но тут же выразило оскорбленность за человечество.
- Вот люди, а! Уже успел кто-то сообщить… Ну, что у нас за народ такой, вы подумайте, ах ты, ей-богу! Ну, что вы, Матвей Аполлонович, как вы могли сомневаться, я от чистого сердца! Да не так уж сильно повлиял Кривошеин на защите, как вам рассказали, там посерьезней его специалисты были, и одобряли многие, а он, известно, завидовал, ну и, конечно, порекомендовали доработать, ничего особенного, скоро снова буду представлять… Ну, впрочем, если у вас ко мне есть недоверие, то смотрите все сами, мое дело сказать, а там… Всего вам доброго!
- Всего хорошего.
Гарри Харитонович удалился вне себя: и с того света достает его Кривошеин!
- Крепко вы его, товарищ капитан! - одобрил старшина.
Онисимов не услышал. Он смотрел вслед Хилобоку.
"…Все одно к одному. Поневоле раздумаешься: а стоит ли?
Давай напрямую. Кривошеин: ведь можешь гробануться в этом опыте. Очень просто, по своей же статистике удачных и неудачных опытов. Наука наукой, методика методикой, но с первого раза никогда как следует не получается - закон старый. А ошибка в этом опыте - не испорченный образец.
Ведь выходит, что я полезу в бак просто как узкий специалист по этому делу. Такая у меня специальность - как у Феди Загребняка криотронные пленки. Но могу и не лезть, никто не заставит… Смешно: просто из-за неудачно сложившейся специальности погружаться в эту сомнительную среду, которая запросто растворяет живые организмы!
Из-за людей? Да ну их! Что мне - больше других надо? Буду жить спокойно и для себя. И будет хорошо.
…И все станет ясно - последней холодной ясностью подлеца. И всю жизнь придется оправдывать свое отступление тем, что все люди такие, не лучше тебя, а еще хуже, все живут только для себя. И придется поскорее избавиться от всех надежд и мечтаний о лучшем, чтобы не напоминали они тебе: ты продал! Ты продал и не вправе ждать от людей ничего хорошего.
И тогда совсем холодно станет жить на свете…"
Старшина Головорезов что-то спрашивал.
- Что?
- Я говорю, смена скоро будет, товарищ капитан? Ведь в двадцать два ноль-ноль заступил…
- Неужели не выспались? - весело сощурил на него глаза Онисимов. - Час-полтора поскучать вам еще придется, потом снимут - обещаю. Ключи я возьму с собой, так надежнее. Никого сюда не пускайте!
Глава четвертая
И у Эйнштейна были начальники, и у Фарадея, и у Попова… но о них почему-то никто не помнит. Это есть нарушение субординации!
К. Прутков-инженер, мысль № 40
Окна кабинета Азарова выходили в парк. Были видны верхушки лип и поднимающийся над зеленью серый в полосах стекла параллелепипед нового корпуса. Аркадию Аркадьевичу никогда не надоедало любоваться этим пейзажем. По утрам это помогало ему прогнать неврастению, прибавляло сил. Но сегодня, взглянув в окно, он только кисло поморщился и отвернулся.
Возникшее вчера чувство одиночества и какой-то вины не проходило. "Э! - допытался отмахнуться Азаров. - Когда кто-то умирает, чувствуешь себя виноватым уже оттого, что остался жив. Особенно если покойник моложе тебя. А одиночество в науке естественно и привычно для каждого творческого работника. Каждый из нас знает все ни о чем - и каждый свое. Понять друг друга трудно. Поэтому мы часто заменяем взаимопонимание молчаливым согласием не вникать в дела других… Но что же знал он? Что делал он?"
- Можно? Доброе утро, Аркадий Аркадьевич! - Хилобок приблизился по ковру, распространяя запах одеколона.
…Намек Онисимова взволновал Гарри Харитоновича; ему пришло в голову, что могут истолковать, будто он сводил счеты с Кривошеиным из-за диссертации, будто травил его и тем способствовал его смерти. "Известно, когда человек погиб, всегда виноватого ищут. А у нас могут, у нас народ такой…" - затравленно думал доцент. Он еще не звал точно: чего и кого именно ему нужно бояться, но бояться надо было, чтобы не дать маху.
- Так, значит, я вот подготовил проектик приказа, Аркадий Аркадьевич, относительно происшествия с Кривошеиным, чтобы, значит, все у нас относительно него… и этого происшествия было оформлено как полагается. Здесь всего два пункта: относительно комиссии и относительно прикрытия лаборатории, ознакомьтесь, пожалуйста, Аркадий Аркадьевич, если вы не возражаете…
Хилобок склонился над лакированным столом, положил перед академиком лист бумаги с машинописным текстом.
- Так, значит, в состав комиссии по расследованию этого происшествия я записал товарища Безмерного, инженера во технике безопасности, ему по штату такими делам положено заниматься, хе-хе… Ипполита Илларионовича Вольтампернова - как специалиста по электронной технике, Аглаю Митрофановну Гаражу - как члена месткома по охране труда, Людмилу Ивановну из канцелярии в качестве технического секретаря комиссии… ну, и сам возглавлю, если вы, Аркадий Аркадьевич, не будете возражать, возьму на себя и эту обузу, хе-хе! - он осторожно взглянул на академика.