Макс вслед за адарейцами подошел к краю грязевого поля и принялся накладывать в корзину камни, как и остальные. Пальцы его облепил слой пыли, смешанной с потом, ногти ломались о камни. Время от времени он поглядывал на адарейцев и постарался не накладывать себе больше камней, чем они; подождал остальных и пошел следом, волоча ношу по земле. Они направлялись через холмы к океану. По сторонам от дороги в обнаженной породе виднелись борозды, оставленные тяжелыми корзинами.
Макс шел в середине цепочки. Высокий адареец с острыми, словно ножевые порезы, скулами и темно-зелеными венами, выделявшимися на светлой коже, крикнул:
- Выплывет или утонет?
Спереди и сзади закричали в ответ:
- Утонет.
- Утонет.
- Утонет.
Один из дьяконов, шагавших рядом с колонной, сказал:
- Я к вам. Ставлю чашку супа, что он утонет через месяц.
Второй дьякон и охранник рассмеялись.
- Две чашки супа на то, что он выплывет, - это был старый адареец с седыми волосами.
- Ты про всех так говоришь, - заключенный с острыми скулами толкнул старика в бок.
Макс ничего не понимал. Он вырос у моря и плавал буквально с пеленок.
- Я умею плавать.
Скуластый хихикнул, затем захихикали остальные адарейцы, а дьяконы и охранник загоготали во все горло.
- Определенно потонет, - заявил скуластый.
- Ты должен мне две чашки супа, - сказал дьякон старику.
Еще более озадаченный, Макс счел за лучшее промолчать.
Старик, оглянувшись, заметил выражение лица Макса.
- Все в лагере делятся на две группы: те, кто выплывает, и те, кто идет ко дну.
- Ты хочешь сказать, что все идут ко дну! - крикнул охранник на мотоцикле. На нем были очки, как на капеллане, на коленях он держал ружье. - Все вы в конце концов потонете, когда устанете плыть. А некоторые из вас пришли сюда уже усталыми.
Скуластый адареец наклонил голову.
- А некоторые, чтобы оставаться на плаву, готовы на все, даже построить плот из человеческих тел.
Корзина Макса наскочила на камень, и он на секунду потерял равновесие. Он быстро выпрямился, но остальные это заметили.
- И это он выплывет? - обратился дьякон к старому адарейцу, но тот лишь пожал плечами. Дьякон рассмеялся и похлопал себя по животу. - Не могу дождаться этого супа - две чашки, м-м-м!
В следующий раз, когда корзина налетела на кочку, Макс не подал и виду, хотя проволока впилась ему в запястье. Он остановился на мгновение, перетащил груз через камень и продолжал идти. Бывало и хуже.
Радость бесконечна в своих проявлениях, но страдание всегда одинаково. В этом смысле один день в лагере как две капли воды походил на другой. Максу пришлось лишь усвоить местные порядки и стараться вытерпеть страдание. Это было ему по силам.
На восходе рев сирены поднимал их с узких металлических коек. Максу, как новичку, досталось место рядом с дверью, как раз под сиреной. В первое утро от ужасного воя у него едва не случился сердечный приступ. На третий день этот звук даже не сразу разбудил его.
Каждое утро, выходя из барака, старый адареец останавливал Макса и спрашивал его:
- Ну, как ты сегодня?
И каждое утро Макс отвечал:
- Пока плыву.
На завтрак заключенные получали крошечный комок риса, пресного, недоваренного, который ели руками. Каждый день после завтрака адарейцев посылали на море. Иногда к ним присоединялись другие команды, но сейчас, в разгар лета, начальник отправил людей засеивать поля, рыхлить землю и выпалывать сорняки.
В первый день Макс задыхался от отвратительной вони, висевшей над лугами; потом запах превратился в неизбежное зло, которое необходимо было вытерпеть. Пахло не хуже, чем от компостных куч на краю лагеря. Наблюдая за адарейцами, он научился тому, как нужно нагружать корзину. Если заключенный накладывал туда слишком много камней, он тратил лишнюю энергию; если накладывал мало, дьяконы били его. Хитрость заключалась в том, чтобы укладывать камни, оставляя между ними пустое пространство, чтобы корзина выглядела более тяжелой, чем была на самом деле.
Кошмарные километры до океана заканчивались длинным каменным молом, выступавшим в воду. Рабочие тащили корзины до конца мола и там опорожняли их. Камни скрывались в глубине, и мол постепенно удлинялся.
Короткая понтонная пристань, прикрепленная к концу мола, раскачивалась на невысоких волнах. В такт ей покачивались красно-бурые водоросли, покрывавшие поверхность залива. Дьяконы сидели в лодке и с помощью специальных приспособлений сгребали водоросли в кучу у конца мола. Высыпав камни, заключенные должны были наполнить корзины водорослями.
Это была самая тяжелая часть работы. Схитрить было невозможно, и обратная дорога на поля все время шла в гору. Если люди тащили корзины по земле, то водоросли цеплялись за каждый выступ, вываливались на каждой кочке, поэтому заключенным приходилось закидывать корзины за спину и нести на себе, иначе охранники били их. Вода, стекавшая по спине, сначала давала приятную прохладу, но затем корзина до крови натирала кожу. После того, как водоросли, наконец, были вывалены, измученным людям приходилось снова набивать корзины камнями. Иначе охранники били их.
В полдень объявлялся перерыв на обед, состоявший из миски картофельного супа и чашки воды. Иногда суп был таким жидким, а вода - такой мутной, что одно трудно было отличить от другого. А потом снова начинались камни и водоросли, камни и водоросли, и так до захода солнца. Вечером жители лагеря получали еще чашку воды и пригоршню риса, иногда - с овощами из огородов, разбитых на террасах поблизости от лагеря. К счастью, Макс был невысокого роста и плохо питался в детстве, поэтому он мог обойтись меньшим количеством калорий, чем большинство мужчин. Голод был для него если не другом, то кем-то вроде раздражительного, но хорошо знакомого дядюшки.
В этой рутине бывали и изменения, но радости они не приносили, так что даже в разнообразии все было одно и то же.
За первые дни, проведенные Максом в лагере, солнце сожгло ему кожу, его шея, руки и щиколотки сначала порозовели, затем приобрели красный цвет. Ночью он сдирал слезавшую отмершую кожу, запихивал в рот и медленно жевал.
Однажды камень, который он собирался положить в корзину, выскользнул у него из рук, разодрал ему ногу, порвал штаны и придавил ступню так сильно, что он неделю хромал.
Но он вытерпел и это.
Даже маленькие радости оборачивались неприятностями. Изредка шел дождь - это были внезапно обрушивавшиеся ливни, которые размывали почву и оставляли лужи, мгновенно высыхавшие, как на сковороде. Все обитатели лагеря, охранники, дьяконы и заключенные, выбегали наружу, чтобы вымыться и почистить одежду, поднимали голову, открывали рот и пытались пить чистую воду, которая не пахла ни песком, ни железом, наполняли все чашки и миски про запас, но эта лишняя порция только усиливала их жажду.
Сравнение с другими также приносило только горечь; например, как-то раз, когда Макс, чтобы охладить голову, притворился, что случайно уронил шляпу в воду, до него вдруг дошло, почему адарейцы работали без шляп, в расстегнутых комбинезонах. Они питались энергией солнца, как ни мало ее доставалось, а Макса оно мучило и иссушало его тело.
Макс вынес и это, вынес дни, когда вся горечь разом обрушивалась на него. Однажды, наполняя свою корзину у причала, он заметил среди зеленой путаницы водорослей крошечные серебристые искорки. Мальки. Стараясь, чтобы охранник и дьяконы не заметили, чем он занимается, он поймал семь рыбок и проглотил их по дороге на поле. После этого он начал искать мальков и раз в четыре-пять дней находил несколько штук.
- Что-то ты слишком тщательно раскладываешь водоросли, - раздался над ним голос как-то днем, когда он склонился над землей на лугу.
Он поднял голову и прищурился - солнце, попавшее на лицо, обожгло ему глаза. Какой-то дьякон, обутый в сапоги, снятые с нового заключенного, с флягой на поясе, похлопывал себя по ладони металлической трубкой.
- Василий, - произнес Макс.
Василий огляделся, чтобы убедиться, что поблизости никого нет.
- Не надо на меня щериться, Макс. Это отрава. Я видел, как один парень, наевшись ее, дристал до тех пор, пока не подох.
- Это мое дело. - Макс закончил раскладывать водоросли, взял камень, положил его в корзину.
- И то верно, - согласился Василий. Затем сунул руку в карман, вытащил маленькую желтую луковицу и впился в нее зубами, словно в яблоко. Хрустя, он направился к адарейцам и принялся тыкать их в спины своей трубой.
Отвернувшись, Макс забыл о его существовании.
Его план выживания основывался на получении помощи от какого-нибудь партнера в лагере до тех пор, пока свои не найдут его сообщение и не придут за ним. Первая часть не удалась, вторая тоже явно провалилась, но он продолжал делать все необходимое для выживания. Он решил быть терпеливым, беречь силы и, когда его шанс придет, воспользоваться им.
Однажды вечером, после захода солнца, когда они уже лежали в койках, старый адареец подошел к Максу, сел напротив него и спросил:
- Как тебе это удается?
Макс приподнялся на локтях.
- Что именно?
- Как тебе удается существовать отдельно от нас, отдельно от всех?
Макс снова лег и закрыл глаза.
- Это нетрудно.
- Ты живешь здесь уже несколько недель, и ты все так же одинок.
- Человек рождается и умирает в одиночестве, - ответил Макс.
- Ни черта подобного. - Другие адарейцы подошли к его койке и бесшумно расселись во тьме на кроватях и полу, подобно сборищу призраков. Хихикающих призраков. Макс, почувствовав угрозу, резко сел.
- У вас свои представления о мире, у меня свои, - сказал он.
- Никто из людей не одинок, - возразил адареец. - Свои первые дни и недели в этом мире человек проводит, будучи связанным с другим живым существом. Ребенок девять месяцев живет в чреве матери, соединенный с ней пуповиной. Ты говоришь, что мы рождаемся одинокими, но роды - это процесс, в котором участвуют и ребенок, и мать. Даже в самых глухих и нецивилизованных местах…
- Подобных этой планете, - вставил кто-то, вызвав новые смешки.
- …При родах всегда присутствует кто-то третий, кто подхватывает младенца, когда он выбирается из материнского лона, и прикладывает его к груди. Рождение - это связь с другим человеком, оно подтверждает эту связь, несмотря на боль и страдания.
- Но это продолжается недолго, - возразил Макс.
- Ты шутишь? - удивился адареец. - Первые годы жизни человек полностью зависит от других, он связан с теми, кто удовлетворяет все его нужды. Взрослые заботятся о ребенке, и он отвечает им любовью. В период полового созревания, гормональной встряски мы отдаляемся от родителей и сближаемся с другими людьми - наставниками, друзьями, сексуальными партнерами.
Один из адарейцев толкнул локтем соседа, тот проворчал что-то. Макс не оглянулся посмотреть, кто это был, но старик повернул голову.
- И еще, вспомни, - продолжал он, - когда мы получаем раны или ушибы, у нас срабатывает безусловный рефлекс, присущий нам от рождения - мы кричим. Кричим, зная, что другие отреагируют на крик. Нам присущ еще один рефлекс - оборачиваться на крик боли. Неспособность к состраданию - дефект, болезнь, отсутствие основной черты, отличающей человека от животного.
- Ты говоришь это после того, как охранники обращались с тобой?
- Что? Разве ты не видишь, что они больны?
- Я не это хотел сказать.
- А что ты хотел сказать? - терпеливо переспросил старый адареец.
Макс свесил ноги с койки и выпрямился.
- Что вы делаете здесь, на нашей планете? - Он вытянул указательный палец. - Зачем вы здесь?
Адарейцы переглянулись. Как обычно, они, казалось, обдумывали свои слова вместе, прежде чем ответит кто-то один. Максу показалось, что в воздухе повеяло каким-то резким запахом.
- Мы прилетели сюда, чтобы торговать с вами, - ответил один из них, человек с песочно-желтым лицом и торчащими во все стороны волосами. - Это единственное место в галактике, где можно приобрести промышленные товары. На других планетах вещи либо делаются автоматически, причем они все время одинаковы, либо изготовляются вручную, и каждая из них индивидуальна. Но ваши заводы производят необычные вещи, которые одновременно и идентичны друг другу, и носят неповторимый отпечаток руки изготовителя.
Макс отмахнулся от этого. Он достаточно долго проработал политическим комиссаром и сразу распознавал пропаганду.
- Торговать можно и в космосе. Я спрашивал об истинной причине.
Запах, витавший в воздухе, стал горько-сладким, затем исчез.
- Ты имеешь представление о том, насколько уникальны обитатели твоей планеты? - наконец, спросил старик. - Ваши поселенцы говорят на дюжине языков, происходят из враждующих стран, и все же они объединились ради единой цели - чтобы превратить в оазис эту пустыню, больше никому не нужную.
- Хуже всего то, что заканчивать работу они предоставили нам, - сказал Макс.
- Аминь, - пробормотал адареец с зеленой кожей.
- Мы пришли сюда не по своей воле, - продолжал старик, - но те, первые поселенцы прибыли на планету по собственному желанию, шансов выжить у них практически не было, и все же они не только выжили, но и процветают. Какая же нужна вера, чтобы творить подобные чудеса! Они образовывали живые цепочки, все - мужчины, женщины, дети - выуживая из моря пропитание…
- Я знаю историю, - перебил его Макс. - Можешь пропустить урок для начальной школы. Если, конечно, не хочешь создать бригаду верующих и передавать ведра по комнате.
Адареец пошевелился, обернулся к остальным; они склонили головы друг к другу, не говоря ни слова. Через несколько секунд он ответил:
- Мы хотим оказать почтение духу двадцатого века.
Для Макса это имело еще меньше смысла, чем все предыдущие разговоры. Да, его народ хотел повернуть время вспять и остаться в двадцатом веке, но адарейцы слишком далеко ушли от этого.
- Что? Ты имеешь в виду открытие двойной спирали, первые генетические исследования?
- И не только это, - ответил адареец. - Это был век великих политических перемен, век людей, подобных Махатме Ганди и Мартину Лютеру Кингу. Впервые в истории люди получили возможность без кровопролития состоять в оппозиции своему правительству; впервые они смогли заставить правительства измениться без применения силы. Двадцатый век - век истинной демократии, действенной, живой, всеобщей.
- Ух ты. - Макс оглядел тесный барак, узкие койки, истощенные тела. - А вот я всегда думал, что это век отравляющих газов и атомной бомбы, концлагерей и Гулага, век массовых убийств.
- Ты прав, - помолчав, произнес старик. - Но у нас есть выбор.
- Что-то я не вижу никакого выбора, - возразил Макс. - Значит, вы говорите, что прилетели сюда главным образом для того, чтобы осмотреть большой исторический аттракцион?
Высокий адареец с выступающими венами проворчал что-то.
- Это не… - начал старик.
- Вот он, - перебил его Макс, указывая на высокого адарейца. - Разве он не сказал, что все мы в конце концов утонем? Это не наш выбор и уж никак не развлечение.
- Я такого не говорил, - холодно возразил зеленый.
Старик, протянув руку, сжал щиколотку своего соседа.
- Мы по очереди поддерживаем друг друга на плаву, и поэтому идем ко дну не сразу.
- Как вам будет угодно, - сказал Макс.
Старик пошевелился и взял какой-то предмет, лежавший рядом с ним.
- Вот, - он протянул предмет Максу. - Ты плывешь уже месяц. Я выиграл пари. Думаю, ты заслужил одну из этих двух мисок супа.
Макс взял миску обеими руками, поднес к лицу. Пахло луком, картофелем и укропом.
Старик прикоснулся к тыльной стороне ладони Макса, затем направился к своей койке. Остальные адарейцы один за другим поднимались, и все они, прежде чем вернуться на место, прикасались к чужаку, - сжимали ему локоть, слегка хлопали по спине. Адареец с зеленой кожей встал последним, и только он не дотронулся до Макса.
- Я сказал тогда, что утонешь ты, - произнес он. - И продолжаю так считать.
Когда он отвернулся, Макс спросил:
- Как тебя зовут?
Адареец замер, стоя боком к Максу.
- У нас нет имен. Мы - дерьмо, свиньи, монстры. Ты что, не слушаешь, что говорят вокруг тебя?
- А ты никогда не слышал пословицу: "Те, кто не помнит своей истории, обречены повторять её"?
Адареец остановился.
- Слышал.
- А те, кто помнит историю, обречены видеть, как приближается это повторение.
Адареец хмыкнул и пошел к своей кровати. Макс прикоснулся губами к краю миски и долго сидел так, наслаждаясь запахом еды. Снаружи в стены барака бил ветер, и песчинки стучали по металлической крыше, подобно тысячам крошечных ног.
Все остается по-прежнему, сказал себе Макс. Ему необходимо сохранять терпение и беречь силы, дождаться возможности изменить свое положение и воспользоваться ею. Когда придет его час, он сделает то же, что и Василий, то, что он должен сделать, и у него будет вода, еда и пара сапог.
Он медленно прихлебывал суп, и ему казалось, что его хватит на целую ночь, а когда суп кончился, Макс впервые за месяц почувствовал, что желудок его почти полон.
Шла неделя за неделей, и вот наступил День Переворота. На лугах и на склонах холмов сотни акров ила превращались в перегной быстрее, чем его успевали перевернуть и смешать с песком. Сорняки, самовольно выросшие на поле, вырывали с корнем и смешивали с компостом.
Лагерь пронизывали запахи разложения. От компостных куч несло фекалиями, на лугах воняло гниющими растениями, кровати, бараки и миски пахли ржавчиной, сами тела заключенных медленно разлагались. Но День Переворота был хуже всего; в этот день люди полностью погружались в разложение. Все обитатели лагеря медленно брели через болото, выстроившись в одну унылую цепочку, и перемешивали разлагавшуюся массу голыми руками. Капеллан сидел под зонтиком, время от времени протирая свои очки, и оповещал всех о своих планах по устройству на террасах садов и бескрайних полей.
- Здесь мы сделаем вот что! - орал он. - Мы покроем квадратный километр камней слоем почвы толщиной в один метр. Здесь вырастет самый удивительный, самый большой, самый прекрасный город на планете, прямо здесь, прямо на этом месте. Генерал Костиган лично сообщил мне о великой цели, которая стоит перед всеми нами.
Он все говорил и говорил в таком духе, пока плодородное поле не увеличилось в размере до четырех квадратных километров и не превратилось в новый Эдем. Но Макс слышал лишь имя Костигана - человека, который с радостью прикончил бы его при первой же возможности. Он опустил голову, словно это могло помочь ему спрятаться от Костигана, и продолжал набирать горсть за горстью сырого вонючего ила, пока грязь не облепила его целиком, и запах ее не просочился сквозь его кожу и не стал его частью.