Дикарь, отличавшийся ото всех меньшим ростом, плутоватой смешливой физиономией и шрамом поперек всего лба и темени, - по имени Ург, что на языке плиоцена значило "змея", - пожелал осмотреть камни, рождающие огонь. Николка передал ему кремень и колчедан. Ург, исследовав их на глаз, на вкус, на запах и на ощупь, стал высекать искры, светясь детской радостью. Искры падали на песок и пропадали; отыскать их там не удавалось, а искали все 20 человек и - с большой настойчивостью. Дикари начали сердиться, рычать и бить кулаками место, пожирающее искры. Тогда фабзавук подставил Ургу опилки, рассыпанные ровным слоем на плоском камне, и показал, как надо держать огниво, чтобы искры выходили густым пучком. Через пять-шесть сильных ударов опилки затлели. Николка поднес к ним сухой листик и раздул пламя… Как малые ребята, дикари стали рвать друг у друга чудодейные камни - каждому хотелось самостоятельно проделать тот же чудесный эксперимент. Вспыхнула свалка. Скальпель ехидно посмеивался:
- Гляди-ка, коммунисты-то разодрались!..
Николка утихомирил драку, принеся целую кучу кремней и осколков колчедана и раздав их первобытникам.
В течение следующего получаса мир и согласие царили на широком дворе под смеющимся осенне-грустно солнцем; только и слышны были: лязг камней, ожесточенное раздувание тлеющих опилок да дружеская собачья грызня из-за костей.
- Практические занятия по добыванию огня, - сыронизировал Скальпель.
Через полчаса каждый из дикарей умел высекать огонь и разводить костер. Николкины запасы топлива все ушли на эту науку. Двадцать костров пылало на дворе, двадцать дикарей торжественно отплясывали около них, - даже с перешибленной голенью скакал на одной ноге. Николка завершил свою науку, показав, как делаются из лыка и мочалы сумки для хранения огнива.
Но… "как волка ни корми, он все в лес смотрит", - говорит пословица… Получив знание и все принадлежности для добывания огня, дикари заскучали и действительно стали поглядывать с тоскою в сторону леса. Суровая обстановка первобытной жизни приучила их до самой глубокой ночи находиться в интенсивном движении. Из необходимости обеспечивать себе ежедневное пропитание рождалось это движение, а родившись, оно само стало необходимым. Короче говоря, дикарям нужно было тратить энергию. Правда, их желудки были набиты туго, на вечер оставалось достаточно мяса, и все же они заскучали. Только трое из двадцати - тяжелораненые Гух, Оджа и Вырк - не выказывали скуки: они укладывались спать. Остальные же определенно собирались улизнуть, но тут произошло событие, виновниками которого были сизая ворона и маленький Эрти. И событие это приковало краснокожих еще часа на два к коричневым человечкам.
На двор залетела ворона, самая обыкновенная ворона, "к-ка", на языке плиоцена. Она, по всей видимости, отбилась от стаи, пролетевшей незадолго перед этим реку. Мясо, лежавшее перед носом инвалида Керзона, привлекло ее воровское внимание. Но покой Керзона зорко охранял Эрти. Как только крылатая воровка сорвалась с ограды в направлении к этому мясу, Эрти схватил лук (с ним он и во сне не расставался) и пустил в нее меткую стрелку. Ворона упала с перебитым крылом. Дальше этого месть малыша не распространилась, и он позволил раненой птице забиться под ясли Живчика, - в стойле лошади все гонимые почему-то искали себе убежище. Эрти не считал своего поступка за подвиг. Иначе думали дикари: у них сразу отпало желание задать в лес деру. Послышались восторженные:
- Вах! - Айе! - Аххо! - Хуу!..
Толпа обступила малыша, а Николка, хлопнув себя по лбу, точно так же, как это проделывал Скальпель, опрометью бросился к пещере, осененный идеей. Когда он вернулся обратно с двадцатью луками и связкой стрел, Эрти громко ревел, потому что дикари успели расстрелять все его стрелы и даже поломать лук, а ученый медик катался в приступе не совсем незлобивого смеха.
Новые практические занятия - по стрельбе из лука - заняли дикарей до вечера. Скальпель посмеивался ехидно:
- Пускай я буду простоквашей Мечникова - если дикари не пристрелят нас, когда придет к тому время, а потом спалят лес… благодаря приобретенным от нас знаниям…
Не смущаясь его карканьем, Николка подарил дикарям еще копья и железные топоры. Краснокожий плиоценщик теперь был вооружен по последнему слову техники, - не ХХ-го, правда, века, а века железа, но и это на целый ряд тысячелетий должно было передвинуть историю его вперед.
Лишь тьма, подкравшаяся неслышно и незаметно, прекратила упражнения краснокожих в рубке, стрельбе и метании копья. В ограде же, перед пещерой, был разложен большой костер и над огнем, разведенным коллективно, зажарены были целиком остатки быка и львов: усиленные занятия требовали усиленного питания.
Дикари были настолько взбудоражены впечатлениями дня, что о сне даже и не помышляли. Смех, возбужденные перекликивания через костер, шутки, состоявшие в размалевании углем лица себе и друг другу, наполняли освещенный огнем двор самой непринужденной веселостью.
Костер постепенно угасал, непроизводительно пожрав трехдневные запасы топлива. Стало зябко. Дикари, задремавшие было, повскакали, ежась от холода, и вдруг один за другим выбежали со двора. Но они не захватили с собой оружия, и раненые остались у костра. Приятели недоумевали, - впрочем, недолго. Через минуту дикари вернулись с накинутыми через плечо звериными шкурами. Очевидно, перед тем, как произвести налет на двор, они побросали связывающую движение одежду и в первобытной своей беспечности тотчас забыли о ней. Ночная свежесть вернула им память.
Друзья с помощью мастодонта завалили ворота громадными валунами, нагромоздив их друг на друга. На ночевку же все отправились в пещеру; на дворе остались: Живчик, мастодонт, олень и стая собак. Мъмэм без приглашения взял на руки раненого Керзона. Николка захватил с собой тлеющую головешку, чтобы перед сном, по совету медика, согреть пещеру и провентилировать ее. Промозглая сырость и едкий запах хищника резко бросились в ноздри и дикарям, и людям XX века после долгого пребывания их на свежем воздухе. Эрти уже спал, завернувшись в меха, и не чувствовал прелестей окружающей его атмосферы.
- Тэ-тэ-тэ… - протянул медик. - Здесь большой костер разложить надо, иначе мы рискуем задохнуться.
- Ступайте за дровами, - предложил Николка.
- Благодарю покорно! - воскликнул медик. - Я люблю гигиену, но еще больше жизнь…
В лесу вступила в права ночная жизнь: ревели львы, медведи и махайродусы, зычным мяуканьем отзывались тигры и пантеры, выли вечно голодные волки. Однако дров не было, а спать в такой удушливой атмосфере значило, в лучшем случае, проснуться с головной болью и насморком. Это желание у фабзавука отсутствовало и, тем более, у медика. За дровами нужно было идти, как ни крутись. Друзья препирались, а краснокожие с интересом прислушивались к ним, ожидая новых чудодейств: иначе для чего так много говорить и размахивать руками? Николка собрал со всей пещеры хворост и древесные щепы, но этого хватило бы только на десять минут и требуемой тяги не дало бы. Ему пришло в голову обратиться за содействием к краснокожим.
- Дров надо, понимаете? - сказал он.
- Дъроу нато маете… - повторил вслед за ним лукавый Ург, а все остальные загрохотали и долго били себя руками по бедрам.
- Дурачье!.. - обиделся Николка.
- Тураче!.. - снова повторил Ург, расплываясь в улыбке до ушей.
Хохоча во всю глотку, на помощь Николке выступил Скальпель.
- Я с ними начну по-латыни, - объяснил он. - Дерево будет "арбор". Может, поймут… - И он сказал, для ясности тыча в потолок: - Арбор! Арбор!
Однако его так же хорошо поняли, как и Николку. Только пантомимное жестикулирование разрешило трудное дело.
Первым понял Мъмэм.
- Дъру! - воскликнул он с такой интонацией, будто упрекал приятелей за недогадливость.
- Не дру, а дров, - по привычке поправил его Николка, - хотя дело не в названии, а в том, как их достать.
Краснокожим это нисколько не показалось трудным. Не трогая каменной баррикады, которая ими была сооружена после своего входа в пещеру, они без колебания направились в самый темный угол. Николка поспешил за ними с факелом в руках, - для факела он использовал брошенную за ненадобностью дубину.
У пещеры было два выхода. Второй скрывался за громадной каменной плитой, торчмя поставленной к стене. Дикари понатужились и сдвинули плиту с места. Ход шел вверх под углом в 45 градусов. Он не был искусственного происхождения, - на это указывали разноцветные гальки, хрустевшие под ногами, и крутая извитость канала. Шли минут пять. Удобнее всех было идти Николке, потому что он замыкал шествие и освещал себе путь. Он с интересом рассматривал вымытые стенки тоннеля, - пласт за пластом поднимался кверху; пласты земли - страницы из книги о прошлом земли. "Сюда бы Скальпеля, - думал Николка, - скажу ему об этом завтра…" В одном месте его поразил отвесно поставленный к стене камень. Камень мог быть только принесенным сюда, за ним что-нибудь скрывалось, - может быть, третий ход. Но дикари прошли мимо, не уделив ему никакого внимания. Верхнее отверстие хода закрывалось второй плитой. Ее приняли в сторону, и лесная жизнь разноголосицей опрокинулась на головы вылезавших из тоннеля.
Вооруженные железными топорами, краснокожие вели себя вызывающе: пели, кричали, шутили. Никакой робости перед ночной тьмой, хранившей жуть, они уже не чувствовали: так резко изменилось их сознание от нового вооружения.
Мъмэм, попав в родную сферу, снова выявил свои предводительские обязанности. Половину отряда он поставил на рубку деревьев и собирание хвороста, другую половину - на стражу. Леопард, свалившийся неизвестно откуда на головы рубщиков, не успел даже пустить в ход своих клыков и когтей; он упал в ту же минуту, сраженный дружными ударами топоров.
Поставив на старое место плиту, загораживающую выход, дикари тем же путем вернулись в пещеру, нагруженные дровами и тушей убитого зверя.
- А у меня для вас сюрприз, - не удержался Николка при виде Скальпеля.
- Ну-те-с! - приготовился Скальпель слушать.
Николка, вопреки своему желанию, принужден был рассказать ему о пластах и странном камне. Пласты ученого медика интересовали мало, но камень - сильно. Из-за последнего он немедленно полез в тоннель, не желая дожидаться утра. Ему сопутствовали Николка и Мъмэм, остальные занялись костром и приготовлением ко сну.
Мъмэм не понимал, почему беспокойные человечки опять лезут в тоннель вместо того, чтобы ложиться спать, как на то указывало позднее время. Но он был дикарь и, кроме того, предводитель. Как дикаря, его интересовал каждый шаг человечков, как предводителя - каждая их экскурсия, сопряженная с опасностью.
В общем же он относился довольно равнодушно к этой поздней экскурсии и позевывал нетерпеливо, пока медик при свете факела рылся в горизонтальных напластованиях тоннеля. Но как только человечки остановились около плоского камня, а Скальпель засуетился в приступе изыскательских чувств, Мъмэм хлопнул последний раз челюстями и сомкнул их в нервной настороженности. Его смущало какое-то воспоминание.
- Ну-ка, друг, камешек бы долой, - обратился к нему медик.
Дикарь дернулся вперед для исполнения просьбы и отвернулся обратно, словно камень для него был чем-то запретным.
- Он боится, - констатировал Скальпель.
Более правильно понял его Николка:
- Ему мешает какое-то воспоминание; может быть, запрещение.
- Ну-ка, Мъмэмчик! - Николка уперся грудью в камень и заразил азартом нерешительного дикаря. Тот подвел плечо, как рычаг, и легким движением обнажил в стене черную нишу. После этого он произнес извиняющимся тоном:
- Пъпа арийя…
Приятели переглянулись. Скальпель побледнел, как это всегда бывало с ним в решительную и торжественную минуту. Николка с факелом полез было в нишу, но был остановлен сзади, пойманный за пояс могучей рукой.
- Пъпа арийя, - торжественно повторил дикарь, указывая в углубление.
- Ну и черт с ним! - в досаде воскликнул Николка, которому хотелось спать. - Папа, так папа, ведь не мама?!..
- Пъпа арийя… - смущенно пробормотал дикарь и попятился к противоположной стене.
В маленькой пещерке лежал продолговатый предмет, укутанный со всех сторон шкурами. Николка без всякого уважения вытянул его в проход, Скальпель с трепетавшими щеками склонился над ним и осторожно развернул шкуры. На них глянуло задорным волосатым рыльцем иссохшее от времени лицо "папы арийцев"…
Это был мумифицированный трупик, сплошь покрытый густой шерстью. Он удивительно напоминал малыша Эрти своим ростом, длинными руками и детской головкой. Но волосы, ореолом покрывавшие его лицо, были седы; оскаленные из-под уплотнившихся губ зубы - желты; передняя часть лица походила на рыло животного, и от крестца отходил десятисантиметровый хвостик…
9
"Папа арийцев". - Медик трактует о заре человечества. - Плиоцен - век гигантов. - О первобытной родине человечества. - Погребенная Гондвана. - Великое переселение. - Вырождение плиоценщиков. - Скальпель против революций вообще. - Николка обещает не вмешиваться в "семейные отношения" плиоценщиков
Целых два дня, забыв о пище и питье, забыв о суровом плиоцене, о надвигавшейся неумолимо зиме, Скальпель отдавался изучению высохшего трупика. К великому смятению краснокожих, он сначала в течение десяти часов мочил его в воде, затем парил над раскаленными камнями и, наконец, изрезал по всем направлениям.
- Это - жестоко, но этого требует наука, - оправдываясь, говорил он. Впрочем, по истечении двух дней, с кропотливостью часовых дел мастера, Скальпель снова собрал весь труп, сшил его и даже причесал. "Папа арийцев", в результате всех этих манипуляций, стал выглядеть значительно моложе и свежее.
На третий день, поймав вернувшегося с охоты Николку и прижав его к стене, на виду двадцати пар первобытноизумленных глаз, Скальпель разрядился лекцией:
- "Пъпа арийя" - не обезьяна, милостивый государь, как изволили вы легкомысленно выразиться, и не ребенок, что можно было подумать с первого взгляда. "Пъпа арийя" - взрослый индивид. Скажу больше и скажу смелей: он - человек, находящийся в весьма преклонных летах, - его коренные зубы стерты почти до основания, его черепные швы исчезли, сгладились под влиянием времени. "Пъпа арийя" - старик… проникнитесь, милостивый государь, должным вниманием и должным уважением к тому, что я имею вам сообщить…
- Проникся… - пробормотал Николка, на самом деле проникаясь отчаянием, так как видел, что заряд медика велик и десятки минут не в состоянии исчерпать его.
- Я вам дал доказательства, - непреклонный, как базальтовая гора, продолжал медик, - дал доказательства, что исследуемый нами труп, вернее - мумия, принадлежит индивиду почтенных лет, но я еще не доказал вам, что он - человек…
- Я же верю вам… - рванулся Николка в сторону.
- Милостивый государь! - вскричал медик и поймал Николку за пояс. - Милостивый государь! Вера - чушь! Коммунист не должен говорить такой ерунды. Коммунист всегда и во всем должен требовать доказательств! Всегда доказательств, и во всем доказательств, и больше ничего!.. Слушайте…
Убитый ловким дипломатическим ходом, Николка упал на землю, куда его, кстати, увлек ученый медик, и, стиснув челюсти, обрек себя на мученичество. - "Все равно, больше часа слушать не стану", - успокоил он себя.
- Слушайте! - еще раз предупредил медик и стал извергать каскадом выношенные в течение двух дней убедительные фразы: - Он - человек, но человек зари человечества, т. е. в нем мы имеем ту переходную форму, которую ученые всех стран и народов безуспешно искали на земном шаре и не найдут. Не найдут! - клянусь вам в этом прахом чьей угодно бабушки!.. Но - спокойствие! Я вам сказал, что он человек. Что меня привело к такому убеждению? Череп. Прежде всего, череп. Его объем в два раза превышает объем черепа самой высокоразвитой человекообразной обезьяны. Толщина лобной и теменной кости - всего 10 миллиметров, т. е. лишь на 4–5 миллиметров отличается от толщины соответствующих костей современного человека. Лоб, правда, еще очень покат, но он совершенно не имеет костных гребней, столь характерных для обезьяны. Надглазничные дуги резко выражены, очень резко для человека, но они не больше дуг неандертальца. Затылочная кость еще имеет сильную бугристость, однако с обезьяной и тут нет никакого сравнения. Рисунок борозд мозга, оставившего свой отпечаток на внутренней поверхности черепа, прост, но он все-таки сложнее рисунка обезьян…
- Череп, уважаемый товарищ, определенно, я подчеркиваю, определенно указывает на то, что испытуемый нами субъект принадлежит к роду так называемого разумного человека… Теперь - лицо. Оно, правда, еще совсем обезьянье. Но ведь я не говорю, что мы видим перед собой современного человека. Я говорю, что это переходная форма от животного к человеку. Это - эоантроп, "заря человека", и ему, как таковому, вполне приличествует иметь слегка звериное рыло, иначе никакого бы перехода и не было и пришлось бы допустить, что человек извечно был создан богом и таким существовал с самого начала мира…
- Теперь я, чтобы не насиловать вашего внимания, - а оно у вас, надо признаться, совсем "опервобытилось" - да-да, не возражайте, - я коротко перечислю отдельно и звериные и человеческие черты тела нашего эоантропаю… Смотрите, вот где еще сидит зверь, - хвост!! Затем - длина рук - до колен!! Затем - бедро, оно сильно изогнуто - как у обезьяны. И - самое главное - все тело покрыто густой растительностью!.. Человеческие черты - нога! Великолепная нога, вполне приспособлена для хождения, может быть, в слегка согнутом состоянии. Ступня! Хватательные способности отчасти сохранились, большой палец оттопыривается в сторону, но подошва - типично человеческая, с вырезом у внутренней стороны и совершенно лишенная волос.
- Туловище! Антропометрическое правило гласит: у человека туловище всегда короче общей длины ног, у обезьяны - наоборот. Здесь мы видим вполне человеческие пропорции… Зубы! Коренные еще носят обезьяньи следы, передние - более или менее человечны: клыки пустяковые, такие и среди современного человечества еще попадаются, например, у меня… Вот вам все.
- Вижу, что вас смущает малый рост эоантропа. Но, милый друг, вспомните, что он - первобытнее наших первобытников очень и очень намного. Я потом скажу, к какому геологическому периоду его можно отнести. Сейчас я остановлюсь на малом росте. Его рост - карликовый, как вы замечаете. Но… вспомните предка лошади, вспомните предка слона, вспомните, наконец, эоценовых предков всего млекопитающего мира, к какому относится и человек. Разве они не были карликами? Предок лошади, живший в эоцене, едва достигал тридцати сантиметров. Это - так называемый эогиппос, т. е. тоже "заря", но "заря лошади". Предок слона - меритерий, - живший, приблизительно, в то же время, был величиной со среднюю собаку. Предок жвачных животных - аноплотерий - достигал, самое большее, величины осла, а чаще величины некрупной свиньи, и пр., и пр., и пр., и пр. Какой вы отсюда сделаете вывод?
- Я вывожу… - начал Николка, но его горячо перебил Скальпель: