- Давайте вспомним, что в мозгу человека имеется огромное число незадействованных нервных клеток: девяносто девять процентов, а у некоторых и девяносто девять с дробью. Невероятно, чтобы они существовали просто так, про запас - природа излишеств не допускает. Естественно предположить, что в этих клетках содержалась информация, которая ныне утрачена. Не обязательно словесная информация - такой в нашем организме и сейчас мало, она слишком груба и приблизительна, - а биологическая, выражаемая в образах, чувствах, ощущениях…
- Стоп, дальше я знаю! - увлеченно закричал Андросиашвили. - Марсиане! Нет, даже лучше - не марсиане - ведь до Марса того и гляди доберутся, проверить могут! - а, скажем, жители бывшей когда-то между Марсом и Юпитером планеты, которая ныне развалилась на астероиды. Жили там высокоорганизованные существа, у них была искусственная разнообразная среда, и они умели управлять своим организмом, чтобы приспосабливаться к ней, а также для забавы. И эти жители, почуяв, что родная планета вот-вот развалится, переселились на Землю…
- Возможно, было и так, - невозмутимо кивнул Кривошеин. - Во всяком случае, надо полагать, что у человека были высокоорганизованные предки, откуда бы они ни взялись. И они одичали, попав в дикую примитивную среду с тяжелыми условиями жизни - в кайнозойскую эру. Жара, джунгли, болота, звери - и никаких удобств. Жизнь упростилась до борьбы за существование, вся нервная утонченность оказалась ни к чему. Вот и утратили за многие поколения все: от письменности до умения управлять обменом веществ… Нет, правда, Вано Александрович, помести сейчас горожанина в джунгли, с ним то же будет!
- Эффектно! - причмокнул от удовольствия Андросиашвили. - И лишние клетки мозга остались в организме наряду с аппендиксом и волосатостью под мышками? Теперь я понимаю, почему мой добрый знакомый профессор Валерно именует фантастику "интеллектуальным развратом".
- Почему же? И при чем здесь?…
- Да потому, что трезвые рассуждения она подменяет эффектной игрой воображения.
- Ну, знаете ли, - разозлился Кривошеин, - у нас в системологии рабочие гипотезы не подавляют ссылками на высказывания знакомых. Любая идея приемлема, если она плодотворна.
- А у нас в биологии, товарищ аспирант, - заорал вдруг Андросиашвили, выкатив глаза, - у нас в биологии, дорогой, приемлемы лишь идеи, основанные на трезвом материалистическом подходе! А не на осколках фантастической планеты! Мы имеем дело с более важным явлением, чем техника, - с жизнью! И поскольку вы сейчас не "у вас", а "у нас", советую это помнить! Всякий дилетант… цхэ! - и тотчас успокоился, перешел на мирный тон. - Ладно, будем считать, что мы с вами разбили по тарелке. Теперь серьезно: почему ваша гипотеза, мягко говоря, сомнительна? Во-первых, "незадействованные" клетки мозга - это определение из технического обихода к биологическим объектам неприменимо. Клетки живут - стало быть, они уже задействованы. Во-вторых, почему не предположить, что эти миллиарды нервных клеток в мозгу образованы именно про запас?
Вано Александрович встал и посмотрел на Кривошеина сверху вниз:
- Я, дорогой товарищ аспирант, тоже слегка разбираюсь в технике - как-никак студент-вечерник МЭИ! - и знаю, что у вас… г-хм! - у вас в системотехнике есть понятие и проблема надежности. Надежность электронных систем обеспечивают резервом деталей, ячеек и даже блоков. Так почему не допустить, что природа создала в человеке такой же резерв для надежной работы мозга? Ведь нервные клетки не восстанавливаются.
- Больно велик резерв! - покрутил головой аспирант. - Обычный человек обходится миллионом клеток из миллиардов возможных.
- А у талантливых людей работают десятки миллионов клеток! А у гениальных… впрочем, у них еще никто не мерял - может быть, и сотни миллионов. Возможно, мозг каждого из нас, так сказать, зарезервирован на гениальную работу? Я склонен думать, что именно гениальность, а не посредственность - естественное состояние человека.
- Эффектно сказано, Вано Александрович.
- О, я вижу, вы злой… Но как бы там ни было, эти возражения имеют такую же ценность, как и ваша гипотеза об одичавших марсианах. Цхэ, а если учесть, что я ваш руководитель, а вы мой аспирант, то они имеют даже большую ценность! - он сел в кресло. - Но вернемся к основному вопросу: почему человек наших дней не владеет вегетативной системой и обменом веществ в себе? Знаете, почему? До этого дело еще не дошло.
- Вот как!
- Да. Среда учит организм человека только одним способом: условно-рефлекторной зубрежкой. Вы же знаете, что для образования условного рефлекса надо многократно повторять ситуацию и раздражители. Именно так возникает жизненный опыт. А чтобы образовался наследственный опыт из безусловных рефлексов, надо зубрить многим поколениям в течение тысячелетий… Вы правильно сказали о биологической, не выраженной в словах, информации в организме. Условные и безусловные рефлексы - это она и есть. А уж над рефлексами властвует сознание человека - правда, в ограниченной мере. Ведь вы не продумываете от начала до конца, какой мышце и насколько сократиться, когда закуриваете папиросу, как не продумываете и весь химизм мышечного сокращения… Сознание дает команду: закурить! А дальше работают рефлексы - как специфические, приобретенные вами от злоупотребления этой скверной привычкой: размять папиросу, втянуть дым, - так и переданные от далеких предков общие: хватательные, дыхательные и так далее…
Вано Александрович - непонятно, для иллюстрации или по потребности - закурил папиросу и пустил вверх дым.
- Я веду к тому, что сознание управляет, когда есть чем управлять. В оперативной части организма, где конечным действием, как подметил еще Сеченов, является мышечное движение… ну, помните? - Андросиашвили откинулся в кресле и с наслаждением процитировал: - "Смеется ли ребенок при виде игрушки, улыбается ли Гарибальди, когда его гонят за излишнюю любовь к родине, дрожит ли девушка при первой мысли о любви, создает ли Ньютон мировые законы и пишет их на бумаге - везде окончательным фактом является мышечное движение…" Ах, как великолепно писал Иван Михайлович! - так вот в этой оперативной части сознанию есть чем управлять, есть что выбрать из несчитанных миллионов условных и безусловных рефлексов для каждой нешаблонной ситуации. А в конструктивной части, где работает большая химия организма, командовать сознанию нечем. Ну, прикиньте сами, какие условные рефлексы у нас связаны с обменом веществ?
- Пить или не пить, положите мне побольше хрена, терпеть не могу свинины, курение и… - Кривошеин замешкался, - н-ну, еще, пожалуй, мыться, чистить зубы…
- Можно назвать еще десяток таких же, - кивнул профессор, - но ведь все это мелкие, наполовину химические, наполовину мышечные, поверхностные рефлексики, а поглубже в организме безусловные рефлексы-процессы, связанные так однозначно, что управлять нечем: иссякает кислород в крови - дыши, мало горючего для мышц - ешь, выделил воду - пей, отравился запретными для организма веществами - болей или умирай. И никаких вариантов… И ведь нельзя сказать, что жизнь не учила людей по части обменных реакций - нет, сурово учила. Эпидемиями - как хорошо бы с помощью сознания и рефлексов разобраться, какие бациллы тебя губят, и выморить их в теле, как клопов! Голодовками - залечь бы в спячку, как медведь, а не пухнуть и не умирать! Ранами и уродствами в драках всех видов - регенерировать бы себе оторванную руку или выбитый глаз! Но мало… Все дело в быстродействии. Мышечные реакции происходят за десятые и сотые доли секунды, а самая быстрая из обменных - выделение надпочечником адреналина в кровь - за секунды. А выделение гормонов железами и гипофизом дает о себе знать лишь через годы, а то и раз за целую жизнь. Так что, - он тонко улыбнулся, - эти знания не утрачены организмом, они просто еще не приобретены. Уж очень трудно человеку "вызубрить" такой урок…
- …И поэтому овладение обменом веществ в себе может затянуться на миллионы лет?
- Боюсь, что даже на десятки миллионов, - вздохнул Вано Александрович. - Мы, млекопитающие, очень молодые жители Земли. Тридцать миллионов лет - разве это возраст? У нас все еще впереди.
- Да ничего у нас не будет впереди, Вано Александрович! - вскинулся Кривошеин. - Нынешняя среда меняется от года к году - какая тут может быть миллионолетняя зубрежка, какое повторение пройденного? Человек сошел с пути естественной эволюции, дальше надо самому что-то соображать.
- А мы и соображаем.
- Что? Пилюли, порошки, геморройные свечи, клистиры и постельные режимы! Вы уверены, что этим мы улучшаем человеческую породу? А может быть, портим?
- Я вовсе не уговариваю вас заниматься "пилюлями" и "порошками", если именно так вам угодно именовать разрабатываемые на кафедре новые антибиотики, - лицо Андросиашвили сделалось холодным и высокомерным. - Желаете заняться этой идеей - что ж, дерзайте. Но объяснить вам нереальность и непродуманность выбора такой темы для аспирантской работы и для будущей диссертации - мое право и моя обязанность.
Он поднялся, ссыпал окурки из пепельницы в корзину.
- Простите, Вано Александрович, я вовсе не хотел вас обидеть, - Кривошеин тоже встал, понимая, что разговор окончен, и окончен неловко. - Но… Вано Александрович, ведь есть интересные факты.
- Какие факты?
- Ну… вот был в прошлом веке в Индии некий Рамакришна, "человек-бог", как его именовали. Так у него, если рядом били человека, возникали рубцы на теле. Или "ожоги внушением": впечатлительного человека трогают карандашом, а говорят, будто коснулись горящей сигаретой. Ведь здесь управление обменом веществ получается без "зубрежки", а?
- Послушайте, вы, настырный аспирант, - прищурился на него Андросиашвили, - сколько вы можете за один присест скушать оконных шпингалетов?
- Мм-м… - ошеломленно выпятил губы Кривошеин, - боюсь, что ни одного. А вы?
- Я тоже. А вот мой пациент в те далекие годы, когда я практиковал в психиатрической клинике имени академика Павлова, заглотал без особого вреда для себя… - профессор, вспоминая, откинул голову, - "шпингалетов оконных - пять, ложек чайных алюминиевых - двенадцать, ложек столовых - три, стекла битого - двести сорок граммов, ножниц хирургических малых - две пары, вилок - одну, гвоздей разных - четыреста граммов…". Это я цитирую не протокол вскрытия, заметьте, а историю болезни - сам резекцию желудка делал. Пациент вылечился от мании самоубийства, жив, вероятно, и по сей день. Так что, - профессор взглянул на Кривошеина с высоты своей эрудиции, - в научных делах лучше не ориентироваться ни на религиозных фанатиков, ни на мирских психопатов… Нет, нет! - он поднял руки, увидев в глазах Кривошеина желание возразить. - Хватит спорить. Дерзайте, препятствовать не буду. Не сомневаюсь, что вы обязательно попытаетесь регулировать обмен веществ какими-нибудь машинными, электронными способами…
Вано Александрович посмотрел на аспиранта задумчиво и устало, улыбнулся.
- Ловить жар-птицу голыми руками - что может быть лучше! Да и цель святая: человек без болезней, без старости - ведь старость тоже приходит от нарушения обмена веществ… Лет двадцать назад я, вероятно, позволил бы и себя зажечь этой идеей. Но теперь… теперь мне надо делать то, что можно сделать наверняка. Пусть даже это будут пилюли…
Кривошеин свернул на поперечную улицу к Институту системологии и едва не столкнулся с рослым человеком в синем, не по погоде теплом плаще. От неожиданности с обоими случилась неловкость: Кривошеин отступил влево, пропуская встречного, - тот сделал шаг вправо. Потом оба, уступая друг другу дорогу, шагнули в другую сторону. Человек с изумлением взглянул на Кривошеина и застыл.
- Прошу прощения, - пробормотал тот и проследовал дальше.
Улица была тихая, пустынная - Кривошеин вскоре расслышал шаги за спиной, оглянулся: человек в плаще шел на некотором отдалении за ним. "Ай да Онисимов! - развеселился аспирант. - Сыщика приклеил, цепкий мужчина!" Он для пробы ускорил шаг и услышал, как тот зачастил. "Э, шут с ним! Не хватало мне еще заметать следы". - Кривошеин пошел спокойно, вразвалочку. Однако спине стало неприятно, мысли вернулись к действительности.
"Значит, Валька поставил еще эксперимент - а может, и не один? Получилось неудачно: труп, обратившийся в скелет… Но почему в его дела стала вникать милиция? И где он сам? Дунул, наверно, наш Валечка на мотоцикле куда подальше, пока страсти улягутся. А может, все-таки в лаборатории?"
Кривошеин подошел к монументальным, с чугунными выкрутасами воротам института. Прямоугольные каменные тумбы ворот были настолько объемисты, что в левой свободно размещалось бюро пропусков, а в правой - проходная. Он открыл дверь. Старик Вахтерыч, древний страж науки, клевал носом за барьерчиком.
- Добрый вечер! - кивнул ему Кривошеин.
- Вечир добрый, Валентин Васильевич! - откликнулся Вахтерыч, явно не собираясь проверять пропуск: на проходной привыкли к визитам заведующего лабораторией новых систем в любое время дня и ночи.
Кривошеин, войдя в парк, оглянулся: верзила в плаще топтался возле ворот. "То-то, голубчик, - наставительно подумал Кривошеин. - Пропускная система - она себя оправдывает".
Окна флигеля были темны. Возле двери во тьме краснел огонек папиросы. Кривошеин присел под деревьями, пригляделся и различил на фоне звезд форменную фуражку на голове человека. "Нет, хватит с меня на сегодня милиции. Надо идти домой…" - он усмехнулся, поправил себя: "К нему домой".
Он повернул в сторону ворот, но вспомнил о субъекте в плаще, остановился. "Э, так будет не по правилам: выслеживаемому идти навстречу сыщику. Пусть поработает". Кривошеин направился в противоположный конец парка - туда, где ветви старого дуба нависли над чугунными копьями изгороди. Спрыгнул с ветви на тротуар и пошел в Академгородок.
"Все-таки что у него получилось? И кто этот парень, встретивший меня в аэропорту? Как меня телеграмма сбила с толку: принял его за Вальку! Но ведь похож - и очень. Неужели? Валька явно не сидел этот год сложа руки. Напрасно мы не переписывались. Мелкачи, ах, какие мелкачи: каждый стремился доказать, что обойдется без другого, поразить через год при встрече своими результатами! Именно своими! Как же, высшая форма собственности… Вот и поразили. Мелкостью губим великое дело. Мелкостью, недомыслием, боязнью… Надо было не разбегаться в разные стороны, а с самого начала привлекать людей, стоящих и настоящих, как Вано Александрович, например. Да, но тогда я его не знал, а попробуй его привлечь теперь, когда он проносится мимо и смотрит чертом…"
…Все произошло весной, в конце марта, когда Кривошеин только начал осваивать управление обменом веществ в себе. Занятый собой, он не замечал примет весны, пока та сама не обратила его внимание на себя: с крыши пятиэтажного здания химкорпуса на него упала пудовая сосулька. Пролети она на сантиметр левее - и с опытами по обмену веществ внутри его организма, равно как и с самим организмом, было бы покончено. Но сосулька лишь рассекла правое ухо, переломила ключицу и сбила наземь.
- Ай, беда! Ай, какая беда!.. - придя в себя, услышал он голос Андросиашвили. Тот стоял над ним на коленях, ощупывал его голову, расстегивал пальто на груди. - Я этого коменданта убивать буду, снег не чистит! - яростно потряс он кулаком. - Идти сможете? - он помог Кривошеину подняться. - Ничего, голова сравнительно цела, ключица страстется за пару недель, могло быть хуже… Держитесь, я отведу вас в поликлинику.
- Спасибо, Вано Александрович, я сам, - максимально бодро ответил Кривошеин, хотя в голове гудело, и даже выжал улыбку. - Я дойду, здесь близко… И быстро, едва ли не бегом двинулся вперед. Ему сразу удалось остановить кровь из уха. Но правая рука болталась плетью.
- Я позвоню им, чтобы приготовили электросшиватель! - крикнул вдогонку профессор. - Может быть, заштопают ухо!
У себя в комнате Кривошеин перед зеркалом скрепил две половинки разорванного по хрящу уха клейкой лентой, тампоном стер запекшуюся кровь. С этим он справился быстро: через десять минут на месте недавнего разрыва был лишь розоватый шрам в капельках сукровицы, а через полчаса исчез и он. А чтобы срастить перебитую ключицу, пришлось весь вечер лежать на койке и сосредоточенно командовать сосудами, железами, мышцами. Кость содержала гораздо меньше биологического раствора, чем мягкие ткани.
Утром он решил пойти на лекцию Андросиашвили. Пришел в аудиторию пораньше, чтобы занять далекое, незаметное место, и - столкнулся с профессором: тот указывал студентам, где развесить плакаты. Кривошеин попятился, но было поздно.
- Почему вы здесь? Почему не в клини… - Вано Александрович осекся, не сводя выпученных глаз с уха аспиранта и с правой руки, которой тот сжимал тетрадь. - Что такое?!
- А вы говорили: десятки миллионов лет, Вано Александрович, - не удержался Кривошеин. - Все-таки можно не только "зубрежкой".
- Значит… получается?! - выдохнул Андросиашвили. - Как?!
Кривошеин закусил губу.
- М-м-м… позже, Вано Александрович, - неуклюже забормотал он. - Мне еще самому надо во всем разобраться…
- Самому? - поднял брови профессор. - Не хотите рассказывать? - его лицо стало холодным и высокомерным. - Ну, как хотите… прошу извинить! - и вернулся к столу.
С этого дня он с ледяной вежливостью кивал аспиранту при встрече, но в разговор не вступал. Кривошеин же, чтоб не так грызла совесть, ушел в экспериментирование над самим собой. Ему действительно многое еще предстояло выяснить.
"Разве мне не хотелось продемонстрировать открытие - пережить жгучий интерес к нему, восторги, славу… - шагая по каштановой аллее, оправдывался перед собой и незримым Андросиашвили Кривошеин. - Ведь в отличие от психопатов я мог бы все объяснить… Правда, к другим людям это пока неприменимо, не та у них конституция. Но, главное, доказана возможность, есть знание … Да, но если бы открытие ограничивалось лишь тем, что можно самому быстро залечивать раны, переломы, уничтожать в себе болезни! В том и беда, что природа никогда не выдает ровно столько, сколько нужно для блага людей, - всегда либо больше, либо меньше. Я получил больше… Я мог бы, наверно, превратить себя и в животное, даже в монстра… Это можно. Все можно - это-то и страшно", - Кривошеин вздохнул.
…Окно и застекленная дверь балкона на пятом этаже сумеречно светились - похоже, будто горела настольная лампа. "Значит, он дома?!" Кривошеин поднялся по лестнице, перед дверью квартиры по привычке пошарил по карманам, но вспомнил, что выбросил ключ еще год назад, ругнул себя - как было бы эффектно внезапно войти:
"Ваши документы, гражданин!" Звонка у двери по-прежнему не было, пришлось постучать.
В ответ послышались быстрые легкие шаги - от них у Кривошеина сильно забилось сердце, - щелкнул замок: в прихожей стояла Лена.
- Ох, Валька, жив, цел! - она обхватила его шею теплыми руками, быстро оглядела, погладила волосы, прижалась и расплакалась. - Валек, мой родной… а я уж думала… тут такое говорят, такое говорят! Звоню к тебе в лабораторию - никто не отвечает… звоню в институт, спрашиваю: где ты, что с тобой? - кладут трубку… Я пришла сюда - тебя нет… А мне уже говорили, будто ты… - она всхлипнула сердито. - Дураки!
- Ну, Лен, будет, не надо… ну, что ты? - Кривошеину очень захотелось прижать ее к себе, он еле удержал руки.