Шлюпки хранились на верхней палубе, которая очень хорошо простреливалась, и никому из представителей дерьма крысиного туда было попросту не пробраться. Когда верхушку теплохода со всеми приборами снесло и корабль потерял голос, а вместе с ним – и управление, стекло и искры брызнули в стороны фейерверком. Уже спускались сумерки, и более всего дико выглядели цветные фонарики, какое-то время еще мигавшие на палубе, вокруг ресторана, на начавшем медленно крениться на нос корабле. Палуба переполнялась мечущимся, ревущим народом – теперь люди лезли снизу, из служебных отсеков, которые уже заливала вода, из кают второго класса, отовсюду. Четверо друзей, на недолгое время, которое им осталось на земле, лишенные своего вождя, должны были обходиться без Йосефа и воздать ему последние почести – хотя бы молитвой. Они плотно прижались друг к другу у самого борта. Ни один из них не плакал – когда слишком страшно, людям не до слез – и не пытался говорить с другими, слишком шумно было вокруг. Аллен снова, как уже не раз в своей жизни, разделился надвое – на себя, съеденного черным страхом, и себя – стороннего наблюдателя. Наблюдатель видел орущих людей с провалами вместо глаз; видел, как благообразный бритый старик в разодранной рубашке и парень – кажется, тот, что невольно прогнал его с верхней палубы, придя туда целоваться с подружкой – молча и сосредоточенно дерутся из-за спасжилета. Видел, как старик пытается длинными пальцами вцепиться противнику в глаза. Видел, как проходит следующая пулеметная очередь – все по верхней палубе, и вниз летят осколки стекла и куски чего-то – может, дерева, может, и плоти, – и дерущиеся, закрыв руками головы, падают на палубу, обнявшись, словно братья. Видел, как некий железный обломок бьет женщину – одну из Клариных соседок по каюте – в лицо, и она падает, и остается лежать, и бегущие люди наступают ей на руки. Это было очень страшно, как в реалистическом фильме, так что даже не верилось, что оно происходит взаправду. Некоторые вещи не бывают взаправду, например, смерть Йосефа. Левпоможетнам , подумал второй Аллен, с облегчением закрывая глаза. Левпоможетнам,ивсеэтосейчасокажетсянеправдой.Сейчасяуслышуегоголос.
Это был голос Йосефа. Как же иначе.
Аллен не видел, как он спустился – один из троих, оставшихся в живых там, наверху. Когда Йосеф бросился на пол, опять повредил недавно зажившую правую руку. Теперь она болталась, как тряпичная, но, кажется, он все же мог ею управлять. Очки его разбились и остались где-то там, в крошеве остального стекла. Осколок торчал из щеки, как некое диковинное инопланетное устройство – ухо или жабра амфибии, а может, локатор. По лицу текла кровь.
Йосеф заметил заливающие ворот рубашки горячие потоки, протянул руку, нащупал стекло, выдернул и не глядя отшвырнул в сторону. Он спустился, не пытаясь беречься или нагибаться, и теперь пробился на середину палубы, выстаивая против течения паникующих людей, как человек в горной речке (которуюниктоизнасбольшеникогданеувидит ). Он поднял вверх руки (пошатнулся и чуть не упал).
– Всем на корму! – проорал взявшийся откуда-то грязный и безумный капитан. Фуражка его исчезла, в седых волосах торчал кусок проволоки.
– Йосеф! – завопил Аллен так, будто тот был похоронен и воскрес из мертвых. Но Йосеф его не слышал. Сейчас он не принадлежал своим друзьям. Он принадлежал всем.
– Я священник. Слышите? Я – священник! Нам вряд ли удастся выжить, но я успею провести общую исповедь. Подойдите ко мне те, кто хочет в этом участвовать.
Основная масса людей бросилась на корму, которая медленно поднималась из воды, в то время как нос начинал свое погружение. Но Йосеф остался здесь, и четверо любящих его с ним, и еще некоторые люди – числом около тридцати. Они встали вокруг него на колени, вокруг священника, который нарушил ради них закон своей совести, но не нарушил еще (слава Тебе, Господи, что всегда и во всем заботишься о нас) закона своей Церкви. До запрещения вершить таинства оставалось еще пять (унасихнебудет ) дней. И потом – если вспомнить нормальный мир, где Йосеф жил и изучал каноническое право, – in extremia каждый священник должен исполнять пастырский долг, и если есть на свете extremia, крайняя нужда, то где она, как не здесь?
– Исповедуюсь перед Богом всемогущим и перед вами, братья и сестры (брат,моймилый,ябудустобой.Ябудустобой.Братья,fratteri , вотинашасмерть )… что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга (да,да,да!!!Янепомнюуже-номного-много-много ). Моя вина, моя вина, моя великая вина. Поэтому прошу… блаженную Приснодеву Марию (Мария,сестра.Молисьонас,мывсепогибли,тыбылаправа ), всех ангелов и святых (ивсехрыцарейГрааля ) и вас, братья и сестры… Молиться обо мне… ныне и в час смерти нашей… Ныне, в час смерти нашей. Господу Богу нашему. Аминь.
Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа, братья и сестры, отпускаю вам все грехи ваши – вольные и невольные… Епитимья же будет вам – сейчас идти и делать что должно, поддерживать других делом и словом, отринув страх смерти и положась на Господа. И еще – прочитать "Отче наш". По одному разу.
"Это чтобы успеть", – подумал Аллен, и глаза его наполнились слезами горячего восхищения. Йосеф был великолепен. Он победил в этом турнире. Нужно ему сказать, что он добился, чего хотел. Он научился всех защищать. Он таки стал очень сильным, как хотел в детстве. И еще – очень красивым. Аллен никогда не видел такого красивого человека. И совершенно не важно, что у него пол-лица в крови, одежда грязна от ползания на животе по полу, а правая рука висит, как пустой рукав. Подняв эту правую руку, от боли закрывая глаза, Йосеф благословил ею свою последнюю паству, и сквозь и через хриплые выкрики из оглушающего динамика с торпедного катера пришла великая тишина.
Корабль накренился так сильно, что уже нос его коснулся воды. На этой вырывающейся из-под ног палубе, которая недавно светилась цветными огоньками, оставаться было просто нельзя. Однако пятеро оставались.
Аллен обнял Клару обеими руками, и она спрятала лицо у него на плече. Слабая плоть ее трепетала, не желая, не желая умирать. Еще одна очередь прошила воздух.
Марк с треском отодрал от борта кусок деревянных перил.
– Ребята, если сейчас броситься в воду под прикрытием корабля, пока он еще не утонул, и попытаться отплыть как можно дальше… у нас есть шанс. Когда теплоход утонет, всех затянет в воронку. Но пока шанс еще есть.
Следующим движением он отодрал еще кусок перил. Клара что-то невнятно сказала в плечо Аллену. Ее переспросили.
– Я не умею плавать, – громче повторила она, жалко улыбаясь сквозь слезы. – Не было возможности научиться. Простите.
– Я понесу тебя. – Марк шагнул вперед. Лицо его было таким… таким, что Аллен моментально, как при вспышке молнии, понял, что нужно сделать, что нужно сказать, чтобы исцелить это одним касанием.
Лучи прожекторов ударили косыми потоками, прочесывая палубу и темную, внезапно совсем ночную клубящуюся воду, воду, бывшую их смертью. Голос что-то крикнул о том, что они все сдохнут. За борт с этой, теневой стороны упало что-то тяжелое. Потом еще. Видно, самые решительные из людей решили испытать, насколько они хранимы судьбой, тем же способом, что предлагал Марк. Те из них, кто надел спасательные жилеты, будут замечены и убиты первыми.
– Марк, мы с Кларой – брат и сестра.
Все это происходило слишком стремительно, хотя по безумной важности происходящего стольких событий хватило бы на год. Но в этот краткий миг между Марком и Алленом не стало тени, стеклянная стена обрушилась со звоном, лица их стали живыми и исцеленными.
– Клара, я люблю тебя. Даже если мы не выживем, я просто хочу, чтобы ты знала, потому что это правда.
– Я знаю, Марк.
Вот – всебылосказано, вот – красные прожилки на каштановых лепестках набухли живой кровью, и тут Аллен понял, что это просто ловушка. Очередное испытание, и оно ненастоящее, потому что Господь не допустил бы этого на самом деле. Маленькая стриженая девочка, в глаз которой вонзился осколок стекла. Черная вода, хотящая нас всех пожрать. Нет, все это не так. Они же искатели, и не им обрести смерть в этой черной воде, перечеркнутой лучами прожекторов. Не им превратиться в гоблинов, а потом в трупы, и трупы обгложут рыбы. Смерти не может быть – не теперь, не так. Сейчас все будет хорошо, и они увидят Грааль. Прямо здесь. Я знаю, сейчас это случится. На мне волшебная рубашка, рубашка с алым гербом.
Сейчас я открою глаза и увижу Льва. Лев, помоги! Кто-нибудь, в кого я верю, ПОМОГИТЕ!!!.. Как же иначе моя мама?.. Мамочка, как же ты будешь без меня?..
…И ничего не произошло. Господи, Отче, отчего Ты допускаешь все это?.. Или нет, не так. Просто я устал и забыл все, что знал. Я уже мертв, меня больше нет. Потому что Ты оставил меня, о Боже мой, Ты оставил нас всех. Зачем Ты оставил нас, Господи?.. Святой Грааль, но я верю вТебя . Я буду всегда верить в Тебя.
Марк сунул ему в руки обломок деревянной оградки. Руки его, которыми он ломал твердые доски, кровоточили. Но это все уже не имело никакого значения.
Они впятером обнялись, и Аллен впервые понял истину, которая была необходима ему все это время, как вода или воздух, но пришла только в самом конце. Его брат был здесь, с ним. Его новые братья, все вместе – и являлись его братом. И они же были розой, и огнем, и теплом. Любовь похожа на теплый огонь, но иногда – и на смерть. А помнишь ли ты, что там, в сердцевине розы?.. И почему нельзя ни с кем расстаться, не желая того?..
"Аллен, Аллен, цветет ли каштан? Роберт, Роберт, каштан наш в цвету. Он белый и алый, а иначе и быть не могло. Ты можешь положиться на меня, мой милый брат".
…И черная вода в черной тени тонущего корабля, грохоча, как стекло, завывая, как бешеная электронная музыка, шурша, как ломкая слюда, поглотила его. И Лев не помог ему, когда вода с размаху хлестнула его по лицу и груди, и желтый луч прожектора ударил вдали, как дорога в абсолютную смерть. И рубашка с гербом человека по имени Алан не согрела теплом его тело, погрузившееся в лед. Но он любил их всех, и любил Святой Грааль, и даже за такую цену не собирался отдавать.
…Наверное, это еще не смерть. Я не знаю о ней. Это просто – тьма…
Часть 2
…И кровь свою отдать не жаль…
– Сэр Галахад, твоя просьба будет исполнена, и когда ни испросишь ты смерти для тела твоего, тогда и ниспослана тебе будет смерть. И тогда будешь ты жить жизнью души твоей.
Сэр Томас Мэлори
Избранников же, повтори,
И для Грааля тоже три…
Робер де Борон
Глава 1
Человек, барахтавшийся в ледяной черной воде, умирал. Он не знал, есть ли тут еще кто-нибудь; не знал, сколько времени он уже держится на воде. Наверное, несколько часов. Скоро, наверное, он больше не сможет плыть и тогда умрет.
Волна под рукой ночного ветра поднялась и в очередной раз накрыла его с головой. Он успел хватануть воздуха, но недостаточно; вода на миг ослепила и оглушила его, перевернув, как сухой листок, и он увидел свое тело со стороны – тонкую фигурку, белую на черном, под углом идущую в бездну, и успел пожалеть себя, как стороннего человека. Но море выплюнуло его вовне, и он, едва не захлебнувшись, жадно втягивая воздух, замотал головой по ту сторону дробящегося черного стекла, одновременно откашливая воду. Вода была соленая и жесткая. Он был уверен, что смерть его близка.
Кусок белого дерева, за который он цеплялся поначалу, вскоре пришлось отбросить в сторону – вражеский корабль еще долго кружил неподалеку, высвечивая и убивая на воде оставшихся в живых. Все более или менее яркое привлекало их внимание, но белую рубашку он все-таки не снял. Не смог. И когда в море разверзлась пасть и его потащило в эту черную воронку, он успел помолиться. Но потом оказалось, что он все еще жив.
* * *
Одинокий огонь. Он появился из непроглядной шевелящейся черноты и теперь медленно двигался вперед, плыл меж двумя темнотами, как живая звездочка. Он светил теплым желтоватым светом. Он был . "Это, наверное, моя смерть", – отстраненно подумал Аллен, прикрывая глаза от новой катящейся волны. Но волна схлынула, зрение вернулось, а огонь остался. Более того, он делался все больше и яснее, он явно приближался к Аллену. Он не просто так висел в воздухе – за ним угадывалось смутное очертание судна, и был некий клочок словно бы грязного тумана над ним – верно, парус. Ослепительная вспышка надежды озарила разум человека, который успел несколько раз умереть за последнюю пару часов, и из последних сил, не растрачиваясь на движения почти сведенных болью усталости членов, он закричал. Уворачиваясь и не давая новой волне накрыть себя с головой, крикнул еще и еще.
Корабль – а это и в самом деле оказался корабль – уже подходил; в темноте, расступавшейся перед ним, расплывчато белел его широкий парус. Аллен увидел, что корабль сей странен – не было на нем никого, не слышалось ни ударов весел, ни голосов, лишь вода шуршала, пропуская вперед его тяжелое деревянное тело, да поскрипывал, качаясь, светильник на носу. Большая ладья, каких не бывает на свете, медленно шла на Аллена, и он, не сомневаясь в том, что барка истинна, усомнился – не умер ли он уже. Что, если смерть может являться в образе ладьи?..
Барка подошла совсем близко; буквы, резные буквы у нее на носу внезапно ярко загорелись, будто написанные огнем. И изможденный пловец, у которого не осталось ни сил, ни надежды, чтобы удивляться, прочитал весть корабля, сияющую в морской непроглядной ночи.
"Оты,ктонеимеетвсердцесвоемдовольноверы,неступайнаМойборт,дабынепринятьужаснойсмерти.ИбоЯиестьвера,ивера-имяМое".
"Моя ужасная смерть так и так близка", – подумал Аллен, в последнем рывке отталкиваясь от воды, чтобы коснуться шершавого борта; но одна мысль ударила его изнутри, лишая движение смысла, а надежду – сути: есть не только смерть тела. Есть еще и худшая смерть. Но "если веры во мне нет, то я и не хочу более жить, пусть будет, что будет" – и Аллен, на секунду стиснув в кулаке нательный крестик, дернулся к барке, проходившей в своем безмолвии мимо него. Ее темный борт в тяжелом движении ободрал ему ладони, и Аллен, давясь слезами бессилия и соленой водой, вскрикнул от боли и безнадежности. В этот миг голос – самый прекрасный голос в мире – позвал его с барки, говоря:
– Эгей, за бортом, держись! Руку видишь?..
Аллен, выгибаясь, вцепился в спасительную ладонь, в крепкую горячую руку, а потом другие руки – человеческие, человеческие! – подхватили его, помогая взобраться на борт. Как только подогнувшиеся от усталости его колени коснулись сухих, таких жестких и настоящих досок палубы, мир завертелся вокруг и перестал существовать.
– М-м… Меня… Я жив?..
– Жив, – ответила Клара, склонившаяся над ним. Ее влажные распущенные волосы, свешиваясь с плеч, щекотали ему шею и лицо.
– Меня что… тошнило?..
– Пару раз вырвало морской водой. Могло быть и хуже.
Это оказался Марк, голый по пояс и босой; под ночным сумрачным небом, бледным от сплошных облаков, без единой звезды, его загорелое лицо казалось молочно-бледным. Все они были здесь, его друзья, – в задубевшей влажной одежде, с мокрыми волосами, но все они стояли вокруг него. Гай, Йосеф, чей голос Аллен принял едва ли не за ангельский (самый любимый, но не вспомнить чей…), Клара, Марк, поддерживающий ее за плечи. Всемыумерли , подумал Аллен, всепятеро,ивотплывемкуда-тонапризрачномкорабле,имякоторому-смерть … Пустьтак , сказал он себе и блаженно закрыл глаза, но тут новый приступ рвоты скрутил его резкой болью, и Гай едва успел помочь ему перегнуться через борт. Опускаясь обратно и вытирая губы, он ошалело обвел глазами взволнованные родные лица. В голове у него шумело.
– Ребята… Скажите мне… Мы точно живы?..
– Одно из двух. – Марк отступил на пару шагов и привалился спиной к высокой мачте, единственной мачте на корабле. – Либо мы живы, Божьей волей или каким-то другим чудом, либо мы узнаем много нового о посмертии. Например, что покойникам тоже свойственно блевать.
– Я думаю, что мы живы, – сказал Йосеф. Он присел рядом с Алленом, облокачиваясь на борт, и Аллен заметил впервые, что борта барки изнутри затянуты темным шелком. – Я уже думал над этим и не сразу мог разобраться, жив я или мертв. Я ведь первым попал сюда. Потом – Марк и Клара. Потом – Гай.
– А… Как же ты залез?..
– По рулевому веслу. Оно крепится у правого борта. А иных весел здесь нет.
– Куда же мы плывем?.. И… как?..
– Бог весть. – Йосеф пожал плечами. Тело его облепила уже высохшая, но задубелая от соли рубашка. Лицо его было спокойно, настолько спокойно, насколько это вообще доступно человеческому существу. Будто этот иномирный корабль с одиноким огнем посреди враждебного темного моря и был тем, к чему Йосеф стремился всю жизнь. – Видно, это Господня воля, примем же все как есть. Будем радоваться спасению и готовиться исполнять Его волю и дальше.
– Вы видели надпись? – обратился Аллен ни к кому в отдельности, но ко всем, и ответ пришел от молчавшего до сих пор Гая:
– Да.
– И… как вы решились?
– С Божьей помощью, – пожал плечами Йосеф, поднимаясь на ноги. – Пойду на корму, посмотрю, что там. А то я не успел походить по кораблю – стоило на нем оказаться, как вы все откуда-то посыпались на мою голову…
– А я ни о каких надписях и не думал, – мрачно отозвался Марк, – я Клару спасал. Она почти сразу сознание потеряла. Только здесь мы с Йосефом ее в чувство привели.
Гай промолчал. Аллен попробовал встать, но ноги подвели его, и он съехал обратно, цепляясь за податливый шелк на борту. Гай поддержал его.
– Хочешь на корму?
Аллен кивнул, и Гай повел его, держа за талию. Плоская палуба вздыхала и чуть покачивалась под ногами. Темнота будто бы рассеялась, и в разрыве туч появилось круглое сияющее лицо луны. Что-то в этом было совершенно безумное, но Аллен не успел понять что – в этот миг с кормы донесся ликующий возглас Марка:
– Вот это да! Идите все сюда скорее!
Вся барка была длиной шагов в двадцать – двадцать пять, и оставшиеся десять Аллен и Гай преодолели мгновенно.