- Это похоже на шахматы, - вымолвил Гильермо. - И даже фигуры именуются сходным образом. Но есть два основных различия. Первое - 'съеденные' фигуры не 'умирают' безвозвратно.
Как бы иллюстрируя сказанное монах взял плашку с красной закорючкой и положил ее по правую руку от себя.
- Допустим, я ее 'съел'. Она снимается с доски и теперь находится в моей руке, так и называется - 'в руке'. Или 'в резерве'. И теперь, в любой момент, когда сочту нужным, вместо своего хода я могу выставить ее на доску, уже как свою.
- А если в резерве или 'в руке' несколько фигур? - уточнил кардинал, в чьих глазах мелькнул отблеск интереса.
- Одну, любую, по выбору игрока, за один ход. Это первое ключевое отличие. А второе - на каждой стороне три последние линии называются 'полосой переворота'. Фигура, которая дошла до вражеской полосы, не обязана, но может быть перевернута.
Гильермо поднял одну из своих плашек и покрутил ее, показывая, что символы на обеих сторонах разнятся.
- То есть каждая фигура имеет alter ego, вторую ипостась, скрытую до времени?
- Да, так и есть.
- То есть... - кардинал в задумчивости погладил подбородок. - Следует одновременно держать в уме обстановку на доске, взятые противником фигуры и возможные превращения на 'полосе'?
- Именно так! - подтвердил монах. - Мой соперник говорит ...
- Соперник?.. - с непонятным выражением протянул Морхауз.
- Да, игрок ... он с другого конца света... - смутился Гильермо. - Я нашел описание этой игры в одном старом журнале, немецком. Написал в редакцию, там неожиданно ответили и даже подсказали, как найти партнера и сыграть по переписке. Есть игрок, в Японии, мы списываемся и так разыгрываем партию. Обычно получается один ход в две-три недели. Но мы никуда не торопимся. Я отправляю и получаю почту в городке, что по дороге дальше к северу, он называется...
- Я знаю, как он именуется.
- Да, простите, - Гильермо виновато улыбнулся. - Простите.
- Переписка с неизвестным японцем, - критически заметил Морхауз. - Может быть даже буддистом? Или... женщиной?
- Я не знаю, - еще более виновато сутулился Гильермо, проклиная ту минуту, когда решился признаться в своем скромном увлечении. - Мы только обмениваемся записями ходов...
- Так или иначе, - неожиданно сказал кардинал, улыбнувшись чуть-чуть дружелюбнее. - Переписка не есть прегрешение пред Богом или проступок пред Церковью. А в этой игре я не вижу пагубного азарта, который способен привести к дурным последствиям. Успокойтесь, брат, я не считаю ваше увлечение чем-то недостойным и не стану вас порицать. Более того, слово Господне сейчас проникает в самые дальние уголки мира, и в той же Японии премьер-министр - католик. Как знать, быть может и ваша невинная игра приближает какую-нибудь заблудшую душу к свету истинной веры.
- Спаси... бо, - с искренней радостью выдохнул монах, запнувшись от избытка чувств. С его плеч словно гора свалилась.
Кардинал встал и, наконец, скинул пелерину, оставшись в дорожной сутане из тонкой шерсти, окрашенной в темно-фиолетовый, почти черный цвет.
- Интересная игра, - задумчиво поразмышлял вслух Морхауз, приглаживая встопорщенные волосы над ушами. Теперь он чуть меньше напоминал сердитую сову. - Она чем-то похожа на сражение... Хотя нет. Даже не поле боя.
Кардинал прищелкнул пальцами, словно пришпилив мысль громким звуком, не дав ей сбежать.
- Твоя фигура всегда может сыграть против тебя, там и тогда, когда этого захочет противник. Но и ты сам решаешь, убрать ли его фигуру в небытие или со временем использовать в своих целях. А то, что на виду и кажется очевидным, всегда имеет оборотную сторону и готово открыть ее в любой момент. Знаете, Леон...
Морхауз улыбнулся. На этот раз почти тепло, почти радушно. Почти совсем искренне.
- Если бы вы не находились на своем месте, а были, скажем, моим э-э-э ... оппонентом в некоторых... сугубо богословских спорах, я бы, пожалуй, испугался ad extra, то есть до крайности. Человек, который играет в такую игру - должен быть весьма опасным противником. Игра дипломата, интригана...
Морхауз сделал многозначительную паузу. Похоже капризное раздражение покинуло его окончательно, уступив место саркастическому добродушию.
- Убийцы, наконец.
- Suum cuique, - ответил Гильермо, которому с одной стороны стало радостно из-за того, что гроза вроде прошла, а с другой - было немного обидно из-за того, что кардинал расшифровывает простейшие латинские обороты, словно недоучке какому. - Каждому свое.
- Отнюдь, - коротко отрезал Морхауз. - Более точный перевод - 'каждому по заслугам'. Что, впрочем, весьма справедливо в нашем случае, так что благодарю за точную формулировку.
Гильермо не ответил, четко уяснив для себя, что в разговоре с кардиналом не стоит обманываться сиюсекундными переменами в его настроении. Он лишь склонил голову ниже, стараясь уподобиться раскаявшемуся грешнику.
- Не обращайте внимания, брат, - вымолвил Морхауз. - Иногда я бываю... чрезмерно резок и не сдержан. К сожалению, мне приходится видеть слишком много глупых и жестоких людей, с которыми приходится разговаривать на понятном им языке. Это ожесточает, поневоле. Теперь же вернемся к нашим насущным заботам.
Кардинал осторожно - по-настоящему аккуратно, стараясь не стронуть плашки - передвинул доску сеги подальше, на противоположный угол стола. Достал откуда-то из-под стола и поставил на гладкие черные доски два странных горшка.
Гильермо вспомнил, что под столом укрывался дорожный саквояж Морхауза. Видимо оттуда кардинал и достал горшки. Были они довольно странные - гладко-коричневые, глазированные, словно сплющенные сверху. Под глубоко утопленными крышками побрякивало, как будто внутри пересыпались мелкие камни.
- Я вижу, сложные восточные игры вам не в новинку. Это хорошо. Мы вернемся к вашим японским шахматам, но как-нибудь в другой раз. А теперь приобщимся к иному занятию, ab origine, с азов. Вы показали мне игру ассассина и разведчика. А я научу вас го. Это игра стратегов. Людей, которые меняют себя и мир.
Кардинал достал и разложил довольно большую деревянную доску, расчерченную клетками. Отчасти игровое поле было похоже на то, что использовалась для сеги, только не прямоугольное, а квадратное. Доска даже на беглый взгляд казалась очень дорогой - полированная, переливающаяся перламутровыми отблесками благородного дерева, покрытая тонким слоем идеально прозрачного лака.
- Забавно, что в одном месте и в одно время сошлись два человека со столь экзотическими увлечениями, - сообщил Морхауз. - Истинно говорю, это промысел Божий и грешно было бы ему противиться. Правила го крайне просты, однако вы увидите, что эта игра неисчерпаема, как любовь Господня.
- Боюсь, я не сумею, - растерянно проговорил Гильермо, нервно хрустя суставами, будто ломал пальцы. - Я плохо познаю новое и бываю рассеян.
- Gutta cavat lapidem, капля долбит камень, - обнадежил его кардинал, и в тоне князя монах ясно прочитал отнюдь не просьбу. - Мне крайне трудно найти достойного партнера и думаю, что вы сможете стать сильным ...
Кардинал сделал короткую паузу, открывая горшки. В них на самом деле оказались камни - белые и черные, маленькие, гладкие, похожие на большие пуговицы или медицинские пилюли.
- Врагом? - спросил монах.
- Соперником, - уточнил кардинал, и хотя холодок в его голосе был едва ощутим, Гильермо почувствовал озноб.
- Приступим.
____________________________
- Есть в этом что-то от притчи, - хрипловато сообщил слепой отшельник. - Старая добрая moralit давних времен. Ландскнехт, монах и ... хм, солдат?
- Нет, я думаю, скорее подмастерье, - сказал пришелец, немного изменив позу, для большего удобства. - На тот момент.
- Отлично, - искренне восхитился слепец. - Ландскнехт, подмастерье и монах. Дальше по традиции их должны ждать встреча и обмен назидательными историями. Или даже совместные приключения.
Невидимый гость усмехнулся. Безрадостно, горько. Впрочем, его голос не изменился.
- Их ждали и встреча, и назидательные истории, и приключения. Более того, они даже вполне канонично встретились со Смертью. Но это было после. Один день отметил и связал их судьбы, но в единую нить означенные судьбы сплелись позже, гораздо позже.
- И что же было дальше? - старик тоже сел удобнее, дав отдых незаметно затекшей ноге.
- Дальше?
- Дальше...
Пришелец сделал длинную паузу, дыхание его стало глубже и одновременно прерывистее. Отшельник терпеливо ждал, пока человек во тьме приведет в порядок свои воспоминания, выстроит их по ранжиру и позволит стать чужим достоянием.
- Далее минуло три года
Часть вторая
Неисповедимыми путями
Глава 4
Солнце клонилось к горизонту. Последние лучи окрашивали сухую равнину багровыми отблесками, отражающимися от скалистых вершин. Дневной зной сменился освежающим ветерком, который обещал покой и прохладу. Впрочем, обещал коварно - человек уже знал, что довольно скоро приятная прохлада сменится ночным холодом. Знал на собственном печальном опыте.
Американский BAR - не слишком удобный костыль, однако другого все равно под рукой не имелось. С трудом опираясь на импровизированную подпорку, мучительно кривясь от боли, человек прошел еще с десяток шагов. И понял, что больше не может, надо хоть чуть-чуть отдохнуть. Он попробовал осторожно сесть, однако нога подвернулась, и беглец свалился мешком. Винтовка еще и больно ударила по скуле.
Как же хорошо присесть... Просто сказочно хорошо. Главное - ноге стало чуть легче. Пульсирующая боль в стопе не то, чтобы утихла, но по крайней мере перестала впиваться в мозг при каждом шаге. Немного посидеть, чуть-чуть отдохнуть. И уходить - как можно дальше, как можно быстрее.
Ему понадобилось два дня, чтобы добраться сюда. Два дня безумного перехода с запасом галет и флягой солоноватой воды по местным пампасам (или как их тут называли? черт его знает) - не так уж и сложно, на первый взгляд. Сухари весили немного, а найти ручей или небольшую речушку вроде бы вполне по силам даже столь неискушённому человеку. Северная Африка была вовсе не сплошной пустыней, как представлял себе беглец. Во всяком случае, так поначалу казалось...
Человек осторожно подергал ботинок на больной ноге. Стопа опухла и растянула обувь изнутри. Похоже, снять без ножа не получится. Однако, надо. Сама по себе рана еще вчера казалась неопасной. А теперь началось воспаление и, видимо, заражение. Ботинок придется снять, пулю вынуть, а рану - обработать. Но тогда беглец потеряет время.
Нужна ли мертвецу здоровая нога? Он поразмыслил над этим, механически жуя последний сухарь, заставляя себя глотать. Есть не хотелось совершенно, однако слабость и мелкая противная дрожь распространялись по телу. Организм требовал отдыха, покоя и питания.
Человек прислушался, приоткрыв рот, крутя головой. Ничего... Кажется, ничего. Впрочем, в голове шумело - сказывались усталость да еще тепловой удар. Но вроде все пока спокойно. Еще немного посидеть - и дальше. Или подождать до темноты и тогда уже попробовать сделать долгий марш-бросок по холодку. Начинается лихорадка, температура скачет, ночной холод будет к месту.
Он поднял к небу измученное лицо, покрытое серыми разводами пыли и красными пятнами солнечного ожога.
- Господи... - прошептал человек и сам удивился, каким тусклым, безжизненным оказался его голос.
- Господи, ведь ты же есть?..
Ему дали один день форы. Двадцать четыре часа, за которые, казалось, можно уйти неимоверно далеко. Три с половиной версты за час спокойным быстрым шагом. Почти девяносто вёрст за сутки, если постараться. Беглец справедливо не считал себя олимпийским атлетом, но за год службы в Туркестанской милиции его ноги привыкли к долгой ходьбе или стоянию на посту.
Он верил в себя, точнее невероятным усилием воли убедил себя в этом. Самогипноза хватило на то, чтобы с достоинством отправиться в путь, под улюлюканье и подробные обещания на трех языках - что именно с ним случится в скором будущем. Он не запаниковал, не начал вымаливать прощения, не побежал в ужасе куда глаза глядят, на что, как показалось, втайне надеялись некоторые 'клиенты'. Спокойно набрал воды из бака, повесил на плечо винтовку, что вручили ухмыляющиеся загонщики, и твёрдым шагом вышел из лагеря. Две с небольшим сотни вёрст до цивилизации, небольшого портового города под защитой итальянских властей. Он ведь умный и везучий человек. Главное - никакой паники, спокойствие и точный расчёт.
И винтовка. На удивление хорошая, не казенное барахло, а настоящий американский 'браунинг'. Без магазина, правда, и всего пять патронов россыпью, так что заряжать каждый надо отдельно. У жертвы должны быть шансы убить преследователя, иначе неинтересно, иначе это не развлечение. Но уравнивать шансы - ce n'est pas comme il faut. И все равно - пять патронов калибра 6.5мм - это лучше, чем ни одного.
Он верил в себя...
- Господи... ты же есть, тебя не может не быть? Прошу, помоги... Ты же можешь все.
Ногу прострелило острой болью до самого бедра. Как раскаленной проволокой через все кости протянуло. Если это был ответ свыше, то он не вдохновлял. Но человек продолжал молиться, тихо, сбивающимся голосом, как умел. И был искренен, как никогда в жизни.
- Я сделал много плохого. Но я же не плохой, я просто ошибался... Я могу исправиться. я исправлюсь. Помоги мне, а если я недостоин, помоги моим ... ведь они пропадут без меня.
Сильный хрипящий кашель продрал глотку, небо высохло и царапало опухший язык. Болели глаза и голова, жар накатывал, заставляя тело корчиться в знобящей дрожи. Теперь бы самое время накрыться теплым пледом и выпить чашку чая с медом и лимоном. Как в детстве, давным-давно. Когда были живы родители, и все было хорошо... Когда ему не приходилось думать о том, как же прокормить оставшуюся родню. Когда его собственная жизнь не стояла на кону.
- Господи, помоги...
Небо молчало.
Два дня назад всё было предельно ясно. Теперь же, лёжа в чахлых иссохших зарослях, беглец даже не пытался понять, где в его тогдашние расчёты вкралась фатальная ошибка. Возможно из-за того, что думать после сорокачасового бодрствования было неимоверно тяжело. А может быть, просто понимал, что его выживание изначально не планировалось предусмотрительными управляющими.
Он отстранённо наблюдал за игрой закатных красок. Апатия, усталое безразличие подкрались незаметно и разъели, отравили твердую решимость выжить, как хороший абсент - кусочек сахара. Думать - страшно. Думать - больно, потому что приходится сосредотачиваться, и нога словно оказывается в огне. Проще и легче провалиться в безмыслие, подпустить дрему ближе. Пропустить боль через пустую голову, чтобы та растворилась без опоры.
Да, так легче.
Если лежать неподвижно, нога почти не болела, только пульс противно стучал в ступне, да кто-то невидимый как будто дергал за пальцы. Рана... В Туркестане, в первый месяц службы, их учили полевой медицине, но кто тогда воспринимал полкового медика всерьёз... Что там нужно с ней делать? Говорили, индивидуальным пакетом замотать... да только про подсумок с аптечкой он вспомнил только через полчаса после начала марша... Он в лагере, и плащ-палатка в лагере, и, вообще... Что еще? Чему там старые солдаты учили? Промыть... воду жалко... Значит, прижечь... Порохом засыпать и прижечь. Зашить-то все равно нечем. А спички... точно, спички в подсумке с 'железным рационом'. Подсумок... бросил или не бросил... Винтовка... Где браунинг?.. Только же был здесь. Или оружие потерялось? Осталось далеко позади, на холме, где беглец случайно споткнулся раненой ногой о камень. Тогда он потерял сознание от боли и скатился вниз по тропке, оставив винтовку наверху, а очнувшись, решил не тратить силы на подъём обратно. Да и толку от оружия было мало, а костыль из ружья был ужасным.
Хотя нет, ведь он же точно подобрал винтовку...
Комары, проклятые комары звенят в ушах, гудят, как непонятно что. Голова раскалывается, скверный холод пробирает до самого сердца. Лихорадка, жар. Если он заснет, то не проснется до утра. Тогда холод окончательно добьет слабеющий организм, высосет как вампир последние крупицы тепла и сил. Останется лишь застрелиться последним патроном.
Стрелять по преследователям беглец пробовал. Но он никогда не был особо хорошим стрелком и к тому же впервые воспользовался автоматическим оружием. Четыре пули ушли куда-то в сторону, одна за другой. А по нему ответили очень точно - полметра справа, полметра слева, полметра недолет. И потом еще одна пуля, малого калибра, но очень неудачная - она каким-то сложным рикошетом впилась в ногу. Ужалила слабенько, на излете - засела меж костей стопы и теперь, похоже, все-таки сведет беглеца в могилу.
Новейшие светопризматические прицелы и дорогая немецкая оптика охотников были лучше, да и стрелки, по правде говоря, тоже. Намек оказался очень ясен - беги, кролик, беги.
Надо подниматься, надо расшевелить себя.
Нога. Прижечь. Ведь есть патрон, его можно раскурочить. Спички есть, если есть подсумок с рационом, а он... он есть. Фляга есть, воды на донышке, ну да ладно. На две трети спиленный штык вместо ножа за голенищем ботинка на здоровой ноге. Больше ничего нет. Скоро и этого не будет, если не поспешить. Если бы еще не проклятые москиты...
С леденящим ужасом он понял, что в ушах гудят отнюдь не москиты. Повалился навзничь, ухватил за ремень винтовку и пополз, неловко подволакивая за собой раненую ногу. При каждом движении стопу словно затягивали в раскаленных тисках. Беглец шипел сквозь зубы, но продолжал ползти, несмотря на багрово-черный туман в глазах.
Впереди несколько деревцев давным-давно засохли, скорчившись и сцепившись скелетами крон. Время и непогода выбелили их, как серовато-белые кости. Получилось нечто вроде шатра, низкого и уродливого. Туда человек и заполз, со стоном, цепляясь за обломки веток, которые кололи и рвали ткань не хуже острейших шипов.
Шум автомобильных моторов нарастал. Человек огляделся и с ужасом понял, что сам себя загнал в ловушку. Скелеты мертвых деревьев ничего не прятали, более того, теперь они стали природной ловушкой - быстро выбраться из этой клетки не представлялось возможным. Оставалось лежать, молиться и надеяться, что сумерки укроют одиночку.