Так, например, глубина спуска в скважину, допустимая прочностью стальных труб, ограничивается 7–8 тысячами метров. В последнее время начинают успешно применять трубы из высокопрочных легких сплавов на основе алюминия, что может позволить за счет снижения их удельного веса увеличить длину подвески примерно в три раза. При этом не следует забывать о громадных внешних сминающих давлениях. Давление на дне океана в условиях повести не меньше 1000 атмосфер. Чтобы трубы обсадной колонны не были смяты, наружному давлению должно противостоять почти такое же внутреннее давление, которое, в свою очередь, окажется сминающим для труб бурильной колонны.
Элементарные расчеты показывают, что для достижения задуманной авторами глубины скважин материал труб должен обладать поистине фантастическими свойствами - пределом прочности порядка 400 килограммов на квадратный миллиметр при удельном весе, как у стали, или 160–200 килограммов на квадратный миллиметр при удельном весе, как у алюминия.
В настоящее время ведутся исследовательские работы в поисках использования всех прочностных возможностей, заложенных природой в структуре окружающих нас материалов.
Самая лучшая сталь имеет массу субмикроскопических дефектов, уменьшающих площадь действующего сечения. Ученые уже могут создавать в лабораторных условиях бездефектные "усики" сплошного металла, обладающие прочностью 200 килограммов на квадратный миллиметр. Но "усики" - это еще Не трубы…
Фантастический материал, который использовали авторы повести для своих труб, не должен терять прочности при нагревании - ведь температура на дне скважины, по-видимому, может достигать 1200–1500°. Кроме того, по технологии спуска труб, принятой в повести, материал труб должен хорошо свариваться и резаться… даже газовым пламенем!
Авторы "Черного столба" не без оснований отказались от обычных резьбовых соединений труб. Резьба снижает прочность соединений колонны, вызывает концентрацию напряжений, является источником потери герметичности, что при такой глубине скважины может привести к катастрофе. Еще не созданы разьбовые соединения труб на давление 1000 атмосфер, а ведь давление в скважине "Черного столба" должно превышать 5000 атмосфер.
Надо сказать, что спуск обсадных колонн на сварке дело уже решенное. Комплексный метод разработки газо-конденсатных месторождений, удостоенный Ленинской премии 1962 года (Н.К.Байбаков, А.К.Караев, В.Я.Дубовецкий и др.), предусматривает спуск обсадных колонн на автоматической сварке.
Очевидно, сварка бурильных труб над устьем скважины тоже дело недалекого будущего.
А пока что на Земле не создано материалов с нужными авторам повести свойствами и, увеличивая глубину скважины "всего" с 15 до 40–50 километров, мы попадаем из области реальной в область фантастики.
Здесь мы рассмотрели только одну из проблем глубокого бурения- проблему труб.
Не исключено, что наука пойдет по пути создания автономных агрегатов, управляемых людьми или каким-либо из способов связи с поверхности Земли, что-нибудь вроде "стального крота", описанного Г.Адамовым в фантастическом романе "Покорители недр", или же "подземохода" Б.Фрадкина в "Пленниках пылающей бездны".
Но даже если связь с забоем скважины будет осуществляться с помощью труб, остается еще много нерешенных проблем.
Ведь самая главная цель глубокого бурения - изучить физико-химические свойства пород, залегающих в глубинах нашей планеты. И опять возникает вопрос: как поднять наверх керны породы, и не уподобятся ли эти керны глубоководным рыбам, вытащенным на поверхность? Взятые при огромном давлении и температуре, донесут ли колонки грунта до дневной поверхности неизменными свои первоначальные свойства?
Может быть, придется пойти по еще более фантастическому пути - создания анализаторов, производящих весь комплекс исследований на дне скважины и передающих наверх готовую информацию.
Таким образом, вопрос бурения скважин на глубины, превышающие 10–15 километров, хотя и рассматривается наукой, еще не вышел, так сказать, "из ведения" фантастов. Надо полагать, что в ближайшее десятилетие ученые с помощью буровиков сумеют "заглянуть" в неизведанные глубины "поверхности Мохоровичича" и получить много ценнейших и интереснейших сведений о недрах Земли.
Кто знает, с какими удивительными свойствами глубинного вещества придется столкнуться на этом нелегком пути!
Комплексное изучение состава нашей планеты, ее строения, ее магнитных и электрических полей только начинается. Оно требует напряженной работы ученых всего мира, объединенных общей целью.
В работах последнего Международного геофизического года приняло участие 30 тысяч специалистов из 67 стран. Огромный вклад сделала при этом советская наука.
Эта армия ученых, действовавших по единому плану, достигла неслыханных побед в борьбе за проникновение в тайны природы.
И как всегда, действительность оказалась куда фантастичнее вымыслов. Кто из фантастов решился бы поменять местами полюсы Земли? Кто решился бы написать о магните, имеющем два северных полюса?
А исследования МГГ показали, что в 1957–1958 годах, в период максимума солнечной активности, южный магнитный полюс Солнца приобрел северную полярность. Около года Солнце имело Два северных полюса, затем северный стал южным…
Фантастика, конечно, не самоцель. Ее задача - ориентировать читателя, подготовить его к изумительным открытиям науки, показать, сколько тайн и загадок стоит перед наукой.
И кто знает, какие непредвиденные фантастами тайны раскроет следующий Международный геофизический год!
Т. КОРНЕВ, кандидат технических наук
Анатолий Днепров
РАЗГОВОР С ЧУЖОЙ ТЕНЬЮ
1
В институте было известно, что я и профессор Касьянов, заведующий нашей лабораторией, - "теоретические враги". Вражда эта вполне устраивала нас обоих. Когда кому-нибудь из нас становилось тоскливо от монотонной работы над новыми схемами, он искал другого, чтобы поспорить. Алексей Георгиевич со свойственной его возрасту снисходительностью говорил про меня так:
- Парень молодой, но не в меру консервативный. А в общем генерирует идеи далеко не тривиальные. С ним не скучно.
Дело в том, что Касьянов, свято чтя Колмогорова и Винера, постоянно твердил о принципиальной возможности создания машинной модели человеческой "души" и старался доказать это, а я всячески возражал ему. Разговоры наши велись в таком примерно духе.
- Дорогой, мой мальчик (так он обращается ко мне в мои тридцать шесть лет), вы безнадежный идеалист и виталист. Вы прекрасно знаете, что человек - существо материальное и, следовательно, нет, абсолютно нет никаких оснований отказываться от мысли создать его модель, сколь угодно близкую к натуре.
- Допустим, - отвечал я. - Допустим, что можно создать искусственное существо, которое будет имитировать человеческое мышление, будет более точно решать математические и логические задачи. Но чувства, эмоции, душа - это уже за пределами машинного моделирования. В них миллиардолетняя история жизни на Земле.
Касьянов хитро щурил глаза.
- Вы знаете, в чем разница между конечным и бесконечным? Нет? Конечное - это то, что мы знаем если не фактически, то в принципе. А бесконечностью мы просто именуем то, чего мы не знаем. Или ленимся знать. Мы говорим: люди бывают гениальные, средние, умные, глупые и так далее. В словах "и так далее" сокрыто наше нежелание или неумение анализировать, разобраться, какие еще бывают люди. И так всегда. Если есть бесконечное множество объектов, о которых мы понятия не имеем, то словечками "и так далее" мы прикрываем наше невежество.
- Не понимаю, какое это имеет отношение к нашему разговору.
- Просто вы, дорогой мой мальчик (в тридцать шесть лет!), подсознательно относите чувства, эмоции и душу к разряду "и так далее". Кстати, я бы на вашем месте вообще не касался таких вещей. Вам уже четвертый десяток, а вы еще не женаты. Видимо, в вашем случае эта обыкновенная человеческая слабость попала в "и так далее"…
Подобные споры с Касьяновым мы вели более трех лет, и не было бы им конца, если бы…
Впрочем, все по порядку.
Все началось после моей командировки на Дальний Восток. Я пробыл там на монтаже Большой Вычислительной машины всего четыре месяца, а когда вернулся в институт, то у меня создалось впечатление, будто я отсутствовал по меньшей мере года четыре. В строй вступили два новых четырехэтажных корпуса, и сотрудники расселились по просторным лабораториям. Пополнился штат. У профессора Касьянова появилось два новых заместителя, а моей группе придали три новых "единицы": двух молодых ребят, дипломников из Института высшей автоматики, и лаборантку Галину Евгеньевну Гурзо.
Дипломники из Института высшей автоматики работали молчаливо и упорно. Они сосредоточенно сопели над монтажом схем и каждый день после обеда брались за паяльники и собирали макеты блоков, которые на бумаге разрабатывали утром. Они оставались в лаборатории после окончания рабочего дня и проверяли результаты своей работы на приборах. На следующее утро собранные накануне схемы оказывались распаянными на детали, а дипломники снова ломали головы над конструированием схем и над расчетами.
Что же касается Галины Гурзо, то она занималась анализом развернутых формул логических функций, по которым наша лаборатория должна была создать новую вычислительную машину со многими параллельными входами. В случае успеха это позволяло создать машину, которая не простаивала бы, пока программисты составляют алгоритм решения новой задачи. Ровно в 16.00 Галина откладывала тетради в сторону и быстро покидала лабораторию.
- Куда вы всегда так торопитесь? - как-то спросил я.
- Домой. У меня много дел дома, - скороговоркой ответила она.
- Откуда эта девушка? - спросил я одного из дипломников.
Он поднял на меня усталые от напряжения глаза и грустно сказал:
- Не имею представления. Она какая-то дикая.
- Почему дикая?
- Она даже не комсомолка. "Действительно, дикая", - подумал я.
Я бы не сказал, что она была красавица. Девушка, как девушка. Вздернутый носик, темные каштановые волосы, изящная фигура. Глаза… Впрочем, о ее глазах я мог сказать совсем немного, потому что они всегда были закрыты очками. Чудовищные увеличивающие очки, и глаза Галины сквозь стекла казались огромными и неестественно голубыми.
Как это часто бывает, при исключительном трудолюбии и исполнительности Галина была стеснительной. В обеденный перерыв она удалялась в уголок и, раскрыв сумочку, извлекала из нее несколько бутербродов и торопливо ела, повернувшись ко всем спиной. Однажды я подошел к ней как раз в этот момент. Она сразу перестала жевать, застеснявшись. Мне стало неловко, и я отошел.
- Как вам нравится новая лаборантка? - спросил меня Касьянов.
- Какая-то дикая, - честно сказал я.
- А вы попытайтесь с ней поговорить. Толковая девчонка.
- Где вы ее откопали?
- Случайно. В одном НИИ. Кстати, мой милый мальчик, смотрите, что мне удалось сделать. Я проанализировал схему творческой деятельности одного так называемого талантливого художника. Смотрите, какая железная закономерность.
Я просмотрел столбец рекурентных формул и про себя позавидовал Касьянову. Умница, ничего не скажешь.
- Понятно? - спросил Алексей Георгиевич.
- Понятно.
- То-то. Скоро я напишу вам уравнения всех ваших эмоций, чувств, увлечений, чего хотите. Хватит дурацких и беспомощных "и так далее".
Я не стал продолжать разговор, потому что в это время в голову мне пришла интересная мысль. Я знал, что многие наши сотрудники поддакивали Касьянову просто из почтительности. Как-никак, человек с мировым именем. Союзников в споре с ним у меня не было, а поддержка мне была очень нужна. Хотя бы одного единомышленника. Так сказать, создать бы единый фронт из двух-трех человек! Я сердито посмотрел на самодовольного старика. Чувствовалось, что у него было настроение со мной поспорить. "Я найду союзника, - решил я. - Посмотрим, что думает Галина Гурзо". И в этот вечер мне показалось уместным как-нибудь задержать Галину в лаборатории и узнать, на чьей она стороне.
2
- Конечно, это чушь, - сказала она невозмутимо, когда я объяснил ей сущность своих разногласий с профессором Касьяновым. - Старик просто спятил. В пожилом возрасте это бывает.
- Вы понимаете, Галина, что он хочет доказать? Все, что составляет человеческое "я", его эмоциональный мир, его чувственнее мировосприятие, его самые возвышенные и иногда лишенные логической основы устремления, могут быть алгоритмизированы!
- Очень модная глупость, - так же невозмутимо заметила Галина.
Впервые мы сидели так близко. Я украдкой рассматривал ее лицо, пылающее свежим румянцем. Теперь я убедился, что глаза ее большие и бездонно-голубые. От ее волос распространялся аромат неизвестных мне духов, а тонкие пальцы медленно перебирали страницы книги. От нее веяло безграничным спокойствием и уверенностью.
- Допустим, - продолжал я, - что можно искусственно создать сколь угодно хорошую имитацию человеческого интеллекта. Да мне ли вам это говорить! Ведь вы занимаетесь именно этой проблемой. Но как вы можете изобразить в уравнениях математической логики, например, любовь одного человека к другому или дружбу, или, например, радость?
- Я с вами согласна. Подобную чепуху левые кибернетики проповедуют вот уже два десятилетия. Касьянову нужно было бы помнить, что всякие попытки создать алгоритмы человеческих чувств повлекут к такому усложнению структуры автоматов, что даже если их реализовать, то реакции будут безнадежно медленными. Автомат сможет вести себя по-человечески только в астрономических масштабах времени. Ведь дело заключается в последовательном переборе правильных вариантов поведения, которых у человека бесконечно много.
"И так далее", - почему-то вспомнил я. Аргумент Галины показался мне не очень убедительным. Тем не менее я радовался, что она была на моей стороне. Как-никак, это была победа!
- Вы давно занимаетесь теорией высших автоматов?
- Как вам сказать… И да, и нет. До прихода к вам я работала программисткой в вычислительном центре судостроительного завода. Это была послеинститутская практика. Потом меня направили в один НИИ, а затем к вам…
- Вам у нас нравится?
- В общем, да. Только люди у вас какие-то скучные.
- Я скучный? Она улыбнулась.
- Вы мой начальник, и мне не положено думать о вас дурно. А вот эти два парня, которые делают диплом, безусловно скучные.
- Что вы имеете в виду?
Галина повернула лицо к окну. На улице сгустились сумерки.
- У вас в институте народ не активный. То ли дело на судостроительном заводе. Хороший клуб, кино, концерты, танцы…
Ни с того, ни с сего я вдруг выпалил:
- Галя, если сегодня вечером вы свободны, идемте в кино?
Она вздрогнула.
- Сегодня? С вами?
- А что же здесь такого? Идемте!
- Право, не знаю. Впрочем…
Она посмотрела на крохотные ручные часики, затем немного задумалась.
- А это далеко?
- Нет, совсем рядом. На проспекте Дружбы.
В фойе кинотеатра я вдруг обнаружил, что моими личными делами интересуются. До начала сеанса оставалось минут двадцать пять, мы сидели за столиком и рассматривали журналы. И вдруг я заметил одного из моих дипломников и еще девушку, которая работала в моей лаборатории монтажницей. Они стояли поодаль, насмешливо поглядывали в нашу сторону и о чем-то перешептывались.
"Ну и молодежь пошла", - с негодованием подумал я и, чтобы скрыть досаду, обратился к Галине:
- Вы любите кино? Конечно, хорошее.
- Я не очень понимаю этот вид искусства, - смущенно ответила она. - Бесконечная серия фотографий. Меня всегда немного раздражает то, что люди на фотографиях не настоящие. Кино - это искусство искусно лгать.
Я удивился.
- То же самое можно сказать и про театр.
- Да, конечно. Но кино представляет собой, так сказать, серийное производство искусной лжи.
- Я не могу с вами согласиться. Сила и очарование артиста заключается в его способности перевоплотиться, стать совершенно другим человеком, причем таким, в правдоподобность которого зритель поверил бы.
- В этом все дело. В перевоплощении. Что бы вы сказали об автомате, который сегодня выдавал бы вам стакан воды с сиропом, а завтра по собственной прихоти подметал улицы? Такой автомат никому не нужен.
- Значит, вы отказываетесь от своих слов? Только недавно вы говорили, что нельзя создать машинную модель человека, а сейчас сравниваете его безграничные возможности с возможностями автоматов-дворников.
- Я не сравниваю, - возразила Галя, - я просто не представляю, как человек, которому дана одна жизнь и одна линия поведения, может жить сразу несколькими жизнями. То он товарищ Иванов, то Отелло, то Дон-Кихот, то летчик-испытатель. Кто же в таком случае он?
Я знал, что Галина совершенно не права, что она просто-напросто не понимала смысла творчества, но спорить не стал. Ведь сегодня у нас был первый вечер!
В зрительном зале я почти не смотрел на экран. В полумраке вырисовывался ее строгий профиль. Она сидела напряженно и смотрела на экран, не отрываясь. Я тоже боялся пошевелиться. После кино Галина попросила, чтобы я ее не провожал.
- Скажите хоть, где вы живете?
- Там…
Она улыбнулась и неопределенно махнула рукой.
Я видел, как она вошла в троллейбус, а затем мне показалось, будто в тот же троллейбус вскочил мой дипломник и девушка-монтажница.
3
Через день утром профессор Касьянов вызвал меня в свой кабинет. Старик был явно не в духе. Он часто сопел и то и дело глубоко вздыхал.
- Садитесь, - приказал он. - С каких это пор вы решили проводить в институте научно-техническую политику, идущую вразрез с моей?
Я посмотрел на него с удивлением.
- Не притворяйтесь, мне все известно. Но ваши личные отношения с Галиной Гурзо меня не интересуют. Меня интересует то, чему вы ее учите.
- Простите, я вас не понимаю, - проговорил я, медленно поднимаясь.
- Сидите. Вы все прекрасно понимаете. Знайте же, вы не имеете никакого права начинять молодые головы вашими консервативными взглядами на перспективы развития автоматов. Гурзо талантливая девушка, я жду от нее очень многого. Более того, я поручил ей выполнить одно важное расчетное задание, после которого весь ваш идеализм относительно эмоций, любви и прочего полетит в тартарары. Вы увидите эти понятия отображенными в формулах математической логики. И, вместо того чтобы помочь мне и ей, вы начинаете этого талантливого сотрудника перевоспитывать на свой лад. Начинаете петь ей всякую поэтическую чепуху, забивать ее сознание иррациональными бреднями.
- Да, но я имею право…
- Лично вы - да, - перебил Касьянов. - Но не она. Вам много лет, и вас уже ни в чем не переубедишь.
Я почувствовал, что бледнею.