Из смотрового салона Войтленд прошел в спальную каюту, оттуда на камбуз, потом в рубку. Голоса следовали за ним из помещения в помещение. Он мало обращал внимания на их слова, но им, казалось, было все равно. Они разговаривали друг с другом - Лидия и Шекспир, Овидий и Платон, Хуан и Аттила - как старые друзья на вселенской вечеринке.
- …поощрять массовые грабежи и убийства. Не ради насилия, нет, но, по моему убеждению, чтобы ваши люди не потеряли порыв, если можно так выразиться…
- …такая печальная сцена, когда принц Хэл делает вид, что не узнает Фальстафа. Я плачу всякий раз…
- …рассуждая о поэтах и музыкантах в идеальной республике, я делал это, смею вас заверить, без малейшего намерения жить в подобной республике самому…
- …короткий меч, такой, как у римлян, вот лучшее оружие, но…
- …мозг полон мужчин и женщин, и твоя задача - позволить им обрести свободу на страницах…
- …резня как метод политической манипуляции…
- …мы с Томом читали ваши пьесы вслух…
- …доброе густое красное вино, чуть разбавленное водой…
- …но больше всех я любил Гамлета, как к сыну родному…
- …топор, ах, топор!..
Войтленд закрыл пульсирующие глаза. Он понял, что путешествие только началось, что еще очень рано для общества, очень рано, очень рано. Идет лишь первый день. Мир потерян в мгновение ока. Нужно время, чтобы свыкнуться с этим, время и уединение, пока он разбирается в своей душе.
Он начал вытаскивать кубики из паза - сперва Аттилу, затем Платона, Овидия, Шекспира. Один за другим гасли экраны. Хуан подмигнул ему, исчезая; Лидия промокала глаза, когда Войтленд выбрал ее куб.
В наступившей тишине он почувствовал себя убийцей.
Три дня он молча бродил по кораблю. У него не было никаких занятий, кроме чтения, еды, сна… Корабль был самоуправляем и обходился без помощи человека. Да Войтленд и не умел ничего. Он мог лишь запрограммировать взлет, посадку и изменение курса, а корабль делал все остальное. Иногда Войтленд целыми часами просиживал у иллюминатора, глядя, как Мир Бредли исчезает в дымке космоса. Иногда он доставал кубики и раскладывал их по группкам: четыре по три, три по шесть, шесть по два. Но не включал их. Гете, и Платон, и Лидия, и Линке, и Марк хранили молчание. Наркотики от одиночества? - очень хорошо, он будет ждать, пока одиночество станет невыносимо.
Не взяться ли за мемуары? Впрочем, лучше подождать, пока время полнее осветит причины падения.
Войтленд много думал над тем, что может происходить сейчас на планете. Повальные аресты, инсценированные судебные процессы, террор. Лидия в тюрьме? Его сын и дочь? Хуан? Не проклинают ли его те, кого он оставил? Не считают ли трусом, избравшим удобный и безопасный путь на Ригель? "Бросил свою родину, Войтленд? Убежал, дезертировал?"
Нет, нет, нет.
Лучше жить в изгнании, чем присоединиться к славной плеяде мучеников. Тогда можно слать воодушевляющие призывы в подполье, можно служить символом борьбы, можно когда-нибудь вернуться и повести несчастную отчизну к свободе, возглавить революцию и войти в столицу под ликующие крики народа… А может, это мученик?
Поэтому он спас себя. Он остался жить сегодня, чтобы сражаться завтра.
Весомые, здравые рассуждения. Он почти убедил себя.
Однако Войтленду смертельно хотелось узнать, что происходит на Мире Бредли.
Беда в том, что бегство в другую планетную систему - совсем не то, что бегство в какое-нибудь укромное местечко в горах или на отдаленный остров. Так много уходит времени на полет туда, так много уходит времени на победоносное возвращение… Его корабль был, собственно, роскошной яхтой, не предназначенной для больших межзвездных прыжков. Лишь после долгих недель ускорения он достигал своей предельной скорости - половины световой. Если долететь до Ригеля и тут же отправиться назад, на Мире Бредли пройдет шесть лет между его отлетом и возвращением. Что произойдет за эти шесть лет?
Что там происходит сейчас?
На корабле стоял тахионный ультраволновый передатчик. С его помощью можно за считанные минуты достичь любой планеты в радиусе 10 световых лет. Если захотеть, можно передать вызов через всю галактику и получить ответ меньше чем через час.
Он мог связаться с Миром Бредли и узнать участь своих близких в первые часы установления диктаторского режима.
Однако это значит прочертить тахионным лучом след, словно пылающую линию. Существовал один шанс из трех, что его обнаружат и перехватят военными крейсерами, развивающими скорость, близкую к световой. Он не хотел рисковать; нет, пока еще рано, чересчур близко.
Ну а если хунту раздавили в зародыше? Если путч не удался? Если он проведет три года в глупом бегстве к Ригелю, когда дома все благополучно, и, чтобы в этом убедиться, стоит лишь выйти на связь?
Он не сводил взгляда с ультраволнового передатчика. Он едва не включил его.
Тысячи раз за эти три дня Войтленд тянулся к кнопке, терзался сомнениями, останавливался.
Нет, не смей. Они засекут тебя и догонят.
Но, может быть, я убегаю зря?
Возникла "ситуация С". Дело потеряно.
Так сообщила интеграторная сеть. Но машины могут ошибаться. Предположим, наши удержались? Я хочу говорить с Хуаном. Я хочу говорить с Марком. Я хочу говорить с Лидией.
Потому ты и взял их матрицы. Держись подальше от передатчика.
На следующий день он вложил в приемный паз шесть кубиков.
Экраны засветились. Он увидел сына, отца, старого верного друга, Хэмингуэя, Гете, Александра Великого.
- Я должен знать, что происходит дома, - сказал Войтленд. - Я хочу выйти на связь.
- Не надо. Я сам могу тебе все рассказать. - Говорил Хуан, человек, который был ему ближе брата. Закаленный революционер, опытный конспиратор. - Хунта проводит кассовые аресты, призывая всех сохранять спокойствие, - в стране, мол, наконец, установлен порядок. Верховодит Мак-Аллистер, величающий себя Временным Президентом.
- А, может быть, нет. Вдруг я могу вернуться…
- Что случилось? - спросил сын Войтленда. Его куб еще не включался, и он ничего не знал о происшедших событиях. Запись была сделана девять месяцев назад. - Переворот?
Хуан стал рассказывать ему про путч. Войтленд повернулся к своему отцу. По крайней мере старику не грозили мятежные полковники; он умер два года назад, вскоре после записи. Кубик - вот все, что от него осталось.
- Я рад, что это случилось не при тебе, - сказал Войтленд. - Помнишь, когда я был маленьким мальчиком, а ты - Президентом Совета, ты рассказывал о восстаниях в других колониях? И я сказал: "Нет, у нас все иначе, мы всегда будем вместе".
Старик улыбнулся. Он выглядел бледным, восковым, отзвуком былого.
- Увы, Том, мы ничем не примечательны. Политические структуры везде развиваются по одной схеме. И определенный ее этап связан с ненавистью к демократии. Мне жаль, сын, что удар пришелся на тебя.
- По словам Гомера, люди предпочитают сон, любовь, пение и танцы, - заметил сладкоголосый, учтивый Гете. - Но всегда найдутся возлюбившие войну. Кто скажет, почему боги даровали нам Ахилла?
- Я скажу! - прорычал Хэмингуэй. - Вы даете определение человека по присущим ему внутренним противоречиям. Любовь и ненависть. Война и мир. Поцелуй и убийство. Вот его границы и пределы. Действительно, каждый человек есть сгусток противоположностей. То же и общество. И порой убийцы торжествуют над милосердными. Кроме того, откуда вы знаете, что те, кто вас сверг, так уж и не правы?
- Позвольте мне сказать об Ахилле, - промолвил Александр, высоко подняв руки. - Я знаю его лучше, ибо несу в себе его дух. И я говорю вам, что воины более всех достойны править, пока обладают силой и мудростью, потому что в залог за власть они дали жизнь. Ахилл…
Войтленд не интересовался Ахиллом. Он обратился к Хуану:
- Мне необходимо выйти на связь. Прошло четыре дня. Я не могу сидеть в корабле и оставаться отрезанным от мира.
- Но тогда тебя, скорее всего, запеленгуют.
- Знаю. А если путч провалился?
Войтленд дрожал. Он подошел к передатчику.
- Папа, если путч провалился, Хуан пошлет за тобой крейсер, - сказал Марк. - Они не допустят, чтобы ты зря летел до Ригеля.
"Да, - ошеломленно подумал Войтленд с неимоверным облегчением. - Ну да, конечно! Как просто. Почему я сам не догадался?"
- Ты слышишь? - окликнул Хуан. - Ты не выйдешь на связь?
- Нет, - пообещал Войтленд.
Шли дни. Он включал все двенадцать кубиков, беседовал с Марком и Линке, с Лидией, с Хуаном. Пустая, беспечная болтовня, воспоминания о былом. Ему доставлял удовольствие вид холодной элегантной дочери, взъерошенного долговязого сына. Такие непохожие на него - приземистого и коренастого, с резкими грубыми чертами. Он разговаривал с отцом о правительстве, с Хуаном о революции; беседовал с Овидием об изгнании, с Платоном о природе несправедливости, с Хэмингуэем об определении отваги. Они помогали ему пережить трудные моменты. В каждом дне были такие трудные моменты.
Ночами приходилось несравненно тяжелей.
Охваченный огнем, он с криком бежал по коридорам своей души. Словно гигантские белые фонари, над ним склонялись лица. Люди в черной форме и начищенных до блеска сапогах маршировали по его телу. Над ним глумились толпы сограждан. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПРЕСТУПНИК. К нему приводили Хуана. ТРУС. ТРУС. ТРУС. Жилистое тело Хуана было изувечено; его пытали. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Я ОСТАЛСЯ, ТЫ БЕЖАЛ. Ему показали в зеркале его собственное лицо, лицо шакала, с длинными желтыми клыками и маленькими подергивающимися глазками. ГОРДИШЬСЯ СОБОЙ? ДОВОЛЕН? СЧАСТЛИВ, ЧТО ЖИВ?
Он обратился за помощью к кораблю. Корабль убаюкивал его в колыбели из серебряных нитей, вводил в его вены холодные капельки неведомых лекарств. Он еще глубже погружался в сон, а снизу прорывались драконы, чудища и василиски, нашептывая издевательства и оскорбления. ПРЕДАТЕЛЬ. ПРЕДАТЕЛЬ. ПРЕДАТЕЛЬ. КАК СМЕЕШЬ ТЫ КРЕПКО СПАТЬ ПОСЛЕ ТОГО, ЧТО СДЕЛАЛ?
- Послушай, - сказал он Лидии, - они убили бы меня в первый же час. Не существовало ни единого шанса найти тебя, Марка, Хуана, кого угодно. Был ли смысл ждать дальше?
- Никакого, Том. Ты поступил самым разумным образом.
- Но я верно поступил, Лидия?
- Отец, у тебя не было выбора, - вмешалась Линке. - Одно из двух: бежать или погибнуть.
Войтленд бродил по кораблю. Как мягки стены, как красива обивка, как нежно освещение! Умиротворяющие образы скользили по потолку. Чудесные сады радовали душу. У него были книги, развлечения, музыка… Каково сейчас в подполье?
- Нам не нужны мученики, - убеждал он Платона. - Благодаря хунте их и так будет много. Нам нужны люди. Какой толк от мертвого руководителя?
- Очень мудро, мой друг. Вы сделали себя символом героизма - далекого, совершенного, недосягаемого, - в то время, как ваши коллеги ведут борьбу. И можете вернуться и послужить своему народу в будущем, - вкрадчиво сказал Платон. - Польза же от мученика весьма ограниченна, связана с определенным моментом, не правда ли?
- Вынужден с вами не согласиться, - возразил Овидий. - Если человек желает быть героем, ему надо твердо стоять на своем и не бежать от последствий. Но какой разумный человек желает быть героем? Вы правильно сделали, друг Войтленд! Идите, пируйте, предайтесь любви и веселью, живите долго и счастливо!
- Ты издеваешься надо мной! - обвинил он Овидия.
- Я не издеваюсь. Я утешаю. Я развлекаю. Но не издеваюсь.
Ночами его преследовал колокольный звон, далекий смех. Воспаленным воображением владели смутные фигуры, ведьмы, упыри. ВОТ КУДА ПОПАДАЮТ ГЕРОИ. Он тонул в гнили и плесени, задыхался в паутине. Сморщенные карлики угощали его медовым напитком, а тот оборачивался полынью и ложился на губы коркой пепла. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ВАЛЬХАЛЛУ.
- Помогите мне! - взмолился он к кубикам. - Зачем я брал вас собой, если не ожидал помощи?
- Мы стараемся, - ответил Хэмингуэй. - Мы согласны, что ты поступил разумно.
- Все это слова, чтобы меня успокоить. Вы не искренни…
- Еще хоть раз назовешь меня лжецом, ублюдок, и я сойду с этого экрана и…
- Лучше сформулировать иначе, - деликатно вмешался Хуан. - Том, ты был обязан спасти себя. Таким образом, ты внес неоценимый вклад в наше общее дело. Ведь нас всех, возможно, уже уничтожили.
- Да, да.
- Так чего бы ты добился, оставшись? Своей смерти? Ну, отвлекись от ложного героизма! - Хуан покачал головой. - Руководитель в изгнании лучше, чем руководитель в могиле. Ты можешь направлять борьбу с Ригеля, если нас нет. Главное - чувствовать динамику ситуации.
- Ты объясняешь так логично, Хуан.
- Мы всегда понимали друг друга…
Войтленд активировал кубик отца.
- А ты что скажешь? Что мне надо было делать - оставаться или уходить?
- Может быть, оставаться, может быть, уходить. Как я могу решать за тебя? Безусловно, практичнее было спастись. Остаться было бы драматичнее. Том, Том, ну как я могу решать за тебя?
- Марк?
- Я бы дрался до конца. Зубами, когтями… Но это я. Наверное, ты поступил правильно, папа. То есть, для тебя это правильно.
Войтленд нахмурился.
- Перестань говорить загадками. Скажи прямо: ты меня презираешь?
- Ты же знаешь, что нет, - ответил Марк.
Кубики утешили его. Он стал спать более крепко, прекратил терзать себя сомнениями в нравственности бегства, вновь обрел способность успокаиваться.
Войтленд беседовал с Аттилой о военной тактике и за показной свирепостью с удивлением разглядел сложного и интересного человека. Пытался обсуждать с Шекспиром истоки трагедии, но тот предпочитал распространяться о тавернах, политике и скудных заработках драматурга. Говорил с Гете о второй части "Фауста", спросил, в самом ли деле он считает, что величайшее искупление приходит через справедливое правление, и Гете ответил: да-да, конечно. А когда Войтленд уставал мериться силами с записями великих, то стравливал их друг с другом - Аттилу и Александра, Шекспира и Гете, Хэмингуэя и Платона, - а сам вкушал спорам, подобных которым не слышал ни один смертный. Были и скромные встречи с Хуаном, с семьей… Он благословлял кубики, благословлял их создателей.
- В последние дни тебе лучше, - сказала Лидия.
- Наконец избавился от сознания вины, - проговорила Линке.
- Стоило лишь по-другому взглянуть на внутреннюю логику событий, - заметил Хуан.
- И покончить с мазохизмом, самобичеванием, - добавил Марк.
- Эй! - воскликнул Войтленд. - Удар ниже пояса, молодой человек!
- Но ведь это действительно был мазохизм, папа! Разве ты не извлекал удовольствие?..
- Возможно, я…
- Молил, чтобы тебя успокоили, - перебила Линке. - Что мы и сделали.
- Надеюсь, теперь тебе все ясно? - спросил Хуан. - Может быть, ты думал, что боишься, думал, что спасаешься бегством, но на самом деле ты оказывал услугу республике.
Войтленд ухмыльнулся.
- То есть я поступил правильно, исходя из неправильных соображений?
- Именно. Именно.
- Главное - что ты можешь внести большой вклад в наше дело, - раздался голос его отца. - Ты еще молод. У тебя есть время вернуть утраченное.
- Да. Безусловно.
- А не погибнуть героической, но бессмысленной смертью, - заключил Хуан.
- Но, с другой стороны, - внезапно сказала Линке. - Как там у Элиота?.. "И последнее искушение - величайшее предательство: совершить правильной поступок, исходя из неправильных соображений".
Войтленд нахмурился.
- Что ты этим…
- Ведь правда, - перебил Марк, - ты планировал свое спасение загодя. Специально готовил записи, выбирал знаменитостей, которых хотел взять…
- Словно давно принял решение броситься наутек при первых признаках опасности, - продолжила Линке.
- Их слова не лишены смысла, - указал отец. - Одно дело, разумная самозащита, и совсем другое - неумеренная забота о собственном благополучии.
- Я не хочу сказать, что тебе следовало остаться и погибнуть, - промолвила Лидия. - Я такого никогда не скажу. Но все равно…
- Погодите! - возмутился Войтленд. Кубики неожиданно оборачивались против него. - Что вы несете?!
- Ну и уж из чисто спортивного интереса… - заговорил Хуан. - Если бы стало известно, как заблаговременно ты готовил путь к спасению, с какими удобствами ты направляешься в изгнание…
- Вы должны помогать мне! - закричал Войтленд. - К чему все это? Чего вы хотите добиться?
- Ты знаешь, что мы любим тебя, - сказала Лидия.
- Нам больно видеть твое заблуждение, - произнесла Линке.
- Разве ты не собирался бежать? - спросил Марк.
- Перестаньте! Остановитесь!
- Исключительно из спортивного интереса…
Войтленд кинулся в рубку и вытащил кубик Хуана.
- Мы пытаемся объяснить тебе, дорогой…
Он вытащил куб Лидии, куб Марка, куб Линке, куб отца.
На корабле воцарилась тишина.
Войтленд скорчился, задыхаясь, обливаясь потом, закрыв руками искаженное лицо, и ждал, пока утихнет раскалывающий голову крик.
Через час, взяв себя в руки, он включил передатчик и настроился на частоту, которую могло бы использовать подполье. Тахионный луч рванулся через пустоту, раздался шорох, потрескивание, затем осторожный голос произнес:
- Четыре десять восемь три, принимаем ваш сигнал. Кто вы?
- Войтленд. Президент Войтленд. Я хочу говорить с Хуаном. Вызовите мне Хуана.
- Сообщите ваш код, и…
- Какой код? Говорит Войтленд. Я в космосе, в миллионах миль. Мне срочно нужен Хуан.
- Подождите, - велел голос.
Войтленд ждал. Пощелкивания, гудение, треск.
- Вы слушаете? - раздался голос. - Мы вызвали его. Но говорите быстро. Ему некогда.
- Ну, кто это?
- Том, Том Войтленд, Хуан!
- Это в самом деле ты? - Холодно, за тысячи парсеков, из другой Вселенной. - Наслаждаешься путешествием, Том?
- Я должен был связаться с тобой. Узнать… узнать, как дела, что с нашими. Как Марк, Лидия, ты…
- Марка нет. Убит при попытке застрелить на параде Мак-Аллистера.
- Ох, ох.
- Лидия и Линке в тюрьме. Большинство других мертвы. Нас не больше десятка, мы обложены. Разумеется, остался ты.
- Да.
- Сволочь, - тихо проговорил Хуан. - Подлая сволочь. Мы приняли на себя весь огонь, а ты забрался в корабль и улетел.
- Меня бы тоже убили, Хуан. За мной гнались. Я едва ушел.
- Ты должен был остаться.
- Нет. Нет. Ты говорил другое! Ты говорил, что я прав, что я послужу символом борьбы, воодушевляя…
- Я это говорил?!
- Да! - настаивал Войтленд. - Вернее, твой кубик.
- Убирайся к черту! - сказал Хуан. - Полоумный мерзавец.
- Твоя матрица. Мы обсуждали… ты объяснял…
- Ты сошел с ума, Том? Послушай, эти кубики запрограммированы говорить то, что ты хочешь услышать. Тебе это неизвестно? Если хочешь, убегая, чувствовать себя героем, они докажут тебе, что ты герой. Все очень просто.
- Но я… ты…
- Приятного полета, Том.
- Я не мог остаться на верную смерть! Какая была бы от этого польза? Хуан, помоги мне! Что мне теперь делать?
- Меня совершенно не интересует, что ты будешь делать. Обратись за помощью к своим кубикам. Прощай, Том.
- Хуан…