- Ясно, - сказал из открытого окна своей комнатки Грубин, который весь этот разговор отлично слышал - занимался работой скучной, но творческой: вырезал на рисовом зерне "Песнь о вещем Олеге". - Ясно, американцы с Луны камень везли, обронили на полпути и по Корнелиевой дороге угодили.
- Циник ты, Грубин, - сказал с тоской Корнелий Удалов.
И видно всем было, что и в самом деле очень ему хочется рассказать, но пока не решается. На выступающих частях его пухлого лица показались капельки пота.
- Циник ты, Грубин, и самое удивительное, что почти угадал, хотя не можешь себе представить всей глубины такого события. Я же слово дал, почти подписку, что не разглашу.
- Ну и не разглашай, - отозвался Грубин.
- Ну и не разглашу, - повторил Удалов.
- Нужны нам твои истории, - сказал Грубин, который, несмотря на эти резкие слова, был лучшим другом Удалова.
- Так что с дорогой приключилось? - спросил Валя Кац. - А то меня сейчас жена ужинать позовет.
- Не поверите, - сказал Удалов.
- Не поверим, - согласился из окна Грубин.
Но Удалов уже решился на рассказ, не слышал грубинских слов, глаза у него помутнели и приобрели отсутствующее выражение, с каким былинные сказители в отдаленные времена вынимали гусли из торбы, обращали лицо к самому князю и начинали разворачивать длинное, увлекательное повествование, правдоподобное для слушателей и совсем невероятное для потомков.
- Я сегодня до Грязнухи пешком пошел, - сказал Удалов. - До маслозавода автобусом, а там пешком. Нам через месяц нужно будет в санатории крышу перекрывать. Вот и пошел посмотреть.
- А как же твой, Корнелий, персональный грузовик? - спросил Грубин.
- Машина в Потьму за генератором ушла. А я в санаторий отправился. А куда мне спешить, я спрашиваю? Куда мне спешить, если дорога лесом, местами над самым берегом, птицы поют, вокруг никакого движения и даже отдыхающих не видно.
- А это правда, что санаторий прикрыли? - спросил Василь Васильич.
- Временно, - сказал Удалов. - Временно грязевой источник иссяк. Будем, наверно, нарзан возить. Это как решим. Вот я их и встретил.
- Отдыхающих?
- Каких отдыхающих? Людей на "Москвиче". Целая семья. Туристы, наверное. На крыше все привязано: и палатка, и матрац, и детская коляска. Потому я к ним и не подсел - пять человек в машине.
- Зачем тебе к ним подсаживаться?
- Как зачем? Чтобы до санатория подбросили.
- Так они же тебе навстречу ехали.
- Нет, Валентин, ты все путаешь. Сначала они меня обогнали. И я к ним не подсел. Куда спешить? А потом они обратно поехали. Навстречу. Он сам, который за рулем сидит, бледный весь, детишки плачут, высунулся из машины и машет рукой - давай, в смысле, обратно. Вот, думаю, чудак. Не знал я еще, что меня ждет за поворотом.
- За поворотом Корнелия ждал холодный труп, - произнес Грубин.
- Не перебивай, - возмутился Погосян. - Человек рассказывает, понимаешь, а ты перебиваешь.
- За поворотом меня знак ждал. "Идут дорожные работы", знаете такой знак? Треугольный, а в нем человек с лопатой. Я даже удивился: какие такие дорожные работы без ведома ремстройконторы? Город наш небольшой, и не может быть неизвестных работ. И еще меня удивило, что знак странный. Плохо выполнен с точки зрения художественного образа. У рабочего три ноги.
- А кто у вас знаки делает?
- Знаки из Вологды присылают. Знаки - дело милицейское. Да не в этом дело. Плохой ли знак, хороший, но что характерно - три ноги.
- Хулиганство, - сказала старуха Ложкина, которая своего мужа покормила и теперь высунулась в просвет между аквариумом и канареечной клеткой, чтобы послушать интересную историю.
- И я так подумал, - согласился Удалов. - И меня еще люди в "Москвиче" обеспокоили. Чего они испугались?
- Хулиганство, ясное дело, хулиганство, - повторила старуха Ложкина.
- Знак, значит, стоит, закопан в землю, а из-за поворота слышны звон металла и всевозможные звуки строительных работ. Делаю еще десять шагов, признаюсь, что делаю их со всей осторожностью. Вижу: поперек дороги барьер. И на нем надпись черными буквами: "Проезд воспрещен". А прямо за барьером разворачивается бульдозер странного вида, а на бульдозере сидит, вы мне не поверите, инопланетный пришелец из космоса, и у него четыре руки и три глаза.
- Во дает, - сказал Погосян, который ничему не поверил.
- Валентин, обед стынет! - крикнула жена Каца из окошка.
- Погоди, - ответил Кац. - Дослушаю и приду.
- Вы только подумайте, что делается, - сказала жена Каца через весь двор старухе Ложкиной. - Валентин не бежит, когда его зовут кушать!
- На голове у него был прозрачный шлем, как у космонавтов, - продолжал Удалов, прикрыв глаза, чтобы яснее представить эту картину. - Из шлема торчат проводочки, а костюм на нем оранжевого цвета. Он меня увидел, вида не подал, заглушил мотор, соскочил на землю, и вижу я, что ног у него минимум три, и что характерно - все в различной обуви. Я поздоровался, потому что был в состоянии шока, и он мне тоже говорит: "Здравствуйте".
- Во дает! - сказал Погосян. - "Здравствуйте", значит, на межпланетном языке, а Корнелий, ясное дело, ему обучен, да?
- С детства, - согласился с шуткой Грубин, который оставил свое дело и ни слова из сказанного не пропускал.
- Он мне сказал по-русски, - возразил Удалов. - Ну и я ему ответил: "Кто дал указание работы проводить?"
- Конечно, - сказал Грубин. - Видим мы человека на трех ногах, гостя из далеких звездных миров, а вместо "добро пожаловать" сразу ему ляпаем: "Кто дал указание?"
- Я перепугался, - проговорил Удалов. - В другом случае я бы ему все как надо сказал. А тут с перепугу взял быка за рога.
- А у него и рога были? - удивилась старуха Ложкина.
- Это он фигурально, - пояснил Василь Васильич.
- Я пошел, - сказал Погосян. - Я пошел, а то он меня вместо ужина, понимаешь, баснями кормит.
Но Погосян никуда не ушел. Ему хотелось, чтобы его стали останавливать, говорить, что все это шутка, но никто не останавливал и не говорил. Все знали, что, хотя у Удалова сильно развито воображение, хотя он человек нервный, он крайне правдив.
- Я его спрашиваю, - продолжал между тем Удалов, - а он машет своими ручонками и говорит: "Скандал, безобразие получается".
- Крупные они, пришельцы? - спросил Василь Васильич.
- Нет, не крупные, с третьеклассника.
- Я так и думал, - сказал Василь Васильич. - Откуда им быть крупными?
- Я хотел под шлагбаум подлезть, а он сначала не пускал, на надпись показывал, лопотал, что вход воспрещен. Ну, я ему и указал, что являюсь начальником ремстройконторы города Великий Гусляр, на окраине которого он ведет неизвестные работы.
- И не испугался?
- Испугался я потом, - признался Удалов. - А сначала меня взяло возмущение. Ездит тут на бульдозере, не пускает, людей пугает, и что характерно, бульдозер также не нашей марки. Тогда пришелец этот оробел и говорит мне: "Извините, не будете ли так любезны проследовать за мной, поговорить с нашим руководством?"
Жена Каца высунулась из окошка по талию и чуть не свалилась вниз.
- И ты пошел?
- А чего же? Пошел. Подлез под бульдозер, завернул за поворот, а там за холмиком открылось мне удивительное зрелище. И тогда я внутренне все осознал. Метров за тридцать дорога там была полностью разрушена, будто по ней громадным молотком стукнули или лавину обрушили сверху. Но я-то сразу понял, в чем фокус, - пониже на склоне лежала, накренившись, их летающая тарелочка.
- А какие опознавательные знаки были? - спросил подозрительно Погосян.
- Без опознавательных знаков. Им это не нужно. Лежала эта тарелочка, вокруг нее масса пришельцев. Одни тарелочку чинят, другие на дороге возятся. Техника, приспособления, дорожные машины - удивительно даже, сколько добра в этой тарелочке поместилось.
Грубин вылез из окна - ноги сначала, сам потом - и подошел поближе.
- Я их спрашиваю: "Вынужденная посадка?" Из толпы ко мне один подходит, тоже на трех ногах, и отвечает: "Безобразная посадка. Хулиганская посадка. Я, скажу честно, сделал штурману строгое предупреждение". Я спрашиваю: "Зачем же так строго?" И тогда он отвечал…
В этот момент Удалов прервал свои речи, ибо почувствовал, как Шехерезада, что слушатели полностью захвачены повествованием.
Удалов повернулся к своему окну и строго спросил:
- Ксения, скоро ужинать?
Ксения ничего не ответила.
- Успеешь еще, поужинаешь, - остановил его Кац. - Ты сначала свою байку доскажи.
- Кому байка, а кому действительность, - сказал Удалов, и никто не засмеялся.
- Давай дальше, - поторопил Василь Васильич. - Прохладно становится.
- Я спрашиваю, значит, - продолжал Удалов, закуривши, - "Почему так строго?" А мне главный пришелец отвечает: "А что делать? Представьте, - говорит, - себя на нашем месте. Прилетаем мы на чужую планету. Имеем, - говорит, - строгий приказ в контакты не входить, а лишь проводить визуальные наблюдения. Туземные, - говорит, - цивилизации должны развиваться по своим законам".
- Это кто такие туземные цивилизации? - спросил Погосян.
- Мы, - ответил за Удалова Грубин.
- Мы не туземная, - сказал Погосян. - Это оскорбительное слово. Мы что, получается, голыми бегаем? Голые, да?
- Не оскорбляйся, - сказал Грубин.
А Удалов между тем продолжал:
- "Избираем, - говорит мне главный пришелец, - тихое место на окраине мелкого городка…"
- Это кто такой мелкий городок? - опять перебил Погосян. - Великий Гусляр - мелкий городок, да?
- "Избираем мелкий, тихий городок, хотим сесть неподалеку, чтобы собрать образцы растительной флоры и сделать всякие снимки. И вот по вине этого головотяпа штурмана совершается катастрофа!"
- И правильно, - сказала старуха Ложкина. - Правильно, что строго предупредил штурмана. Если пустили в космос, так работай, а не ушами хлопай.
- Может, он увидел сверху, какая прекрасная наша Земля в окрестностях Великого Гусляра, - сказала жена Каца, - и рука у него дрогнула?
- А что, ихние предупреждения, они с изоляцией или как? - спросил Василь Васильич.
- Не знаю, не спрашивал, - ответил Удалов. - Если кому неинтересно, уходите. Не мешайте. Развели дискуссию.
Находясь в центре внимания, Удалов заметно обнаглел, и в тоне его появились металлические нотки. Слушатели замолкли.
- Вокруг нас роботы суетятся, машины, космонавты, спешат, чтобы их позор не стал достоянием земной общественности. Начальник шлемом качает, вздыхает по-своему и говорит далее: "А каково нам будет, если Галактика узнает, что наш корабль разрушил дорогу на Земле, в окрестностях Великого Гусляра? А представляете себе, как будут хохотать над нами нахальные акарили с планеты Цук? Как будут мяукать в припадке издевательства низменные душой тумсы? Как будут качать всеми своими головами мудрые йыкики? Ведь нас же предупредят на всю Галактику…"
- Нет, не иначе как у них предупреждение со строгой изоляцией, - сказал Василь Васильич.
- И как это ты, Корнелий, запомнил все эти имена? - спросил Грубин.
- Они знали, с кем на Земле встречаться, - ответил с достоинством Корнелий. - "Представляете мое состояние", - говорит этот пришелец, и я, конечно, выражаю ему сочувствие. И тут подходит к нам еще один, в полосатом комбинезончике, черненький, с глазками врозь. И что-то по-своему лопочет. Я пока осматриваюсь, полагаю, что им с дорогой и ремонтом тарелочки придется до ночи провозиться. Даже с ихней хваленой техникой. "Не знаю, - переходит тем временем на русский язык главный пришелец. - Но надеюсь, что сама судьба послала нам разумного и доброго туземца".
- Так и сказал - туземец? - спросил Погосян.
- Так и сказал.
- Тут бы я ему ответил, - произнес Погосян. - Поставил бы его на место. Ведь ты же не голый был!
- Не голый, в пиджаке, - сказал Удалов. - Только я об этом не думал. Они со мной как с братом по разуму разговаривали. Зачем же междупланетные отношения обострять без надобности?
- Правильно, - сказал Василь Васильич, - а то они бы тебя предупредили, только мы тебя и видели.
- Ой! - сказала жена Каца. - Какая опасность.
- Ничего, - успокоил ее Удалов. - Я им сразу ответил: если есть просьба или поручение, люди Земли и Великого Гусляра в моем лице готовы прийти им на помощь.
- Молодец! - одобрил Василь Васильич. - По-нашему ответил.
- И тогда он мне говорит, что есть просьба. Дорогу они починят, следов не останется, тарелочку свою уберут на околоземную орбиту. Но вот белил у них нету.
- Чего?
- Белил. Масляных. Они по обочине дороги вывернули столбики, в труху превратили. А столбики должны быть окрашены в белый цвет во избежание аварии движущегося транспорта. Он меня и просит: принеси, дорогой брат по разуму, нам банку белил. Мы тебя по-царски отблагодарим. Я ему отвечаю: не надо мне наград, всегда готов. А он мне отвечает, что Галактика моей скромной услуги никогда не забудет. Ну и побежал я обратно в город…
Слушатели с минуту сидели в молчании, осознавали, то ли Удалов свой рассказ завершил, то ли будет продолжение. Солнце клонилось к реке, тени стали длиннее, прохладный ветерок потянул из-за леса. У Кацев пригорел ужин, но жена Валентина этого не замечала.
- И все? - спросил наконец Грубин.
- Почти что, - ответил Удалов. Его праздник кончался. Кончался вместе с рассказом. - Я целый час эту банку искал. И кисть тоже. Хозяйственный закрыт, на складе сторож обедать ушел и так далее. Потом прибежал все-таки к ним, нельзя же людей подводить. Прибежал, а знака дорожного нету. И ничего нету. Ни тарелочки, ни машин, ни роботов. Пустота.
- А дорога?
- Дорога полностью починена.
- И ты домой пришел?
- Нет, - сказал Удалов. - Сначала я свое обещание выполнил. Я столбики покрасил.
- А они некрашеные были?
- Некрашеные. Четыре столбика. Новенькие, но некрашеные. И около одного записка лежала. Показать?
- Конечно.
- Глядите.
Удалов достал из кармана сложенную вчетверо записку. Развернул, разгладил на столе. И прочел вслух. Остальные склонились к столу и читали, повторяли за ним слово в слово. Вот что написано было в записке. Печатными буквами, черными чернилами:
Заранее благодарны за помощь. Столбики к вашим услугам. Ваша помощь не будет забыта. Просьба о происшедшем не распространяться.
- И без подписи, - сказал Погосян.
- И правильно, что без подписи, - сказал Василь Васильич. - Только ты, Удалов, доверия не оправдал, и будет тебе при первом же случае серьезное предупреждение с последствиями.
- Это почему же? - вскинулся Удалов.
- Просили не разглашать. А ты разгласил. Знаешь, что за это бывает?
- Ничего подобного! - сказал Удалов с обидой. - Они тоже хороши. Я бы молчал, а они улетели - и никаких следов. Может, мне хотелось им вопросы задать? Может, мне хотелось с ними о будущем посоветоваться? Может, они из благодарности могли не записочку оставить, а хоть какой бульдозер ихней марки для нашей конторы? Разве не правильно я говорю?
И все согласились, что правильно.
- Я даже адреса их не спросил, с какой планеты они прилетели, даже не узнал, что они будут делать, если агрессоры развяжут на Земле ядерную войну. Разве так себя ведут настоящие пришельцы?
И все согласились, что настоящие пришельцы себя так не ведут.
Потом опять все немного помолчали, переваривая серьезное событие. И Погосян спросил:
- А доказательства у тебя, Удалов, есть?
- Какие еще доказательства?
- А доказательства, что ты сегодня с пришельцами виделся?
- Ну, знаете! - возмутился Удалов. - Ну, знаете! А банка эта, которая на виду у вас посреди двора стоит? Из-под белил. Сегодня же брал на складе. За наличный расчет. Зачем мне белила? Зачем мне, спрашиваю, белила? Вы же в курсе, что состою на руководящей работе.
- Правильно говорит, - сказал Василь Васильич. - Зачем ему про белила было врать?
- И завтра же, в воскресенье, - сказал Удалов нервно, - пойдем все вместе на ту дорогу. И вы эти столбики увидите, свежепокрашенные. И такие эти столбики гладкие и ровные, что нашим плотникам никогда не сделать. Словно импортная мебель. И краска на четырех еще свежая.
- Кор-не-лий! - крикнула из окна Ксения Удалова, которая была не в курсе и потому к Удалову уважения не ощущала. - Мне что, третий раз суп греть?
- Иду, Ксюша, иду, - ответил Удалов. - До завтра, - сказал он друзьям и соседям.
- Чего уж там, - сказал ему вслед Василь Васильич, - почему не верить человеку? Конечно, мы ему поверим.
И все поверили. И не поехали на следующий день на ту дорогу, хоть Удалов и уговаривал. Что толку на столбики смотреть?
С тех пор в Великом Гусляре ждали нового прилета братьев по разуму. Потому что уже какие-никакие связи налажены. Связи личного характера.
Как его узнать?
Над городом Великий Гусляр гремели громкоговорители, исполняя жизнерадостные песни. Солнце прорывалось сквозь облака. Пионеры в белых рубашонках пробегали туда и сюда. Горожане потоками текли под транспарантами и лозунгами, натянутыми поперек улиц. Автобусы из-под приезжих гостей выстроились в ряд на площади, где раньше стояли торговые ряды, а теперь сквер и покрытый брезентом памятник землепроходцам. Сегодня, в день семисотпятидесятилетия города, памятник будет торжественно открыт.
Жильцы дома шестнадцать сидели во дворе вокруг стола, расшатанного игрой в домино, поджидали, пока жены кончат прихорашиваться, беседовали о прошлом и настоящем.
Корнелий Удалов, в белой рубашке и синем галстуке, причесанный на косой пробор, чтобы прикрыть лысину, оспаривал мнение Погосяна, что есть города лучше Гусляра.
- Например, Ереван, - говорил Погосян. - Две тысячи лет! Три тысячи лет! Пять тысяч лет на одном месте!
- Не в цифрах дело, - возражал Удалов. - Иван Грозный чуть было сюда столицу из Москвы не перевел.
- Неглупый человек был, - упорствовал Погосян. - Передумал.
- Опричники помешали.
- Я и говорю - разве опричники глупые были?
- Трудно с тобой разговаривать, - сознался Удалов. - Плохой ты патриот нашего родного города.
Старик Ложкин, в черном костюме, грудь в медалях и значках, согласился с Удаловым. Он обвел рукой вокруг и сказал:
- Недаром наши предки назвали Гусляр Великим.
- Сами жили, сами и назвали. Ереван никто великим не называл. Зачем называть? Каждая собака знает, - нашелся Погосян.
Разговор перешел на частности. Саша Грубин, который по случаю праздника причесался и побрился, слушал их, слушал и наконец вроде бы без отношения к разговору сказал:
- А славно бы заснуть и проснуться через двести лет. И поглядеть на наш Гусляр в отдаленном будущем.
Соседи прервали спор, подумали и согласились с Грубиным.
- С другой стороны, - добавил Удалов, - на двести лет назад тоже неплохо.
- Бери уж все семьсот, - сказал на это Василь Васильич. - Прибыл в древность, вокруг люди с копьями и стрелами, платят налоги древнему городу Киеву.
- Или татаро-монгольским захватчикам, - поправил Ложкин.
- Пускай захватчикам. Медведи вокруг бродят, олени, кабаны, бой-туры. Самогон из меда гонят.