Мы не знаем и, к сожалению, никогда не узнаем, успел ли отец Шама добраться до гор или его захлестнул потоп. Но больше нигде в древнем мире, как и в средние века, наука не обнаружила следов гальванотехники. Пока не обнаружила.
Мне остается в самом сжатом виде очертить круг вопросов, связанных с цивилизацией Древнего Шумера. Здесь предстоит большая, кропотливая работа, мы должны выявить еще много сведений, которые хранит память Шама и его жены.
Мы уже установили с помощью Фарбера, что говорят наши гости на одном из диалектов старошумерского языка, распространенного в Двуречье по крайней мере до половины третьего тысячелетия. Язык, а также характерная для Шумера шестидесятичная система счета проливают свет на вопрос, поставленный в свое время Леонардом Вулли: были ли шумерами люди, населявшие южную часть долины Двуречья до п о т о п а? Да, они были шумерами. Возможно, они принадлежали к раскопанной Вулли культуре Эль-Обейда. Это предстоит еще установить. Можно, однако, считать установленным фактом, что их культура пережила потоп.
Пока мы не располагаем новыми данными в сложнейших вопросах этногенезиса. Кто такие шумеры, откуда пришли? В каких отношениях были они с загадочным народом, пришедшим в Двуречье, согласно легенде, с моря? Однозначных ответов на эти вопросы пока нет. Шам, однако, вспоминает об Издубаре, вожде племени, точнее, рода, который некогда привел своих людей с гор в долину. Речь идет не о Хозяине воды, а о его отце, старом Издубаре, великом охотнике, который очень напоминает библейского Нимрода, "сильного зверолова". Ближайшие к Нижнему Двуречью горы - хребет Загрос на юге нынешнего Ирана. Легче всего предположить, что именно оттуда пришли шумеры, как впоследствии оттуда вторгались в долину племена Древнего Элама. Но прародиной шумеров могли быть и более отдаленные гористые районы Азии - Тавр, например, или Кавказ, Иранское нагорье или Гиндукуш.
Главным инструментом дальнейшего исследования станет, по-видимому, лингвистический анализ. Шам уже согласился принять у себя дома в качестве гостя Павла Борисовича Решетника, очень способного лингвиста.
Шам, естественно, географии не знает, и Ур не мог со слов отца определить на карте нужное место. Как ни странно, в материалах эирской экспедиции не была указана долгота места. Ур сказал мне, что там значилось только, что колодец, возле которого располагалось селение, находился к северу от экватора примерно на двенадцатую часть круга. Это соответствует тридцатому градусу северной широты. Где-то под этим градусом стоял древнейший из известных нам городов Шумера - Эриду. Вполне возможно, что это и был тот самый Город, куда шел с караваном Шам, Город, в одном дневном переходе от которого он был ранен в бою у Реки. Название Реки сомнений не вызывает - это древний Буранун, нынешний Евфрат.
Было ли наводнение, начало которого видели Шам и эирцы, обычным для долины весенним разливом рек или тем самым "всемирным потопом", который описан в шумерском сказании о Гильгамеше и впоследствии в Ветхом завете, мы не знаем. Пожалуй, судя по настойчивому совету эирцев (а им было виднее) поскорее покинуть долину, это все же был потоп. Вряд ли он уничтожил всю жизнь в долине - города наверняка уцелели, - а вот селение Шама было, конечно, сметено водным потоком, как и другие селения. Самому Шаму и его жене необычайно повезло. Потоп поглотил, уничтожил их род, и прошли многие годы, прежде чем на юге долины вновь расцвела жизнь и поднялись и окрепли города-государства - великий Ур, Лагаш, Урук, - они же, Шам и его супруга, были в пути, в межзвездном пространстве, и течение времени для них замедлилось…
- Валечка, к телефону! - пропела тетя Соня, выглянув на лестничную площадку.
Валерий сидел в соседской галерее у раскрытого окна и слушал, как бубнил пенсионер Фарбер:
- Древнейшие клинописные тексты не полностью передают звук, поэтому мы… э-э… плохо знаем старошумерский язык. Но при различиях в фонетике… э-э… основа у него та же, что и в классическом шумерском… Та же неизменяемость корня, и гармония гласных, и агглютинация…
- Сейчас, теть Соня! - досадливо откликнулся Валерий. - Как вы сказали, Ной Соломонович? Альгю…
- Агглютинация. - Фарбер прокашлялся и косенько посмотрел на него. Это значит… э-э… приклеивание, присоединение к корню слова аффиксов… аффиксов, имеющих определенное грамматическое значение…
- Валечка, что ж ты не идешь? - снова высунулась тетя Соня. - Аня тебя ждет.
- Аня? - Валерий бурно рванулся к застекленной двери, бросив на ходу: - Простите, Ной Соломонович, я сейчас…
- Для шумерского языка характерны длинные цепочки аффиксов, - бубнил Фарбер, не сразу заметив исчезновение собеседника. - Э-э, где же ты?.. Ну ничего…
Он уткнул нос, поросший черными волосками, в книгу.
Около десяти лет назад Фарбер ушел из аптеки, где работал провизором, на пенсию, и все эти годы он мало разговаривал с людьми. Так только, с приходящей родственницей, готовившей ему обеды, с соседями по поводу рецептов да с сыном-инженером, который раз в неделю проведывал старика, книжки ему приносил. От недостатка коммуникаций у Фарбера голос как-то сел, сделался глухим, как из закрытой бочки, и что-то неприятно клокотало у него в горле, когда он начинал говорить. Последние дни, однако, с лихвой вознаградили старика за долгое молчание. С того самого момента, когда он робко заговорил с Шамом по-шумерски, к нему, Фарберу, вдруг повалил народ. Он не совсем ясно представлял себе, откуда взялись в наши дни шумеры, но видел, что они вызывают жгучий интерес. Несколько раз приходил симпатичный профессор Рыбаков, - сидя в застекленной Фарберовой галерее на скрипучем соломенном стуле, профессор долгие часы разговаривал с ним и с Уром и пил чай с инжировым вареньем, принесенным тетей Соней. И приходили еще люди, и с некоторыми было очень интересно говорить, потому что они хорошо знали ранние цивилизации и разбирались в шумерской клинописи. Голос у Фарбера мало-помалу окреп за эти прекрасные дни, и почти прошло клокотание в горле, и его ввалившиеся щеки вроде бы немного округлились и даже порозовели. Особенно приятно было ему, когда один из сведущих людей поспорил с ним по поводу употребления шумерского суффикса "на", а потом, признав свою ошибку, выразил восхищение его, Фарбера, познаниями и пригласил на работу в научный институт. Ах, если б скинуть со слабых, ссутулившихся в аптеке плеч хотя бы десяток лет!..
Третьего дня Шам с женой и сыном уехал куда-то в колхоз - жаль, жаль! Сразу исчезли гости, кончились прекрасные времена. Нет, не совсем кончились, остался один собеседник - и кто бы мог подумать, что непутевый Сонин племянник, который вечно гоняет где-то мяч (Фарбер был искренне в этом убежден), вдруг зажжется таким неистовым интересом к древнейшей цивилизации Земли? Вот уже несколько вечеров сидит тут, и слушает, слушает то, что он, Фарбер, рассказывает ему о Древнем Шумере и Древнем Аккаде, о халдеях и хананеях, о жестоких и могущественных царях Вавилона и Ассирии…
Валерий ворвался в заставленную картонными коробками переднюю своей квартиры, схватил трубку.
- Алло? - сказал со старательной небрежностью.
- Здравствуй, Валера, - прозвенел как ни в чем не бывало Анин голосок. - Где ты пропадаешь, почему не звонишь?
Валерий мог подробно перечислить свои звонки и как следует ответить на это "где пропадаешь", но сдержал свой порыв. Не надо спорить с женщинами, не надо, не надо…
- Занят был на работе, - отрывисто бросил он.
Аня хихикнула:
- Так занят? Бедный! Нонна, наверно, житья не дает?
- Ты чего хотела?
- Фу, как грубо! - Аня осеклась. Потом, после короткой паузы, уже другим тоном: - Валера, я у подруги занимаюсь, это почти рядом с тобой. Если хочешь, приходи минут через двадцать на угол Гоголя. Проводишь меня домой. Если хочешь, конечно.
С той же старательной небрежностью Валерий ответил:
- Ладно, подойду через полчаса.
Постоял немного, дымя сигаретой, над умолкнувшим телефоном. Телефонный аппарат был новый. Красный, как пожарная машина. Как сигнал опасности.
- Валечка, ты уходишь? - спросила тетя Соня. - Хотела тебя попросить обвязать эти две коробки с посудой.
Еще могли пройти месяцы до вселения в новую кооперативную квартиру, но беспокойная тетушка загодя начала сборы. Неохотно, но исправно Валерий притаскивал ей из окрестных магазинов пустые картонные коробки из-под масла и печенья, и тетя Соня аккуратно, вдумчиво укладывала в них пожитки.
Не надо, не надо, не надо спорить с женщинами, убеждал себя Валерий, ворочая тяжелые коробки и обвязывая их бельевой веревкой. Не сорваться бы, не выказать свою боль и обиду, сохранить небрежный, скучающий тон. Сотни, тысячи вещей есть поинтересней, чем встречи с Анькой. Вот - Шумер! Ка-акая прекрасная, захватывающая штука - история! Дураком он был набитым, когда в школьные годы пренебрегал историей. Бросить, что ли, читать фантастику и приключенщину, засесть за толстые тома Всемирной истории - да не просто так, а с карандашиком, с хронологическими таблицами. Не обезьяна же он, черт дери, которой нет дела до того, что происходило до нее в родном лесу.
Вдруг спохватился: истекают условленные полчаса!
Натянув замшевую куртку, купленную по случаю в комиссионке, крикнул тете Соне: "Ухожу!" - и вихрем на улицу.
На углу улиц Тружеников Моря и Гоголя скучал, углубившись в самосозерцание, продавец хурмы, пожилой носатый дядечка в нечистом халате. Было еще светло, еще только собиралось завечереть поблекшее сентябрьское небо.
"Агглютинация, - подумал Валерий, прислонившись к фонарному столбу. Приклеивание к корню этих… как их… фениксы, что ли… нафиксы… Хорошо старику Фарберу с его древностями, с агглютинацией этой самой. А если не склеивается? Где такой клей найти, чтобы прихватило надежно, навсегда?.. Жду еще пять минут, - подумал он, взглянув на часы. - Если она за пять минут не придет…"
И тут же вышла Аня из-за угла - розовощекая, в черно-блестящем плаще до пят, в голубой кепочке с козырьком. Царственной походкой подошла к Валерию, сказала с улыбкой:
- Приветик.
Они пошли вниз по улице Гоголя под зеленой листвой акаций, под широкими днищами старых балконов, под ранними фонарями.
- Валера, ты на меня сердишься? - Анин голосок взлетел на немыслимую высоту.
- Чего сердиться? - дернул он плечом. - Подумаешь, каких-нибудь две недели не виделись.
- Ну Валера, не на-адо! Я же вижу по твоему носу, что ты сердишься, как ненормальный. А я правда, когда ты позвонил тогда, очень была занята. Ты не представляешь, какая трудная у нас химия…
Не хотел Валерий - точно не хотел, - и все-таки сказал:
- А этот… ну, сын академика, - он представляет?
Аня остановилась. Поморщилась, ножкой топнула:
- Ясно, ясно. Рустам, конечно, уже раззвонил.
И верно, именно от Рустама впервые услышал Валерий про сына академика. В кафе "Молодежное" разглядел он, Рустам, в табачном дыму, как танцевала Аня с бойким чернявым юношей. И узнал Рустам в этом парне сына известного нефтехимика, который раньше, до переезда в дом ученых, жил по соседству с Рустамом, на одной улице. Само собой, рассказал он Валерию о встрече в "Молодежном". Не такой был Рустам человек, чтобы держать друга в неведении.
- Во-первых, никакой он не сын академика, его папа просто членкор, объяснила Аня. - А во-вторых, мы с Тофиком учились в параллельных классах, а сейчас он тоже в университете учится, на востоковедческом. Что из того, что мы разочек сходили в кафе?
- Знаешь что? - отрывисто сказал Валерий, чтобы разом все кончить. Сегодня с тобой отплясывает Тофик из параллельного класса, завтра появится Рубик с перпендикулярного факультета, - ну что ж, на здоровье. Только мне все это ни к чему. Мне двадцать восемь, я для тебя уже старый.
Минуты две или три они шли молча, пересекая по диагонали сквер с подсвеченным фонтаном. Пенсионеры, плотно сидевшие на скамейках, таращили на них глаза.
Аня погрустнела, светлые бровки ее взлетели под голубой козырек, придав лицу беспомощное выражение.
- Ты не старый, а эгоистичный. Почему я должна сидеть взаперти и носа не высовывать без твоего разрешения? Я живой человек все-таки…
Валерий не ответил. Не было смысла возражать, если она сама не понимает, что живой человек не должен так обращаться с другим живым человеком.
Аня вдруг порывисто взяла Валерия под руку.
- Не надо нам ссориться, Валера. Это не имеет никакого значения - кто со мной отплясывает. Правда. Я никогда не забуду, как ты написал тогда на машинке… ну, сам знаешь…
"Да разве я хочу ссориться? - думал Валерий. - Мне эти ссоры - острый нож… Только надоели качели. Вверх-вниз, вверх-вниз… Сколько можно терпеть?.."
- Ну Вале-ера! - нашептывала Аня под ухом. - Не будь таким ледяным. Слышишь?
Лед быстро таял.
И вот уже они сидели на Приморском бульваре в укромной темноватой аллее среди других парочек.
- Хватит целоваться, - сказала Аня. - Хорошего понемножку… Хватит, говорю!.. Что у вас новенького в институте?
- Анька, Анечка! Мучение мое… Любишь?
- Сам знаешь.
- Ничего я не знаю, ни-че-го. Пойдешь за меня замуж? Не молчи, отвечай: да или нет?
- Пойду…
Валерий вскочил:
- Пошли во дворец! Хотя… - Он вгляделся в циферблат часов. - Черт, поздно уже, наверно.
- В какой дворец? Бракосочетания? - Аня прыснула в ладошку.
- Само собой, не в Букингемский же. Там ведь уйма формальностей заявление, справки, срок какой-то надо выждать…
- Сядь. Ну сядь же! - Аня потянула его за руку. - Ты, я вижу, уже разбежался.
- А чего тянуть? Завтра у тебя когда лекции кончаются? В два? Я за тобой заеду - и во дворец.
- Валерочка, милый, очень тебя прошу: не торопи. Я согласна, согласна, - быстро добавила она. - Мы пойдем с тобой во дворец, но только не завтра. Не торопи меня, ну пожалуйста!
- Почему?
- Мне… страшно немного…
- Чего тебе страшно? - насторожился он.
- Валера, я тебе по правде все скажу… Вот я вижу, как Лариска живет, - это подруга моя, она весной вышла замуж. Снимают с мужем комнату в старом дворе, удобств никаких…
- Вопрос снимается! - прервал ее Валерий. - Мы с теткой скоро переедем в новый дом…
- Я знаю. У Лариски чудный муж, музейный работник, страшно интеллигентный, но зарабатывает он немного, а у Лариски только стипендия, она на третьем курсе.
- Ну и что? - спросил Валерий неприятным голосом. - Они голодают?
- Конечно, нет. Кто теперь голодает? Но что-нибудь купить - целая проблема. Я вижу, как Лариска мечется - здесь пятерку займет, там десятку, - хочется ведь быть одетой не хуже других… А ведь скоро у них и ребенок появится…
Она замолчала, теребя ремешок сумочки. Из соседней аллеи донеслось гитарное треньканье, потом - взрыв смеха.
- Слышишь? - сказал Валерий. - Это над нами люди смеются.
- Нет. Я как раз не хочу вызывать ни смеха, ни жалости.
- А что ты хочешь вызывать? Зависть?
- Просто я хочу жить по-человечески. И, пожалуйста, не разговаривай со мной таким тоном.
- Аня, погоди обижаться и выслушай меня. Может, я не такой интеллигентный, как Ларискин муж, но я, представь себе, тоже хочу жить по-человечески. И я не допущу, чтобы моя жена бегала занимать пятерки. Слышишь? Ты ни в чем не будешь нуждаться, - с какой-то злой решимостью сказал он. - Конечно, в разумных пределах. Ну, чего тебе еще?
- Валера, - вскинула она на него быстрый взгляд, - только ты не думай, что у меня какие-то особые претензии… Просто мне хочется…
- Веселья? Будет! Поездок хочется? Будут поездки! Публикация, диссертация - все будет!
- Вот умничка! - Аня опять приникла к нему, и он обхватил ее плечи. Только знаешь, Валера, дай мне хотя бы две недели. Тебе, может, просто раз-два и женился, - а мне не просто… У меня, ты ведь знаешь, родители трудные, надо их подготовить. Да и масса других дел… Правда, Валера!
- Ладно, - великодушно разрешил он. - Даю две недели.
Из соседней аллеи грянул под гитару дурашливый хор:
Чтобы не было пожара
От опасных тех затей,
Будьте бдительными, мамы,
Прячьте спички от детей!
"Резвятся мальчики и девочки, - подумал Валерий с неожиданным щемящим чувством. - Хорошо им, девятнадцатилетним…"
- Да! - вспомнила Аня. - Я что хотела спросить, Валера: ты читал в "вечерке" про Ура?
- Перепечатку из "Известий", что ли? Читал, конечно.
- Ой, ты знаешь, я уже давно чувствовала, что он откуда-то… не знаю, не от мира сего, в общем… Валера, объясни, как это может быть родился шесть тысяч лет назад, а все еще жив и даже молодой. Мне объясняли ребята, но я не поняла. Что это за парадокс Эйнштейна?
"А мне уж никогда не будет девятнадцати, - думал Валерий, - и не пройду я больше по нашему старому доброму бульвару с шумной компанией и гитарой…"
- Парадокс Эйнштейна? - спохватился он. - Ну, видишь ли, пространство, время и тяготение находятся в зависимости…
Он объяснял Ане парадокс замедления времени, а в соседней аллее теперь затянули старинную студенческую песню:
Там, где тинный Булак со Казанкой-рекой,
Словно брат со сестрой, обнимаются,
От зари до зари, чуть зажгут фонари,
Вереницей студенты шатаются…
- Вот теперь понятно, - сказала Аня. - Ты всегда лучше всех объясняешь. Валера, а что это за страна - Шумер?
- В древности люди всегда селились на берегах больших рек, - со вздохом начал Валерий. - И вот в речной долине Тигра и Евфрата…
Сам Харлампий святой закивал головой,
Сверху глядя на них, умиляется, неслось из той аллеи. И тут был мощно подхвачен припев:
Через тумбу, тумбу раз,
Через тумбу, тумбу два…
- Фу, как орут! - поморщилась Аня. - Ненормальные прямо. Они из медицинского.
- Откуда ты знаешь? - удивился Валерий. - По голосам?
- По песням. А теперь что же - Ур улетит обратно на эту планету? Как ее - Эир?
- Не знаю. Он уехал к родителям в колхоз, сидит там безвылазно, и никто не знает, что будет дальше.
Рокотала гитара, лихие голоса вели старинную песню к концу:
Но соблазн был велик, и не выдержал старик,
С колокольни своей он спускается.
И всю ночь напролет он и пьет и поет
И еще кое-чем занимается!
Эта озорная песня Казанского университета - не правда ли? - вызывает представление о развеселой жизни дореволюционного студенчества. Вольно им было от зари до зари шататься по городу. Вон даже святой Харлампий, патрон университетской церкви, им позавидовал - слез со своей колокольни и закутил напропалую. Отсыпались студенты, естественно, днем. Обязательногото посещения лекций не было. Только расписание вывешивалось выбирай что хочешь.
Ах, веселые времена необязательного посещения и ночных шатаний! Ах, озорные песни и невинные забавы!