- Молчи, - оборвал я его. - Я знаю, что ты скажешь. Ты теперь большой человек и умеешь сладко петь. Такая у тебя работа. Ты скажешь мне, что прошлое осталось в прошлом. Ты скажешь, что идеализм вышел из моды, пока меня не было. Ты смешаешь угрозы и посулы в один сладкий коктейль и вольешь его мне в ухо. Я знаю все об этом. Ты теперь Фонеблюм.
Он скривил свои черные губы в хорошо отрепетированной улыбке. В его старый репертуар это не входило, поэтому я воспринял это как подтверждение того, что я сказал.
- Я - Фонеблюм? - переспросил он. - Что ж, это почти верно.
- Хочешь, я опишу тебе нашу дальнейшую беседу? Ты прощупаешь меня на предмет цены - во сколько тебе обойдется заставить меня исчезнуть. Я скажу, что не продаюсь. Ты напомнишь мне, что тебе вовсе не обязательно было приезжать и что ты просто мог послать полную машину своих ребят.
- Неплохо, - сказал он. - Мне нравится.
- О’кей. Я сказал твою часть. Теперь ты скажи мне мою.
Он подумал.
- Ты скажешь, что имеешь на меня что-то. Я внимательно выслушаю и спокойно отвечу, что ты и твоя информация уже шесть лет как мертвы. - Он помолчал. - Знаешь, Меткалф, ты странный призрак. Ты мне не навредишь, а я тебе могу, и еще как. Ты все равно что не существуешь.
- Мне это тоже нравится, - сказал я. - Только ты все понял неверно.
- Как это неверно?
- Это будет скорее вот как, - объяснил я. - Я скажу тебе, что с твоей стороны было большой ошибкой помещать меня в морозильник. События шестилетней давности для меня все равно что вчерашние.
Я заметил, что его лапа с пистолетом напряглась. Я не беспокоился. Он был мой. Он дважды подумает, стоит ли устраивать шум на стоянке у своего клуба, к тому же шанса подумать об этом дважды у него не будет.
- Я скажу тебе, что ты совершил самую офигительно большую ошибку в жизни, не послав вместо себя своих ребят, - продолжал я. - А потом я разобью тебе морду.
Он поднял пистолет, но я с силой отвел дуло вниз, прижав к его колену. Я врезал ему по носу головой, и он ударился в панику и попытался встать. Машина была явно мала для этого. Всем своим весом я сунул его обратно в кресло и обеими руками сжал его палец на спусковом крючке. Он не хотел прострелить себе коленку и отпустил пистолет, упавший на пол машины.
Он ударил меня по зубам, но не вложил в удар душу. Возможно, ему не доводилось драться со времени нашей потасовки у меня в подъезде, в то время как моей единственной проблемой были пальцы, разбитые два дня назад о его зубы. Его главным оружием всегда служили задние ноги и хвост, но сейчас они застряли под приборной доской. Это был мой бенефис. Когда руки устали, я поднял пистолет Джоя и пару раз сунул ему в пасть. Потом опустил стекло и вышвырнул пистолет на гравий.
Я попробовал говорить, но во рту оказалось слишком много крови. Должно быть, он все-таки успел двинуть меня пару раз. Я сплюнул в окошко и вытер рот рукой. Однако и Джой выглядел не блестяще. Его голова откинулась на спинку кресла так, словно шея не гнулась. Но когда я заговорил, я видел, что он слушает.
- Знаешь, почему Фонеблюм так мечтал о наследнике? Всегда находится кто-то, выступающий в его роли, точно так же, как всегда найдется кто-то вроде меня.
Я еще раз вытер кровь со рта, потом достал пистолет Барри. Тот сыграл мне свою Тему Опасности, и на этот раз она показалась вполне уместной.
- Не думай, что это за убийство Стенханта, - сказал я. - Тебя заставили нажать на курок. Я принимаю это в расчет.
Глаза Джоя расширились от страха. Он понимал каждое слово.
- Это тебе за то, что ты держишь вожжи, - продолжал я. - За девушек на втором этаже "Капризной Музы". За шесть лет искалеченных жизней, которым я не мог помочь, потому что лежал замороженный. Это тебе за те дела, о которых знаешь только ты, за те дела, которые ты совершил, позволив себе пойти по стопам толстяка.
- Меткалф, - произнес Джой. - Меткалф, ради Бога…
- На твоем месте сидел сегодня Фонеблюм, - продолжал я, не слушая его. - Но я опоздал на годы. А с тобой я как раз угадал. Я хочу убить того, кто помнит, кем я был.
Я нажал на спуск. Первая пуля ударила ему в морду, но его ноги еще дергались. Я с опаской относился к этим ногам. Я разрядил обойму ему в живот, и одна из пуль задела позвоночник. Он затих. Потом я забрал у него ключи и оставил его в моей машине, а сам взял его. Вести ее оказалось куда приятнее, чем взятую напрокат колымагу.
Глава 8
На следующее утро я сидел в машине Джоя перед входом в Отдел. Я был в норме. Почти всю ночь я провел в холмах, любуясь луной, массируя пальцы. Где-то на протяжении этих часов я пришел в себя. Мой организм забыл о порошке. Я опустил стекло, откинулся в кресле и стал слушать звуки наступающего дня. Я не боялся ждать. По какой-то причине все казалось мне замечательным. Мне даже нравились дома, натыканные за время моего отсутствия.
Через полчаса из дверей, подслеповато щурясь на солнечный свет, вышел Энгьюин с новой карточкой в руке. Он выпадал из обстановки не больше, чем шесть лет назад. Когда он проходил мимо, я отодвинулся в тень. Мне нечего было сказать ему. Я просто хотел удостовериться.
Потом я запер машину Джоя и вошел. Я нашел инквизитора и протянул ему карточку и пистолет Барри, еще раз сыгравший Тему Опасности. Это даже начинало мне нравиться.
- Мое имя Конрад Меткалф, - сказал я. - Возможно, вы искали меня.
Теперь, когда я развязался со всем, морозильник не представлялся мне таким уж наказанием. Я ощущал себя бродягой, который бьет витрины, чтобы было где переночевать. Если мне не понравится мир, в котором я проснусь в следующий раз, я всегда нарвусь на какую-нибудь неприятность, и так до тех пор, пока я не найду подходящего мира или пока они не прекратят морозить меня за казенный счет. И вполне возможно, что я все-таки встречусь с Корнфельдом, чтобы вернуть ему удар по пузу.
Когда меня готовили к заморозке, один из инквизиторов проникся ко мне симпатией - на этом этапе они часто такие - и предложил мне понюшку зелья, которое нюхал сам.
- Забыватель? - спросил я.
Он отрицательно мотнул головой.
- Мой собственный состав, - гордо сказал он. - Попробуй-ка.
Значит, порошечники все же работают. Подпольно. Уже лучше. Я взял у него соломинку. Ну вот, теперь я точно проснусь с больной головой, но, черт возьми, это моя головная боль.
Как все оказалось просто.
Одиннадцатое небо рая
И когда увидел сэр Джолент, что обратно ему пути нет, помолился он святому Катберту и, дав шпоры коню, смело и бодро двинулся вперед.
Джером К. Джером
Много веков назад король бриттов Артур основал королевство Логрию, в котором не было места злу и насилию. Артур учредил также орден рыцарей Круглого Стола, согласно кодексу которого сражаться должно было только за правое дело, защищая слабых и обиженных. Круглый Стол - это братство доблестных и самоотверженных, преданных королю, Господу и своей даме, готовых вступить в бой за восстановление справедливости, не ожидая за это ни почестей, ни наград. Самое страшное для рыцаря - изменить своему достоинству, нарушить принесенную при вступлении в орден клятву; высшее отличие - гибель на поле брани во имя ее.
Шли годы, менялись социально-экономические формации, формы правления, моды и обычаи, но неизменным оставались добро и зло, не исчезало желание одних людей строить свое благополучие за счет жизни и имущества других. И хотя государство взяло на себя защиту своих граждан, образованные для этого учреждения часто оказывались неэффективными. И когда слабым и обиженным, униженным и оскорбленным не могли помочь правоохранительные органы, их место занимали частные детективы. Кодекс чести рыцарских романов лежит в основе мировоззрения главных героев детективной литературы. В сущности, кредо сыщиков всех времен - знаменитая фраза Жеглова: "Вор должен сидеть в тюрьме!" Иными словами, зло должно караться, преступники - понести наказание, а справедливость восстановлена - по-другому быть не может, такова суть миропорядка.
В этот же литературный ряд встает роман американского писателя Джонатана Летема "Пистолет с музыкой". Летем родился в 1964 году, окончил Высшую школу музыки и искусств в Нью-Йорке (отец Летема - преподаватель истории искусств - брал с собой сына с ранних лет на лекции, и он, по его словам, "вырос среди скульптур"). Писать Летем начал в середине восьмидесятых годов, опубликовал в американских и английских журналах около трех десятков рассказов, преимущественно фантастических. В 1986 году Летем переехал в Беркли, штат Калифорния, и так получилось, что его дом находится в квартале от дома, где в начале своей писательской карьеры жил Филип Дик. Дик оказал на Летема большое влияние: гротеск и черный юмор многих рассказов и "Пистолета…" берут начало в фантасмагорических "альтернативных реальностях" этого писателя. Вторым прозаиком, которому Летем, по его признанию, обязан многим, был Реймонд Чандлер, чья жизнь и творчество во многом (это относится и к Дику) связаны с Калифорнией.
Разумеется, этими двумя именами не ограничивается число писателей, чье влияние на Летема ощутимо в его ранних рассказах. Но гораздо сильнее чувствуется в них стремление молодого автора создать свой художественный мир. Вот, например, рассказ "Замурованные преступники" (эта новелла вошла в первый сборник "малой прозы" Летема "Стена небес, стена взгляда", вышедшей в 1996 году). Действие рассказа происходит в будущем, причем не очень отдаленном от нашего времени, в мегаполисе, в котором придумана новая форма борьбы с преступностью. Воры, насильники, фальшивомонетчики, грабители приговариваются, как и прежде, к тюремному заключению, но в необычной тюрьме: стены ее сложены из… особо опасных преступников. Их тела перемалываются (но не измельчаются окончательно), а из полученной смеси готовятся кирпичи…
При этом подвергающийся экзекуции человек сохраняет ясность мышления, дар речи, прекрасно понимает, что с ним происходит, и, замурованный в камне (реминисценция с "Бочонком амонтильядо" Э.А.По!), продолжает так "жить" десятилетиями, умирая лишь от старости. Кирпичная кладка, в которой различимы переломанные пальцы и лодыжки, локти и коленные чашечки, видны лица, глаза, взирающие на мир в вечной, безысходной тоске… Эта картина, напоминающая иллюстрацию к "Аду" Данте (к описанию последнего пояса последнего круга преисподней, где казнятся предатели своих благодетелей, вмерзшие в лед), по яркости и силе производимого впечатления может служить "визитной карточкой" воображения Летема-фантаста. А центральная коллизия рассказа - "визитной карточкой" Летема - художника-психолога: попадающий в тюрьму герой, вчерашний подросток, впервые встречается со своим отцом, который "сидит" почти столько же лет, сколько юноше, - вернее, он видит лишь лицо отца, проступающее в камне…
Если в "Замурованных преступниках" рассказ шел от первого лица (Летем виртуозно воссоздал внутренний мир молодого человека, оказавшегося в тяжелой жизненной ситуации), то герой новеллы "Счастливчик" куда старше, у него уже есть семья. Уютный дом, прелестная заботливая жена, симпатичный сынишка - но наслаждаться всем этим герою дано недолго. Два-три дня - и вновь его душа, оставив дома физическую оболочку, возвращается в ад. Ад героя - это жуткие, отталкивающие, но одновременно и притягивающие сцены, словно ожившие полотна Дали, Магрита или Макса Эрнста: в саду, принадлежащем ведьме, накрыт стол для завтрака, (который никогда не подается), за ним сидят дети, в их числе - герой - в аду он восьмилетний мальчик, и безобразная лошадь в очках в чугунной оправе; лес, где на деревьях вместо листьев бритвы, никогда не ржавеющие, потому что в аду никогда не идет дождь; кошмарный полковник Ивери, "счастливчик", предстающий в разных обличиях - порождениях пережитого героем в детстве сексопатологического потрясения…
Все эти картины повторяются каждый раз, когда герой оказывается в аду. Почему у него такой ад, а у другого человека - иной (в этом мире происходящее с героем - скорее, норма, чем исключение, так живут многие), что же все это означает? "Ровным счетом ничего, - отвечает автор словами сына героя. - Ад реален, как и наша жизнь, просто он иной, не похож на нее. И если ты идешь по улице и встречаешь оборотня, то не станешь спрашивать, что это, а просто помчишься прочь изо всех сил". Но где заканчивается реальность и начинается фантасмагория, где грань между вымышленным, кажущимся и действительным, подлинным, и возможно ли различить эту грань в виртуальном существовании, в мире дурной бесконечности?..
Рассказы Летема не укладываются в схему привычных жанровых классификаций. Научная фантастика переходит в сказку, гофманиада соседствует с триллером, фэнтези предстает аллегорией. Вот рассказ "Пять любовных встреч". Женщина знакомится в баре с мужчиной - что может быть банальнее такого начала? Встреча завершается ночью любви (в чем тоже нет ничего необычного). Но эта ночь "стоила" героине двух недель жизни, в течение которых, как она выясняет, ее не было дома. Пережив потрясение от этой новости, женщина все-таки идет на следующее свидание, которое, вырвав ее из привычного мира, переносит в иную, параллельную действительность, с иным ходом времени. Еще одна встреча - и героиня вновь в альтернативной - по отношению к предшествующим - реальности. О чем же рассказ: о слепой силе страсти? о безрассудстве и возвышенности безотчетного женского порыва (воистину: "Ты женщина, и этим ты права!")? или же это просто изящная вариация на столь известную в фантастике тему временных парадоксов?..
Гораздо определеннее по своей жанровой принадлежности рассказ "Спящие люди". Это притча в традиции Кафки, жестко написанная печальная история о трагичности и абсурдности человеческой жизни. Некий город, существующий вне фиксированных координат времени и пространства, дом главной героини, стоящий на "улице, ведущей в никуда", спящий мужчина, который однажды вечером появляется на крыльце этого дома… Кто он и откуда взялся? откуда вообще берутся спящие, появляющиеся в различных районах города? и что это за банда говорящих динозавров, время от времени, как банда Алекса в "Заводном апельсине", совершающих набеги на дома людей? Автор не дает ответа на эти вопросы - как нет выхода из жизненного тупика для героини, вновь остающейся одной в пустом доме на "улице, ведущей в никуда"…
Летем пишет сильно, но неровно. Рассказ "Ванильный сухарик" - один из таких рассказов. Посвящен он спорту будущего - конкретнее, баскетболу: игроки используют прибор, представляющий собой своего рода запись психосоматического состояния, в каком во время игры находились великие игроки прошлого: Мэджик Джонсон, Майкл Джорден, Уолт Фрейзер. Рассказ длинный, затянутый, но видно, что тема очень уж дорога автору - иначе он не стал бы включать рассказ в сборник вместе с такими превосходными вещами, как "Замурованные преступники" и "Счастливчик".
Первый роман Летема "Пистолет с музыкой" вышел в 1994 году. Он имел большой успех, о чем говорит присуждение ему Crawford Award за лучшее произведение в жанре фэнтези года, специальной премии журнала "Локус" и выдвижение на премию "Небьюла" (до этого на ту же премию номинировался рассказ Летема). Воодушевленный успехом, Летем вскоре выпустил второй роман "Amnesia Мооn". Критики, отмечая возросшее мастерство Летема и более высокий, чем в первой книге, удельный вес социально-критического и сатирического элементов повествования, его большую жесткость, утверждают, что Летем - один из наиболее интересных и одаренных авторов в современной американской литературе. Сам Летем, признавая свою "генетическую связь" с фантастикой ("Я продолжаю гордиться, что мои корни - в НФ!"), не хочет замыкаться в жанровых рамках, стремясь объединить в одном произведении различные жанрово-стилистические маневры, что мы видим на примере первого романа писателя.
Его главный герой - Конрад Меткалф - прямой наследник детективов прошлого, от Огюста Дюпена и Шерлока Холмса до героев Агаты Кристи, Дэшила Хэмметта и Реймонда Чандлера. Как известно, существуют различные модели детектива: классический интеллектуальный, в котором преступление расследует гениальный сыщик-аналитик, для него расследование - хобби, на жизнь он зарабатывает не этим; "крутой детектив" (hard-boiled detective story), с погоней и стрельбой, а то и морями крови, как в "Кровавой жатве" Хэмметта, герой такого произведения - выходец из куда менее обеспеченных слоев общества, чем сыщик-аналитик, для него его профессия - единственный способ существования; и наконец, полицейский роман, в котором главное - расследование, успех его зависит в первую очередь от успешной работы сотрудников полиции по сбору данных (таковы, например, романы Эда Макбейна).
Если классический детектив постигает разгадку в уютной тиши кабинета за счет логико-интуитивных построений, то "крутой" сыщик приходит к истине благодаря неустанному поиску, непрерывной работе с утра до вечера, тяжелому, нудному, а то и опасному расследованию, в ходе которого герой может быть ранен или покалечен. Но несмотря на постоянную опасность получить пулю, сыщик не бросает дело - ему мешает сделать это чувство ответственности, сама мысль о невозможности отступиться от того, кто доверился ему (точно так же рыцари короля Артура помогали слабым и безоружным). Впрочем, есть еще и материальная причина - сыщик зарабатывает себе на жизнь, и довести дело до конца для него означает просто-напросто получить указанную в договоре сумму.
Таков и Конрад Меткалф. Он, подобно Филипу Марло Чандлера или Арчи Гудвину Рекса Стаута, тоже раньше служил в полиции, вернее, ее аналоге в мире будущего, и ушел оттуда, увидев (как эти герои), ее малую эффективность, бюрократизм, коррумпированность. Меткалф далек от идеала, он ошибается и попадает впросак, поддается человеческим слабостям (они понятны читателю и усиливают эффект сопереживания), но это человек, на которого можно положиться, которому можно довериться. Он работает один, у него, как у Филипа Марло или Сэма Спейда Хэмметта, нет помощников и друзей, а потому, казалось бы, шансы на успех весьма невысоки - по крайней мере так оценивают их его противники, на стороне которых финансовое и физическое превосходство. Но герой, согласно законам жанра, не может, не имеет права бездействовать, когда торжествует зло.
В 1944 году Реймонд Чандлер написал статью "Простое искусство убивать", в которой набросал портрет "крутого" детектива: "По нашим мерзким улицам должен пройти человек, который выше этой мерзости, который не запятнан и не запуган. Таким человеком является детектив-расследователь. Он простой смертный, и в то же время он не такой, как все, это настоящий человек. …Человек чести по своей природе, по неизбежности, и, уж конечно, не размышляющий об этом вслух. …Меня, признаться, мало интересует его частная жизнь, хотя, безусловно, он не евнух и не сатир. Он может соблазнить герцогиню, но ни за что не посягнет на невинность.