А со мной творилось что-то странное. Как только я повис в петле, болтая ногами и сдавленно хрипя, я почувствовал, как моя шея вытягивается, удлиняется, становясь похожей на шею жирафа. А за ней и все тело начало вытягиваться. Оно становилось все тоньше и тоньше, длиннее и длиннее, пока наконец не превратилось в тонкую серебристую струну. Она потянулась к окну, выскользнула в форточку и полетела вверх. Ее длинный хвост еще долго волочился из окна моей квартиры. Дождь уже перестал поливать город, и в небе сквозь рваные облака просвечивали яркие, влажные звезды. Струна летела туда, к ним. Она проскочила через одну из брешей в облачном тумане и устремилась к звездам, призывно подмигивающим издалека. Наконец, долетев до владений Млечного пути, струна свернулась в серебристый клубок и превратилась в звезду, уютно пристроившуюся среди своих улыбчивых соседок…
* * *
Но, наверное, звездой я был недолго. Или она была только частью меня. Другая же часть находилась в каком-то странном месте – что это за место, я не мог определить, потому что вокруг был густой белый туман. Я чувствовал, что от него исходит могильный холод, пронизывающий до костей. Моя кровь давно заледенела, сердце было сковано льдом, и все тело превратилось в холодный, замороженный кристалл. Я не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, сколько ни старался, как будто был крепко связан. Вдруг из тумана выплыла фигура. Она приблизилась, и я рассмотрел ее, хотя черты лица были смазаны и очень нечетки. Но я понял, кто это, – это был ангел смерти. Он склонился надо мной и поднес к моему лицу свою руку. Она была обжигающе холодна. Я застонал от нестерпимого прикосновения и от догадки о смысле его жеста. Ангел смерти поставил на мне свою печать. Теперь я принадлежу ему. Я хотел закричать от ужаса, но не смог выдавить ни звука. Я хотел поднять руку, чтобы защититься от него, но не сумел. Тогда я захотел расплакаться, как испуганный ребенок, которого заперли в темной комнате, но не смог сделать и этого. Слезы сразу же превращались в маленькие кристаллы, коловшие глаза. И тогда я понял, что мне уже не спастись. Но когда я был готов отчаяться, произошло странное. Ангел смерти уже не был ангелом смерти – передо мной была моя жена, Томка, озабоченно смотревшая на меня. Я хотел крикнуть ей, чтобы она не пугалась, – ее ангел смерти не тронет, ему нужен только я. Но крик замер в горле – я увидел, как из тумана выбирается черт, убеждавший меня совсем недавно, что он – это я. Я не поверил ни единому его слову, не верил его наглой, гнусной, мерзко ухмыляющейся роже. Его вранье было абсолютно неправдоподобным. Но его подлые умыслы не вызывали сомнений. Он хотел отнять у меня Томку. За ней он и пришел. Как паук, он приближался к ней, злорадно кривя губы в мерзком оскале.
Сделав нечеловеческое усилие, я закричал:
– Я спасу тебя! – И задергался, пытаясь освободиться от ледяных оков…
– Тише, Алешка, тише…
Я очнулся в своей квартире, на диване. Рядом сидела моя Томка, живая и невредимая. Она вернулась ко мне! Блаженно улыбаясь, я сказал:
– Том! Я знал, что когда-нибудь ты вернешься ко мне. Ты ведь не насовсем уходила? Ты мне нужна, очень.
– Молчи. У тебя страшный жар, ты бредил. Кого ты собирался спасать? Тебя самого надо срочно спасать от горячки. Где ты умудрился так простудиться? И чем ты тут вообще занимался? Я пришла – дверь нараспашку, по всему полу какие-то грязные разводы, черт твой из шкафа валяется под ногами. Ты меня напугал до смерти – лежал на полу без сознания, с веревкой в руках. Что у тебя тут творилось, скажи, пожалуйста?
Если бы я сам знал!
– Том, посмотри, там, на кресле… только не пугайся, это кровь…
– Кровь? Ты поранился?… Здесь нет никакой крови. Ты все еще бредишь! Я вызываю "Скорую". Не хватало мне еще, чтобы ты умер как раз в тот момент… Алло, "Скорая"?…
Когда она положила трубку, я взял ее за руку и усадил рядом с собой.
– Ты не договорила. Какой момент? Говори, иначе я сейчас же и умру от неизвестности.
Вместо ответа она наклонилась ко мне и поцеловала.
– Вот какой.
– Ты… серьезно?
Я вздохнул с облегчением.
Больше ничего не помню. Опять потерял сознание.
* * *
Я провалялся в лихорадке три недели. Она-то и вытащила меня с того света. Если бы она не скосила меня как раз в тот момент, когда я собирался приладить к потолку петлю, был бы я уже давно хладным трупом самоубийцы, закопанным и проклятым. Но этот "сильный галлюциноген" порядком попортил мне нервы. Моя собственная галлюцинация пыталась уверить меня в том, что я сумасшедший. И как, подлец, убеждал! Как профессиональный психоаналитик – с глубоким запусканием длинных рук в джунгли бессознательного. Всего меня наизнанку вывернул и выпотрошил. Поди теперь разберись, что в этой каше было настоящим, а что подделкой, с помощью которой меня пытались убить. Верить галлюцинации, хоть и уверявшей, что она – это я, было бы глупо. Да ведь я и не собирался верить. Однако же, в петлю полез. Значит, действовала эта штука, безотказно действовала. Кто же мог предвидеть, что меня понесет в тот день на крышу, под ледяной ливень, который спутает все карты? Теория случайностей тоже работает безотказно.
Первое, что я сделал, выйдя из больницы, – смазал петли качелей около дома. Теперь они не скрипят и не гипнотизируют меня своим тоскливым плачем. Они оставили меня в покое. Пьяный маятник внутри меня протрезвел и угомонился под напором всех этих малопонятных событий.
Конечно, легче всего было бы записать это в разряд кошмаров и наваждений, навеянных адской жарой и собственным мрачным состоянием духа. Тогда можно было бы оставить все это в том странном призрачном мире, из которого я каким-то образом вырвался, – мире, сотворенном скрипеньем музы тьмы, музыкой черного космоса. Как это сказал убиенный мною гангстер: "Нас не существует. Мы – солдаты невидимого фронта. Призраки и невидимки"? Тогда понятно, почему он исчез из моей квартиры вместе со своей упаковкой из старого тряпья.
Но что-то все же было не так. Словно партия еще не окончена. Переселившись из клиники домой, я не мог отделаться от малоприятного ощущения, что за мной все-таки непрерывно следят. А несколько дней спустя увидел это. Минут пять я оцепенело рассматривал его, потом спросил у Томки:
– Ты не знаешь, как здесь очутилось это?
– Разве не ты повесил? – удивилась она. – Что это за свинка?
Это означало, что в моей квартире хозяйничали не только гости из Управления. "Самоубийцы" сюда тоже захаживали. Настоящий проходной двор.
Свинкой был главный филантроп всея земли мистер Рескью собственной персоной. Плотно приклеенный к стене портрет. Тот самый – с добродушной улыбкой и лукавыми глазками-щелочками. Внизу стояло:
From uncle Peter with love
Я не стал впадать в панику. Я просто отодрал кусками картинку вместе с обоями и спустил в унитаз.
* * *
Прошло уже несколько месяцев. Незваные гости больше не являлись, чему я несказанно рад. Я стал забывать обо всем этом кошмаре.
Но иногда мне снится сон, заставляющий возвратиться в эти июньские дни и задуматься о том, что лежит по ту сторону. Всегда один и тот же сон. Я вижу старика, живущего в брезентовой палатке на заброшенном деревенском кладбище. Сейчас его там наверняка уже нет, но в мои сны он приходит до сих пор. Он стоит на крыше моего дома и смотрит на город. Позади него разбита его палатка. Старик поднимает высохшую руку, показывает на лежащий впереди мир и говорит:
– А все-таки он смердит.
А я, несмотря ни на что, все-таки абсолютно счастлив. Может быть ненадолго, но зато полностью и всецело. И все эти обманчивые призраки нельзя устранить никаким рассуждением разума, как сказал мраколюб Шопенгауэр.
1999 г .