Глава 34
Мысль о клонировании величайших умов мира была для Жоры абстрактной, чисто теоретической мыслью, которую, по его представлениям, нельзя было воплотить в наших условиях. И зачем? Перед нами стояла иная задача - продлевать как можно дольше жизнь наших вождей. Как? Мы часто спорили на этот счет. Однажды Жора проронил несколько слов о том, что геном-де может служить прекрасной мишенью для наших атак, мол, если достучаться до его основ, научиться управлять его активностью, то жизнь можно длить бесконечно долго. Потрошитель нутра жизни, он, конечно же, чуял это. Чуич! Другой раз, сидя в ночном вагоне подземки, нахлобучив на глаза свою старую заячью шапку с обвисшими ушами (он с трудом признавал обновки) и, казалось, совсем отрешившись от действительности, он вдруг что-то пробормотал про себя. В тот вечер мы были в гостях у Симоняна, вернувшегося из Штатов и до позднего вечера потчевавшего нас новостями прикладной генетики. Что-то было сказано и о клонировании. Жора, обычно без всякого интереса выслушивающий чьи-либо россказни об очередных победах науки, теперь просто заглядывал в рот Симоняну.
- И они вырастили мышонка?..
Симонян рассказывал так, будто сам был участником экспериментов.
- А что случилось с пиявками?..
В тот вечер Жора был вне себя от услышанного. Мы уже проехали Кольцевую, мне казалось, он спал, полагаясь на то, что в нужный момент я его разбужу. Вдруг он резко повернулся ко мне и, подняв указательным пальцем шапку, посмотрел мне в глаза.
- Ты действительно что-то там скрестил, черепаху с дубом или корову с клевером?..
Я как раз думал о своих клеточках.
- Ты читаешь мои мысли?
- Да. Ты уверен?
Я не знал, зачем он это спросил. Жора, судя по всему, так и не смог поверить, что наш пациент выжил благодаря инъекции липосом, содержащих фрагменты генов секвойи. Или той швейцарской ели.
- Ты уверен, - снова спросил он, - что все достоверно?..
- Об этом писали и "Nature", и "Science".
- Мало ли, - хмыкнул Жора, - я не все успеваю читать, да и не очень-то верю написанному. И ты же знаешь: я даже Чехова...
- Знаю, - сказал я, - не всего прочитал.
Жора кивнул.
Это была правда. Все достижения науки он узнавал от кого попало и всегда среди вороха новостей отбирал те, что изменяли представление о предмете его интересов. Его невозможно было застать в библиотеке или у телевизора. Газеты он использовал как оберточную бумагу. Никаких симпозиумов, ни научных конференций, ни коллоквиумов он не посещал: "Чушь собачья, чердачная пыль, ярмарка тщеславия...". Он никогда не важничал и не бравировал своим невежеством в отношении опубликованных новостей, но всегда жил в кипящем слое науки.
Ты думаешь, наши липосомы спасли монарха?
Я был в этом уверен.
- Слушай, что если нам попытаться создать клон нашего миллионера или, скажем, твой? Или мой?..
Он не мог не прийти к этой мысли.
- Как испытательный полигон, как модель!
Он смотрел мне в глаза, но не видел меня.
- Того же Брежнева...
- Ленина, Сталина, - сказал я.
Жора посмотрел на меня оценивающе. Он не принимал моей иронии. Я тоже не шутил.
- Я серьезно, - сказал он.
- Валеру Леонтьева, - сказал я и посмотрел ему в глаза.
- Мне нравятся хорошо пахнущие ухоженные мальчики, - ни глазом не моргнув, отпарировал он.
Мы рассмеялись.
Убеждать его в том, что я давно об этом мечтал, не было никакой необходимости. Мне чудились не только отряды маленьких Лениных, Сталиных и тех же Брежневых с Кобзонами и Табачниками, но и полчища Навуходоносоров, Рамзесов, Сенек и Спиноз, Цезарей и Наполеонов. И конечно, Толстых, Моцартов, Эйнштейнов... Ух, как разгулялось по древу истории мое воображение!
- И это ведь будут не какие-то там Гомункулусы и Големы, - вторя мне, говорил теперь Жора, - не андроиды и Буратино, а настоящие, живые Цезари и цари плоть от плоти... И нам не надо быть Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, верно ведь?
- Повтори, - сказал я.
- Иегуде-Леве Бен-Бецалеле, - выпалил Жора еще раз.
- Верно, - сказал я и улыбнулся.
- Ты победил, - сдался наконец Жора, - этот твой сокрушительный победоносный царизм перекрыл мне дыхание. Полчища твоих полководцев и царей скоро выползут из преисподней и тогда...
Жора был не последний мечтатель.
- Был?..
- Но и это еще было не все! Гетерогенный геном! - вот полет мысли, вот золотая ариаднина нить вечной жизни! Тем более что у нас уже был первый опыт - наш молодеющий на глазах миллионер.
Синие глаза Жоры взялись поволокой под мерный перестук подземки.
- Мне кажется, я тоже не последний гений, - произнес он, нахлобучивая шапку на глаза и снова проваливаясь в спячку. - В твоих Гильгамешах и Македонских что-то все-таки есть. И мне еще вот что очень нравится: какая это светлая радость - вихрем пронестись по истории!
А меня радовало и то, что постепенно мысль о клонировании, как о возможном подспорье в поисках путей увеличения продолжительности жизни, проникала в его мозг и с каждым днем все настойчивее овладевала всем его существом, становясь одной из ключевых тем наших бесед. Нам, по мнению Жоры, не нужны были ни Ленин, ни Сталин, ни Тутанхамон или какой-то Навуходоносор. Мы хотели вырастить клон и изучать его поведение в различных экспериментальных условиях. Как модель. Она, думали мы, и подсказала бы нам, как надо жить, чтобы жить долго. Я не спорил. Я и сам так думал, хотя у меня, повторюсь, были свои взгляды на дальнейшую судьбу клонов. Сама идея получения копии Цезаря или Наполеона была, конечно, достойна восхищения. Но и только. Хотя как знать? Я не мог себе даже представить, как можно распорядиться судьбой вдруг возникшего с кондачка Александра Македонского или той же царицы Савской! Идея для какого-нибудь научно-фантастического романа или киносценария - да! Но воплотить эту идею в жизнь - нет, это было, по мнению Жоры, нереально. Собственно, мы никогда и не развивали эту идею. Как и тысячи других, она просто жила в нас и была лишь предметом нашего восхищения. Мы никому о ней не рассказывали - нас бы здесь засмеяли. Хотя слухи об успешном клонировании животных где-то за океаном уже набирали силу и долетали и до наших ушей. Вот и Симонян привез свежие новости. Мы загорелись...
К тому времени Михаил Николаевич укатил за границу, но к Новому Году мы исправно получали свои миллионы. А Вит, Вит беспощадно их тратил. С умом. Он забросил науку в тот же час и миг, как только завладел правом подписи на банковских чеках. Жора верил в его коммерческий гений, а я верил Жоре. Скажу еще одну вещь: мы с Жорой никогда бы не нашли применения нашим деньгам. И никогда не стали бы из-за них врагами. Деньги всегда были для нас ничто, а большие деньги - ничем. У нас, у меня и у Жоры, просто все валилось из рук, как только нам приходилось вытеснять мысли о наших клеточках мыслями о купле-продаже, дебите-кредите, наварах и прибылях, бонусах и... Я говорю это без всякого лукавства. Это состояние и отношение к деньгам нужно пережить, с ним нужно переспать не одну ночь.
- Я тебя понимаю.
- Если ты занят тем, без чего люди не могут жить, - поучал меня Жора, - деньги всегда найдут тебя сами. И дадут тебе жару!
Это было истинной правдой.
- Научись говорить деньгам "нет", и они будут липнуть к тебе как банный лист к заднице, - проповедовал Жора, - ведь деньги - как женщины: "чем меньше женщину мы любим, тем легче...". Запомни это правило: чем мы менее любопытны к тому, что привлекает внимание толпы, тем настойчивее это возвеличивает тебя в ее глазах. Присмотрись к жизни...
Глава 35
Я не Гете и мне не нужна никакая Ульрика фон Левецов. Я даже не Чарли Чаплин и не нуждаюсь в обществе своей Ундины. Разница в возрасте заметна только тем, кто ни черта не смыслит в устройстве мира.
- Соломону, - говорит Лена, - до конца его жизни подкладывали в постель девочек, чтобы он не старел. Вернейшее средство!
- Правда?
- Да, правда, - говорит Лена, - и не только Соломону. Вы как-то учитываете это средство против старости в своих...?
Ты же прекрасно сама всё знаешь, думаю я, конечно, учитываем.
- Ну так, - говорю я, - с горем пополам.
- Какое же это горе? Это...
Я не отваживаюсь назвать Юлю "средством от старения"!
- ...никто, никакой Леонардо да Винчи, ни Ньютон, ни твой любимый Сенека или Спиноза, ни один гений, понимаешь, - говорит Ли, - не в состоянии заглянуть в кухню Творения. Божий промысел - черный ящик для человеческого ума, и твоя пирамида не может...
С этим я согласен. Но...
- Послушай, - говорит Ли, - смотри... - Она-таки простыла и теперь делает паузу, чтобы откашляться. - Смотри, - продолжает она и усаживается поудобней.
Очевидно, я недостаточно убедительно рассказал ей о значении генофонда. Да я и не должен требовать от нее понимания, мне ведь достаточно и того, что она меня слушает и даже спорит со мной. Сперва ее доводы казались нелепыми, наивными, просто смешными. Теперь я понимаю, что в простоте ее слов спрятаны очень ясные истины, от которых так отвык современный человек. Ее слова легки и прозрачны, в них - правда.
- Твой Homo sapiens - абсолютный невежда в понимании окружающего его мира. Молния, дождь, смерч, зарево заката - эти чудеса природы недоступны его пониманию, он способен лишь удивляться, изумляться и, если он честен, готов признать, что не в состоянии их победить. Но он из кожи вон лезет, пытаясь покорить недосягаемую для его ума сферу жизни - сферу, где владычествует Творец, сферу Его промысла...
Я слушаю ее, рассматривая в бинокль туристов на теплоходе, которые кажутся совсем рядом, и живу ожиданием звука их голоса, но они остаются немыми. И я снова, не отрывая глаз от бинокля, вслушиваюсь в ее слова.
- Вместо пустых, бесплодных умствований о Его промысле и тайнах творения, человек должен постигать Его Слово...
- Должен?
- Да. В Слове - все для Его славы и блага, разве не так? Все для спасения человека.
Изгиб пляжа, коса гальки от камней до камней длиной в две-три сотни метров, кругом ни души, порывистый ветер, белые буруны на иссиня-фиолетовой равнине, шум прибоя... Когда большая волна бьется о камень, холодные брызги долетают и до нас. Я заботливо прикрываю ее плечи своей курткой, которая помнит и другие плечи, знает и другие камни. Нет, это еще не шторм, волны еще не встают стеной одна за другой, еще не грозятся разрушить этот крутой каменистый берег, но можно любоваться и таким морем, и таким прибоем, наслаждаясь и такими плечами, и этим очень спокойным голосом.
Когда на солнце наползает тучка, становится прохладно и хочется эту тучку отодвинуть рукой.
- Слово очищено от человеческих умствований. Оно совершенно - ни прибавить, ни отнять...
Много лет спустя о важности слов мне заявит и Тина. Она просто изнасилует меня этой важностью, чуть ли не каждый день подчёркивая её значение. Точность, выверенность, сдержанность в их поиске и произношении, даже учтивая немота (молчание - золото!) для неё дороже всех моих разухабистых сладкоголосых речей, прибауток и песенок.
Порядок слов, заявит она, как порядок нот Баха или Бетховена! Прислушивайся!
Я вострил ухо...
Я думаю и думаю: чем обусловлена эта её нетерпимость к моим словесным нагромождениям и вывертам? Мне кажется, будь она рядом, то и дело хлестала бы меня по губам: не трепись зазря, завяжи язык узлом, губошлёп!
Вот и не далее, как вчера она...
Я понимаю: словесная суета её раздражает. Но и упрекать меня в том, что я, горбатый - горбат, нет же никакого смысла. Зачем же левшу лечить праворукостью?
Вот и Юля тогда...
Несмотря на такой ветер, ничуть не холодно, даже брызги кажутся теплыми. Я мог бы, конечно, броситься на ее глазах в это кипящее море, мог бы рискнуть и плыть до самой середины моря, только бы она знала, что я не такой уж заскорузлый книжник, каким она меня, наверное, себе представляет. Но я не захватил с собой ни маску, ни ласты, и только это меня останавливает. Это и то, что я держу в своих руках ее плечи, слышу ее ровный голос. В конце концов, я должен слушать то, о чем она говорит, если хочу, чтобы и меня слышали.
- ...искоренить в себе соблазны крайней нищеты и чрезмерного богатства, уповать на умеренный достаток хлеба насущного... Мы должны стать гениями меры...
Гений меры - это хорошая придумка, думаю я.
Кажется, что теплоход стоит на месте и мне больше не хочется рассматривать немых туристов. Я не предлагаю ей бинокль, чтобы не обидеть ее, хотя знаю уже, что обидеть ее невозможно. Эта странность все еще забавляет меня и заставляет искать причины и объяснения ее неуязвимости. Мы так и сидим на надувном матрасе, прислонившись к теплому камню и друг к другу, глядя то на белые буруны, то на белый теплоход, то на две пары загорелых голых ног. Волоски на моих ногах золотятся на солнце, а ее голени сверкают красной медью.
Она ни в чем меня не упрекает, разве что только когда проигрывает теннисную партию. Мол, я же учусь играть, мог бы быть и снисходительнее. Но я хочу казаться беспощадным. На самом же деле я не жажду победы. Так ее победить невозможно.
Я согласен и с тем, что мир увяз в чувственности, что страсти переполнили чашу жизни и обрести истинную радость бытия можно только тогда, когда поднимешься над ними, сбросишь с себя их тиранию. Кто с этим спорит? Я мог бы поспорить с ее красотой, вот с этими роскошными, налитыми солнцем нитями ее волос, с персиковой сочностью серьезных алых губ, со строгой сосредоточенностью взгляда больших чёрных глаз - со всей неуловимо нежной, акварельной, хрупкой женственностью. Я мог бы, конечно, спорить, но я не уверен, что выиграю этот спор.
- Ты слушаешь меня?
- Да.
Я готов слушать ее бесконечно и жить только сегодняшним днем, вот такими минутами, йотами жизни, наполненными только музыкой ее хрипловатого голоса. На свете нет мелодии слаще! Иногда крик чайки пытается разрушить эту симфонию звуков, но попытка оказывается тщетной. Чувствуя на себе ее взгляд, я киваю: да, слушаю. В подтверждение своего участия в разговоре я произношу:
- Да, страсти правят миром. Нос Клеопатры преобразил и украсил историю Рима, а плечи Жозефины завоевали полмира...
- Скрепнин, - спрашивает Юля, - скажи, а чьи плечи изменили историю твоей жизни?
Я помню эти плечи, еще бы!.. А ей отвечаю:
- Я склонен считать, что прав Пако Рабанн. По крайней мере, он всегда искренен в своих поступках.
Плечи Тины тогда ещё не привлекали моего внимания: я их просто не знал.
И снова тучка закрыла солнце, и мне приходится в очередной раз накинуть на любимые плечи курточку. Я рад, что эти бесстрастные податливые плечи пробуждают во мне жажду жизни, наполняют энергией мои мышцы, я с трудом сдерживаю себя, чтобы не броситься в бушующее море у нее на глазах. Я понимаю, что эта страсть - читать кожей пальцев шелковистость любимых плеч - неистребима в человеке.
- Ой, что это, что это?..
Юля смотрит так, будто видит это впервые.
- Это, - говорю я, - мой стек ваятеля.
- Ого!
- Ага, - говорю я, - ого!..
Вернуть прошлое? Теперь я убежден, что пришло время отпустить прошлое на свободу, открыть двери собственного сердца и дать ему волю.
Глава 36
Чего я все-таки опасался: нас могут обойти. Престиж первооткрывателя был для меня еще достаточно важен, чтобы не принимать его в расчет. Я как только мог неназойливо и не торопясь подводил Жору к мысли о том, что даже в наших условиях возможно получить клон.
- Да, - соглашался он, - но зачем? Мы все равно будем плестись в хвосте мировых достижений. Хотя, знаешь, ты прав: мы сможем. Как модель! Надо пытаться, а перспективы этого дела бескрайние.
Его убеждение в том, что мы в состоянии осилить технологию клонирования человека, вселяло надежду. Он, конечно же, будет готов поддержать новое направление в нашей деятельности, как только почувствует уверенность хоть в малейшем успехе.
О своих клеточках, об Азе и нашем первом клоне, который мы вырастили в бане, я продолжал помалкивать.
Прошло еще какое-то время. Мы по-прежнему возились с композициями, пытаясь соединить несоединимое. Например, в сперму кита подмешивали мумие с цветочной пыльцой. А то перемешивали мед с дорогими выдержанными винами и вытяжкой из чеснока или лиофилизированным прополисом, маточковым молочком или корнем женьшеня. Или вдруг смешивали корицу с перцем и зирой, чем-то там ещё и в них добавляли легендарный АУ-8, который Алтмери расхваливал на все лады. Котел долгожительства постоянно кипел, в нем варились Жорины идеи. Аленков то и дело привносил свои коррективные штучки, дымился пар небывалых надежд... Сказывалась сила привычки, заскорузлый стереотип мыслей. Метод научного тыка жил и властвовал: да, царил, щедро царил над нами.
Мы из преисподней Лумумбы перебрались в Курьяново...
Желтый домик в Курьяново давно привели в полный порядок.
Сюда не стыдно было привозить иностранных гостей, охать и ахать по поводу наших технологий, пить шампанское и фотографироваться у модуля по дезинтеграции тканей. Это было новым обнадеживающим направлением в изучении свойств раковых клеток. Теперь считалось общепризнанным, что раковые клетки, дедифференцируясь, получают автономию путем изменения свойств клеточной поверхности. Изучение ее состава и реакций на те или иные воздействия в биологической и медицинской науках стало модой. Внимание ученых мира было приковано к реакциям клеточной поверхности в самых разных условиях invivo и invitro. Аленков быстро собрал факты мировой науки в этой области и так же быстро издал книжку "Клеточная поверхность и реакции клеток", ставшую бестселлером среди ученых. Казалось, как это часто бывает, что рак вот-вот будет побежден, а значит, и жить станут дольше. Преждевременно умирают ведь от болезней старости - рака, заболеваний сосудов и сердца, чего там еще?.. При этом никто не думает ни о каком конце генетического кода. Куда там! Какой конец?! Какой генофонд и какие гены?! До клиники гена научная мысль еще не дошла. Еще нет способов управлять работой гена на уровне целого организма в клиническом аспекте.
У меня к этому времени появились свои испытательные апартаменты, где я мог предаваться любимому делу. Мой отсек, бокс, сектор так и назывался - молекулярно-генетическая лаборатория. Это была моя вотчина, мой хлев и очаг, поприще во плоти, если хотите - мой скит. Я был полновластным хозяином и добился того, чтобы здесь было поменьше людей. Когда Жоре нужно было спрятаться от назойливых посетителей, жен или вездесущих папарацци, он бежал ко мне: спрячь! Я прятал. Мы пили пиво и трепались обо всем на свете.
- Привезли Джоконду под колпаком, надо бы взглянуть на нее.
- Думаешь, стоит?
- А когда мы попадем с тобой в Париж? Ты же посадил меня здесь на цепь своими клонами!
Я то и дело укреплял его в мысли о возможности клонирования в нашей лаборатории человека. Для этого, я-то ведь знал это наверняка, здесь было все готово. Нужно было только переориентировать часть нашей работы в нужном направлении. Конечно, требовалась и другая команда, но и эта задача легко решалась.
Однажды он спросил меня в лоб:
- Слушай, ты меня преследуешь своими Хеопсами и Хаммурапи, Гильгамешами и Навуходоносорами. Зачем?