– Это пусть, – досадливо отмахнулся гость. – Это я одобр-р-р… э-э… о-доб-ря-ю, вот! – Он снова приложился к кружке, сморщился. – Пусть женятся, пащенки недозрелые, так оно только лучше: и без родительского соизволения не обойдутся, и к степенности смолоду попривыкнут. Я вам не о таком, я о худшем… Ведь лучший ученик, из лучших лучший! Ну как же, возомнил о себе… Воитель милостью Всемогущих… Безмозглый ублюдок – вот! Это же и в голову допустить невозможно такое – забраться в оружейную, выкрасть боевую сталь… Сам себя учить вздумал… Пащенок…
Сатимэ в изумлении округлил глаза:
– Позвольте, почтеннейший… Вы сказали: "Лучший из учеников"? Так это что же, Нop?!
– Нор… Ох и дерьмовую же шутку сыграл он со мной, этот ваш Нор… А знаете ли, мой почтеннейший Сатимэ, что сказал Командор? Командор мне сказал: "Вот, значит, чему ты учишь, Первый Учитель?" А потом он сказал так: "Ты больше не Первый Учитель", – вот как он сказал.
– О Всемогущие! – Сатимэ искоса глянул на валяющийся под лавкой гостя объемистый дорожный мешок, на прислоненный к нему меч в потертых походных ножнах… Вот оно, значит, в чем дело… – Но что будет с вами теперь, почтеннейший? Надо же чем-то жить!
Бывший Первый Учитель ощерился в невеселой улыбке:
– Заботами Великих Ветров воители Арсда не умирают от голода. Они умирают из-за другого. В любом гарнизоне – от Последнего Хребта до побережья – завизжат от радости, едва я ступлю на их боевой дворик. А Нор… Завтра в час третьей стражи он получит свое. Командор пожелал самолично исправить мое упущение, показать возомнившему, чего он стоит на самом деле. Ах, Командор! Мудрец, величайший воитель! Каменная химера, что над воротами Школы, – и та умнее: думать не способна, так хоть помалкивает. А этот… ар-р-рхонт… магистр-р-р-р… "Вышвырну из его души злую гордыню, спасу его для воинского искусства…" Я ведь знаю мальчишку, знаю! Не то что воителем стать – он жить не сможет с раздавленным сердцем… Еще кружку, Сатимэ, разлюбезнейший вы мой поилец, несите еще одну кружечку и закусите себе на ладони: завтрашнего позора ваш Нор не пе-ре-жи-вет… – он вдруг осекся, шарахнулся в пьяном испуге – так неожиданно грохнул об пол глиняный стакан с пивом, выскользнувший из пальцев неслышно подошедшей Рюни.
* * *
Сигнальный рожок догнусавил час третьей стражи, и на боевой дворик Школы рухнула тишина. Будто бы это и не люди четкими рядами застыли вдоль стен, а бездушные каменные болваны, для чьей-то нелепой прихоти обряженные в полосатые плащи ратников охраны, ученические подрясники да черные хламиды Учителей. Четкие ряды; радующая глаз архитектурная безукоризненность строя, торжество арифметического расчета над раздражающим беспорядком, присущим миру живого, а в особенности – людским сборищам. Целесообразность. Воплощенная гармония.
Вкрадчивый порыв предвечернего ветра шевельнул полы просторных одежд, скомкал мечты о высоком, и Командор, вспомнив, для чего он здесь, обвел посуровевшим взглядом стоящих: все ли пришли?
Пришли все, кроме назначенных в стражу. И Нор пришел. Вот он, стоит посреди двора – одинокий, злобно насупленный, готовый к самому худшему… Мальчик, ты и представить себе не способен, каким оно может быть, это худшее…
Командор сочувственно улыбнулся. Он мог позволить такую вольность лицу, скрытому золоченой сталью, – Нору и прочим смотрящим видна лишь прорезь мрака под низким налобником массивного шлема, и заподозрить, что в ее непроглядье может таиться жалость, способен только лишенный ума. Тяжеловесная, закованная в холодный блеск панцирного железа фигура, незыблемо утвердившаяся на сером камне двора; могучие ладони спокойно и прочно охватили рукоять широкого меча; мощь, величие, угроза и тайна – таким видят его собравшиеся, и это хорошо.
Однако что же это Поксэ мешкает? Или он, надев облачение Первого Учителя, совсем ошалел от радости? Ага, наконец-то – надрывный стон гонга и зычный выкрик: "Слушайте!" И снова: "Слушайте!" А потом – тишина. И в этой тишине голос Командора и архонт-магистра орденской Школы залязгал, будто тонкие гремучие листы меди принялись мерно рушиться на каменное мощенье:
– Ученик второго года Нор Пенный Прибой, сын и наследник чести капитана Лакорра Сано Санола! Ты, оскорбивший кражей боевую сталь, знай: волей Всемогущих Ветров мне назначено удостоить тебя вольной схваткой. Попробуй обезоружить виртуоза, если считаешь, что достиг совершенства.
И вот уже Нор обалдело следит, как подошедшие ратники словно рыночные торгаши раскладывают перед ним короткие и длинные боевые клинки, каски, щиты, нагрудники. Не понимаешь, малыш? Ничего, скоро поймешь.
Архонт не глядя сунул меч в тянущиеся сзади услужливые руки, медленно потащил с головы шлем…
Долго путался ошалевший от неожиданной чести мальчишка в сложностях ритуала выбора оружия. А когда он – уже в каске, панцире и с клинком в кулаке – наконец-то обернулся взглянуть на противника, тот давно успел изготовиться к схватке. И Нор пошатнулся, зарычал, словно бы пощечину получил, словно в лицо ему плюнули; только и пощечина, и плевок были бы лучше, чем то, увиденное. Ни пластины брони не оставил на себе Командор, даже легкой тканью не захотел прикрыть обросшую узловатыми мышцами грудь. А вместо меча рука его сжимала короткую шипастую жердь, какими погонщики вразумляют строптивых ослов.
Снова тягуче проныл гонг, распорядитель схватки выкрикнул предписанное ритуалом, и архонт-магистр плавно заскользил навстречу Нору и его бешеной ярости. А потом…
Что-то мелькнуло перед глазами Нора, задело опоздавшую вскинуться вооруженную руку; что-то тяжело и звонко грохнуло в нагрудник, и новый страшный удар по затылку, плечам, спине… Нет. Удар затылком, плечами, спиной о каменные плиты боевого двора. С маху. Всем телом. И каска с жалобным дребезжанием катится под ноги стоящим у стен. А Командор застыл в спокойной уверенной позе, жердь свою пастушескую держит небрежно, на противника не смотрит – смотрит на клонящееся к западу солнце. Ну, погоди, ублюдок!
Нор вскочил, перехватил обеими ладонями рукоять меча и все свое бешенство вложил в жуткой стремительности и силы удар по будто нарочно подставленной палке – вышибить из руки архонта эту выбранную им вместо оружия дрянь, закончить схватку, победить.
Как бы не так… Палка непостижимым образом вывернулась из-под клинка, и потерявший равновесие Нор снова ударился о землю – коленями, локтями, лицом. Показалось, или там, под стенами, кто-то хихикнул? Позор, позор! Он попытался было встать, но несильный удар по затылку снова бросил его на колени.
Ну, что? Что теперь? Продолжать? Или бросить меч? Швырнуть долгожданную боевую сталь под ноги этому самодовольному, плюнуть в него и уйти. Битым. Наказанным. Всемогущие, ну за что, за что же такое унижение?!
Не было больше у Нора ни воли, ни сил оторвать колени от шершавого камня, решиться на что-нибудь; отчаяние жгло, разъедало веки подступающими слезами (смилуйтесь, Всемогущие, не дайте заплакать!), и креп, множился смех в утративших стройность шеренгах… Чтоб вы все подохли, ублюдки! Чтоб вам всю жизнь так, как мне сейчас!
Он тяжело поднялся, стараясь не глядеть на скалящиеся рожи стоящих вокруг. Ослабли, утратили цепкость взмокшие от липкого пота пальцы, и тяжесть клинка поволокла из ладони длинную рубчатую рукоять, – пусть. Наплевать. Подавитесь.
А через миг… В стремительном рывке хрустнули мышцы и едва не надломилась спина, но рука все-таки успела догнать падающий меч. В последнее мгновение успела, у самой земли. Хвала могучим… Потому, что бывший Первый Учитель любит ром почтенного Сатимэ. Потому, что выше школьных стен вздыбился гранитный утес, на который не посылают стражу. Он совсем почти гладкий, никому на него не взобраться. Никому. Кроме Рюни. Всемогущие, как же вы допустили забыть?!
Издевательский гомон смолк. Шагнувший было к двери своей кельи Командор обернулся, удивленно надломил бровь: мальчишка снова изготовился к бою. Он хочет продолжить? Пускай. Урок запомнится крепче.
Все бы вышло иначе, если бы не леность уборщика. Крохотный камешек, подвернувшийся под ногу виртуозу боевой стали, заставил его вздернуть плечо и качнуться навстречу описывающему стремительный полукруг клинку – качнуться чуть-чуть, только чтоб сохранить равновесие. Следившие даже не заметили этого. Только Нор видел, как внезапно остекленели холодные глаза, как безвольно обмякли жесткие, всегда надменно сжатые губы… А потом из показавшейся сперва пустячной ранки на горле Командора выплеснулась черная кровь, и его короткий булькающий всхлип превратил застывшие вдоль стен шеренги в перепуганную толпу.
* * *
Суд был малолюдным. Незнакомый тучный старик в черном, трое наставников, новоиспеченный Первый Учитель Поксэ да начальник школьной охраны – вот и все, кого увидал Нор, когда конвоир впихнул его в полутемную келью. Впихнул, придержал за плечо (стой, мол) и сам встал позади, загородив собой ветхую скрипучую дверь.
Нор криво усмехнулся. Похоже, немалую опаску испытывают перед ним отцы-наставники. В келье нет окон, через которые можно было бы убежать, нет мебели, мало-мальски пригодной для драки, – ничего в ней нет, кроме подвешенного к стене деревянного символа Всемогущих да тяжеленного стола, за которым расселись судьи. Шестеро вооруженных мужчин, и как минимум пятеро из них виртуозы. Так почему же охранника не выставили в коридор? Неужели и впрямь боятся? Вряд ли. Наверное, просто хотят, чтобы подробности суда нынче же стали известны в казарме, а значит, и во всей Школе. Или… Может, его судьба уже решена и никакого суда не будет?
Скорее всего, так и есть. Очень уж спешили они, да и мрачная шестерка за щербатым столом вовсе не похожа на собрание судей. По уложению про злодейства вольные и невольные, дела об убийствах должен самолично рассматривать префект территории, причем разбирательство допустимо проводить лишь в присутствии родственников сторон и, сверх того, пятидесяти незаинтересованных граждан. Этот пункт уложения накрепко запомнился Нору. Года два тому назад какой-то матрос, до мохнатых рыб упившийся ромом дядюшки Лима, пырнул ножом мирно обедавшего за соседним столом податного инспектора. Из-за выходки припадочного забулдыги пришлось таскаться в префектуру и свидетельствовать на дознании, а в таверне чуть ли не до самых муссонов только и разговоров было, что про всяческие преступные действа да судейские промахи.
Значит, для Ордена соблюдение законов не обязательно? А впрочем, так даже лучше.
Нор покосился на хмурого старца. Обрюзглое, до лиловатости выбритое лицо; массивный тупой подбородок; в бесцветных стекляшках глаз невозможно прочесть ни намека на чувства или раздумья… Одет в заношенную холстину, однако левый рукав перетянут увесистым золотым жгутом. Видать, немалый орденский чин, может, даже один из вице-адмиралов. Поди объясни такому, что не хотел, что нечаянно, что архонт (райских ему ветров) сам виноват… Безнадежно. Ведь и по уложению любое человекоубийство – хоть с умыслом учиненное, хоть негаданно – разница невелика. И то сказать: боевую сталь выкрал – тоже нечаянно, что ли?! Нет-нет, все правильно. Свидетелей было множество, вина несомненна и неискупима. Для чего же затевать глупое лицедейство суда?
Тем временем приезжий старик внимательно оглядел поставленного перед ним взъерошенного, насупленного мальчишку, а потом выговорил, уставившись куда-то поверх его головы:
– Стань в коридоре.
Скрипнула дверь за спиной, лязгнуло что-то – наверное, охранник, выходя, зацепился рукоятью меча. Снова шевельнулись старческие синеватые губы:
– Сядь.
Нор послушно сел на пол – скорчившись, обхватив руками вздрагивающие колени. Подрясник у него отобрали еще позавчера (чтобы не осквернять ученическое одеяние телом отлученного), а набедренная повязка – слишком плохая защита от сырости школьных подвалов. Этак можно и околеть, наказания не дождавшись…
Орденский иерарх вдруг как-то обмяк, будто бы кости и мышцы его потеряли способность сопротивляться тяжести грузной плоти. Подбородок уткнулся в грудь, взгляд занавесила седина клочковатых бровей. А вот голос остался таким же, как и был, – звучным, с хрипотцой:
– Непревзойденный толкователь этических норм Кириат Латонский учил: "Недостойно решать судьбу человека втайне от него". Прошу верить, что присутствие здесь отлученного вызвано единственно лишь стремлением соблюсти по отношению к нему требования пристойности. Прошу верить, что я не собираюсь затевать какое-либо подобие следствия, ибо лишен сомнений в правдивости и неколебимой честности заслушанных вчера обличителей. – Он искоса оглядел лица сидящих рядом, снова ссутулился. – Господа руководство Школы, советую приступать к высказыванию суждений: время ждать не умеет.
Господа руководство, однако, с высказыванием суждений не торопились. Мялись господа руководство, деликатно покашливали в кулаки, вздыхали задумчиво. Неужели сомнения посетили испытанных виртуозов? Или (вот уж вовсе небывальщина небывалая!) их обычная рассудительность поколеблена смятением чувств? Да нет же, чушь это. Просто каждый из них опасается говорить первым. Что там на уме у властительного визитера, знают лишь Ветра всемогущие, а за сфальшививший хор всегда отдувается запевала. Опять же командорская келья пуста, и займет ее человек мудрый и в суждениях безошибочный. Орденский адмиралитет, наверное, уже наметил кандидата, но ведь всякое может случиться…
К счастью, начальник охраны не выдержал долгой молчанки. Возможно, по ратнической неспособности своей к уклончивым хитростям, а скорее из-за того, что его шансы на командорский чин были ничтожнее, чем у остальных.
– Прошу извинить мою глупость, – сказал начальник охраны, – но я не могу понять, чего желает от нас ваше вице-священство.
Нор прикусил губу. "Вице-священство"… Значит, прибывший все-таки вице-адмирал. Экого внимания удостоили отцы-иерархи!
А начальствующий над ратниками в крайнем недоумении тер подбородок лопатообразной ладонью:
– Какие еще могут быть суждения, когда все ясно и так? Ведь есть же орденский кодекс, школьный устав, уложение, наконец… А подробности – рудники там, галеры, остров Ниргу или горные пастбища – пускай уточняет префект. Мы сделали свое дело, отлучив негодяя; остальное – забота территориальных властей. Разве не так?
– Убийство случилось в угодьях Ордена, – тихо и вкрадчиво напомнил Поксэ. – Партикулярные чиновники не захотят вмешиваться. Кроме того, почтеннейший из воителей забывает, что преступление двоекратно и святотатственно: юный злодей убил не кого-нибудь, а собственного наставника. А за день до этого он выкрал сталь. "Незаурядность преступления взывает к незаурядности кары" – не так ли говорил упоминавшийся здесь моралист Кириат?
Начальник охраны пренебрежительно скривился:
– Ну, давайте определим сопляка одним махом и в гребцы, и к людоедам, и на рудник – это уж точно будет незаурядно. Или, может, посоветуете наказать смертью?
– Почтеннейший предводитель ратников, видимо, считает меня способным посоветовать лишь глупость или же непристойность. – В голосе Первого Учителя, однако, не ощущалось обиды, он по-прежнему был кроток и почти ласков. – Всемогущие Ветра безоговорочно осудили убийство сограждан, каких бы возвышенных оправданий ни выдумывало для подобной низости человеческое лукавство. И конечно же, нелепо ссылать одного юного злодея сразу в три разных места. Учитывая мой зрелый возраст, можно было бы избавить меня от подозрений в явном идиотизме. Как вам, надеюсь, известно, идиотам, лишенным Ветрами дара мышления, позволяется жить среди людей только до шестнадцати лет – и то лишь затем, дабы безошибочно убедиться в их неспособности зачинать здоровое, полноценное потомство… Кстати, не скажет ли мне достойный ратник, что случается с такими беднягами после?
– Если это парни, то их гонят в Прорву. А какое…
– Вот именно. В этом-то и кроется суть моего предложения: в Прорву.
Начальник охраны растерянно оглянулся на приезжего (вроде как помощи у него собирался просить), но старик будто и не следил за спором – он внимательно разглядывал настенный знак Всемогущих. Впервые увидел, что ли?!
А Нор при упоминании Прорвы мгновенно перестал стучать зубами от холода и принялся стучать зубами от страха. Уж лучше душные подземные лабиринты или даже осаждаемые дикарями плантации – это хоть доступно воображению, к этому он уже успел приготовиться за двое суток бездельного карцерного одиночества. И вот, на тебе: Серая Прорва. Этакой негаданной жутью оборачивается камушек, подвернувшийся под командорскую пятку! И единственный, кто почему-то старается защищать, – начальник охраны, вовсе чужой человек. Или он уже не пытается? Молчит же… Пожимает плечами, морщится, но молчит. Надоело спорить? Сдался?
Но нет, глава ратников пока еще не собирался сдаваться.
– Как же это так – в Прорву? – выдавил он наконец. – Этот… Нор… Он же не идиот! И не ветеран, добившийся чести… И шестнадцать ему, кажется, не скоро еще… Если мы сами примемся нарушать установленные порядки, то где уж заставить подчиненных блюсти дисциплину!
Услыхав такое возражение, Поксэ неожиданно расхохотался.
– Да помилуйте, в конце-то концов, зачем же ссылаться на то, чего вовсе не понимаете?! – Первый Учитель обвел взглядом присутствующих, приглашая всех (даже Нора) вместе с ним повеселиться над солдафонской наивностью. – Умственная ущербность, почтеннейший, это вам не выпад с ложным замахом – она в конкретную формулировку облекается трудно… – Он вдруг посерьезнел. – Если человек совершенно не способен думать, это беда невеликая: и распознать такую ущербность легко, и передаться она может лишь его собственным детям. А вот когда не умеет ДУМАТЬ ПРАВИЛЬНО… Попробуйте уличить такого! К тому же подобная разновидность идиотизма заразна, как малярия, и перекидывается на окружающих без разбора возраста и сословия. Прежде чем воля орденских иерархов обязала меня посвятить себя обучению юношества, я три долгих года состоял при особом трибунале столичной территории. Вот бы вам, мой почтенный, поприсутствовать, поглядеть, каких благополучных с виду подростков иногда признают непригодными к жизни! Или как ветерана торжественно извещают о даровании испрошенной им чести последнего подвига, а он белеет и мямлит дрожащим голосом: "Ошибочка вкралась, господа начальство, не испрашивал я…"