- Третье, одинаково близко примыкающее и к первому, и ко второму: у них нет стимула к соревнованию, нет стимула, благодаря которому отбирались бы сильнейшие и способнейшие. Они, вследствие своей близкой родственности, все наделены почти одинаковыми качествами… За двадцать лет они не сделали ни одного изобретения в своей технике, ни одного усовершенствования. Гух говорит: как жили наши отцы и деды, так и мы живем. Но я склонен даже подозревать, что они немало перезабыли из знаний своих отцов и дедов. Если бы рядом с ними жила вторая орда, и в этой орде было бы произведено какое-нибудь усовершенствование в оружии или открытие в природе, это заставило бы их ворочать мозгами в том же направлении; их же никто к тому не понуждает, и они не ворочают… Даже "папа", служивший раньше громаднейшим стимулом к прогрессу, средством к отбору сильнейших, ими теперь заброшен за полной ненадобностью. Ведь права на обладание им никто теперь у них не оспаривает. Таково третье положение…
- Еще два слова о "папе". Вас, наверное, интересует, почему он так похож на маленького Эрти и почему он мумифицирован. На первое у вас самого ответ должен быть. Я уже вам говорил, что дети, по известному биологическому закону, воспроизводят в своей внешности внешность далеких предков; с годами это их сходство теряется. Между прочим, благодаря этому сходству я укрепился в мысли, что в лице "пъпа арийя" вижу перед собой далекого предка, по крайней мере - эоценового времени, краснокожих великанов. Теперь о мумификации. Она указывает на крайнюю сухость той стороны, где "папа" жил, где он умер и где был погребен. О последнем можно сказать определенней. Погребен он был в песке - песок у него в ушах, в глазах, в ноздрях и в шкуре - в местности жаркой и не знающей осадков, только там могла произойти такая идеальная мумификация. Изрядное время пролежал он в песке, пока его не извлекли оттуда на свет божий и не сделали знаменем, вокруг которого объединились сильнейшие, знаменем прогресса…
Минута молчания. Ровно минута, потому что за это время Николка успел двадцать раз вдохнуть и выдохнуть воздух, собираясь с мыслями. Он был немного взволнован, поэтому сделал лишних четыре вдыхания: его нормой считалось 16 в минуту. Потом - вопрос из глубины сердца:
- Доктор, неужели они вырождаются?
- Вырождаются, мой друг.
- И этому нельзя помешать?
- Можно, мой друг.
- Что надо сделать?
- Вернуть их обратно в среду их соплеменников.
- А сами-то они знают, что их ожидает?
- Нет, мой друг, они живут, как птицы небесные.
- И они не собираются обратно?
- Поинтересуйтесь. Спросите у них сами…
В последнем ответе скрылась какая-то загадочность, недоговоренность. Николка вонзился испытующим взглядом в лицо медика, но лицо, вытянув губы дудочкой, засвистало с деланным равнодушием:
- Фи-фью-фью-фью… Фи-фью-фью-фью-фью…
"Фокусничаешь, дядя!.." - с подозрением отошел Николка от лукавого медика.
На берегу реки его ожидали краснокожие, развлекавшиеся от нечего делать метанием плоских камешков в реку. Камешек бросался горизонтально к воде, и задача заключалась в том, чтобы заставить его сделать несколько прыжков по зеркальной поверхности, прежде чем потонуть. Этому занятию научил их Николка, считавшийся в данном виде спорта непревзойденным чемпионом: он заставлял камень прыгать 15 раз подряд.
- Къколя! Къколя! Прия. Уах!.. - приветствовали его шумно дикари, спеша показать новые свои успехи в метании.
Но Къколя был мрачен и к игре не выказал расположения: лукавый медик вечно какую-нибудь заковырку преподнесет. После его зловещего предсказания даже это невинное развлечение краснокожих Николке представилось в другом свете: взрослые люди занимаются ребяческой игрой! Не один ли это из признаков вырождения?!
Машинально поднял Николка удобную плитчатку, машинально запустил ее в реку, утопив на первом прыжке, и, совсем омраченный, опустился на белый сыпучий песок, вперив грустные очи в далекий горизонт. Надо бы поговорить с дикарями, но как с ними говорить, когда они ни бельмеса не понимают?! Скальпелю это легко, потому что он знает несколько языков, переберет все и найдет, в конце концов, подходящее слово… Потом - такая отвлеченная тема: вырождение и мероприятия против него! Попробуй-ка объяснись мимикой. Ведь это не охота, где слов не нужно, где достаточно порычать, помяукать, повыть да помахать на разные манеры руками, и тебя сразу поймут, о ком говоришь… А Скальпель - свинья! Любит загадочки-заковырочки; знает что-то и скрывает по подлому своему обыкновению. А попробуй с ним начистоту поговорить, - сейчас же прикинется обиженной овечкой: "Что вы, друг мой? Это вам померещилось! Я ничего не скрываю, и нет у меня таких привычек. Вы болезненно мнительны, батенька… вам надо полечиться…" И заведет волынку на полчаса… Тьфу!..
Подошел Мъмэм, покинув шумную ватагу играющих, опустился на песок подле страдающего Николки и, пытливо глянув ему в глаза, спросил участливо:
- Къколя - рудж круда?
Как раз перед этим у Николки на охоте открылось кровотечение из раненой груди. Теперь Мъмэм, при виде его угнетенной позы, предположил, что причиной тому растревоженная грудь.
- Нет, - отвечал Николка, - грудь не рудж… Душа по вас, черти красные, болит, вот что…
- Ай-яй-яй-яй!.. - тоскливо закачал головой Мъмэм, будто понимая Николку.
- Вот те и ай-яй-яй! Ведь вы, эфиопы, вырождаетесь, медик говорит… обратно на родину вам надо идти…
- И-и? - ухватился Мъмэм за последнее слово, единственно понятое им из длинной фразы.
- Ну да, "и-и". Туда, на юг, где остались ваши братья-фрааръы.
- И-и фраар?
- Да-да, к фраарам, туда, за море и горы… Это по-вашему будет… черт, как это Скальпель говорил?.. Да! За "мра" и "гири"… Понял: "и-и к фраарам, за мра и гири".
Николка сам не ожидал такого эффекта: Мъмэм понял его. И опечалился вдруг.
- Ноо… - произнес он безнадежно и залопотал быстро-быстро, с жаром колотя себя в грудь.
Теперь Николка уже ничего не понимал, кроме отдельных слов, обозначающих родство, вроде: пътар - отец, матр - мать, джанни - жена, и понимал, что у дикаря на душе не так уж спокойно, как до сих пор показывал его невозмутимо-беспечный вид.
Остальные краснокожие тотчас побросали свои камешки и в волнении окружили вождя. Они не оставались безучастными к его стенаниям. У них вообще не было индивидуальных эмоций: радость одного немедленно охватывала всех, горе становилось общим горем. Но здесь не простое сочувствие выражалось вождю, здесь было натуральное общественное горе.
Встревоженный, прибежал на шум Скальпель, но не подошел близко, а остановился в отдалении. Прислушался к жалобным и возмущенным крикам и… и удалился не спеша, без сочувствия на лице…
Николка предоставил дикарям свободно изливаться в течение нескольких минут, потом поймал мгновение и зашипел, водворяя тишину. К нему уже относились с достаточным уважением, как к отличному организатору охот. Ведь это он - не кто иной - научил их волчьими ямами ловить зверя, загонять в отгороженное место копытных, стрелять из луков дружно и убийственно по команде "пли". С ним теперь считались больше, чем с медиком, о врачебном искусстве которого было порядком забыто.
Но, водворив тишину, Николка не знал, что делать дальше. Говорить? Что? Опять о горах и море? Положение как будто глуповатое. Все уставились на него жадными глазищами, а он сидит пентюх-пентюхом и лупает бессмысленно зенками. И все слова, какие знал, вылетели.
После трех минут добросовестно-нелепой игры в молчанку у Николки заискрились глаза смехом. Одновременно вернулось самообладание.
- Братцы! - воззвал он, сурово расправляясь с невольной улыбкой. - Вам надо и-и к фраарам, туда, на юг, за мра и гири…
Новый взрыв шумной скорби повлекло за собой это приглашение. Опять заударяли молоты-руки в гулкие груди. Опять птаръы, матръы и Джанни выступили на сцену.
- Тьфу, черт! - рассердился Николка. - Этак я никогда с ними не сговорюсь… Доктор! Доктор! Где вы там?.. Идите на помощь!..
- Я здесь, мой друг, - немедленно отозвался Скальпель, скромно появляясь из-за ближайшего валуна. - В чем я должен помочь вам?
- Вот надо с ними поговорить…
- На какую тему?
- На ту тему, почему они воют.
- Я с удовольствием исполню вашу просьбу, - согласился медик, - но с условием, что вы откажетесь вмешиваться в их семейные дела…
- ?!
- Да-а, милый друг. Мы так мало знаем о быте плиоценового человека, о его семейных и прочих установлениях, что своим вмешательством можем только вызвать катастрофу.
Николка продолжал недоумевать: что имеет в виду "дальновидный" медик?
- Видите ли, - стал разъяснять тот, - в среде их может быть какой-нибудь конфликт, какое-нибудь противоречие, которое по природе своей должно быть изжито медленно-осторожно…
- Эволюционно… - подсказал Николка, относившийся скептически к эволюциям в общественных явлениях.
- Пускай будет эволюционно, если это слово вам более нравится… А мы с своей культурной скороспелостью, со своим увлечением НОТом, с горячкой людей века аэроплана и электричества, захотим ускорить решение этого противоречия, не учтя - да и сумеем ли мы учесть? - специфические особенности первобытного времени.
- Важно сказано! - одобрил Николка. - Теперь жарьте о своем конфликте. Вам, кажется, можно и не вступать в разговор с дикарями?
- Совершенно верно, мой друг. Я достаточно знаком с положением вещей в нашей орде. Об этом мне подробно поведал раненый Гух. Ваша правда: мне не требуется новых разговоров. Но прежде чем сообщить вам о существующем в орде конфликте, разрешите получить ваше слово, что вы не будете делать глупостей.
- Я глупости делать перестал с 10-летнего возраста, - пробурчал Николка. - 10-ти лет я уже помогал отцу зарабатывать на хлеб…
- Верю, мой друг. Я неправильно выразился. Вы должны дать мне слово, что не станете вмешиваться в семейные неприятности наших первобытников.
Крепко зная, что в первобытном обществе семьи не должно быть, Николка громко и торжественно провозгласил:
- В семейные неприятности не буду вмешиваться!.. - а про себя добавил: "Медик в калошу сел, ха-ха!"
- Вот спасибо, друг, - радостно вздохнул Скальпель, не помышляя ни о каком подвохе. - Теперь я вам расскажу все.
- Сыпьте! - приготовился Николка слушать.
Они ушли в сторону от шумливой ватаги и сели на берегу возле самой воды.
- Должен вам сказать, - начал медик, - что наши 20 красных друзей не представляют собой целой орды, они лишь часть ее, - правда, наиболее существенная. Вся орда, как я говорил раньше, насчитывает в себе около 50 человек, - есть женщины, дети, старики и инвалиды; все они находятся отсюда на расстоянии одного дневного перехода. Женщин и детей, если я правильно понял Гуха, очень незначительный процент. Орда недавно, всего месяц назад, подверглась нападению со стороны звероподобных двуногих, выродков из человеческого рода, наших старых знакомых, разгромивших нашу пещеру и двор. Нападение было совершено в момент отсутствия боеспособных членов орды, занятых в это время охотой. Выродки взяли в плен много женщин и детей, из которых половину тут же съели (да, да, людоедство у них распространено вовсю), половину забрали с собой для этой же цели. Вот тогда-то и Эрти попался к ним, и его ждала та же горькая участь, если бы не мы. Остальные, успевшие скрыться в пещеру, отбились кое-как и остались живыми. Погибло около 30 человек и столько же осталось…
- Гух говорит, что после этого разгрома у них, у охотников, окрепло давнее стремление покинуть эти холодные местности, уйти туда, где стоит вечное лето - "сама", где солнце - "суриа" - горячее и ласковое, где много "арийя", где много "нари" - женщин. Последний вопрос более всего интересовал дикарей, так как их жены в большинстве своем погибли. Но, друг мой, им пришлось считаться с желанием всего коллектива. Старики наотрез отказались идти в столь далекую дорогу: они - дряхлы, слабы, немощны, они не вынесут всех тяжестей ее и они не отпустят от себя женщин и детей. Заметьте, я не становлюсь ни на ту, ни на другую сторону, а стараюсь быть вполне объективным… Я спрашивал Гуха, разве охотники не смогли бы уйти одни - без женщин, стариков и детей? Я задал этот вопрос с намерением узнать крепость семейных уз, существующих в орде. Увы, мой друг, эти узы весьма непрочны… Стоять друг за друга, охотник за охотника они готовы до последней капли крови. Здесь, в охотничьем молодняке, узы дружбы отличаются крепостью необыкновенной, но в орде?.. Мне ответили приблизительно так: мы давно бы ушли одни, но мы не знаем дороги, и, кроме того, на одной мясной пище трудно прожить… Они, видите ли, считают ниже своего достоинства собирать плоды, овощи и коренья. Это специальность "абаля" - слабых… Я подозревал, что и с нами они держатся до тех пор, пока не исчерпан наш запас фруктов и ягод… О непрочности связей между охотниками и остальной ордой говорит и тот факт, что до сих пор наши гости ни разу не выказали беспокойства о своей орде, а ведь прошло уже трое суток, как они с нами, да еще трое суток, как они покинули орду… Увы, в первобытном обществе, если только можно употребить здесь слово "общество", царят грубо материалистические отношения. Не таким я себе представлял первобытный коммунизм…
- Значит, вы заблуждались, - сказал свое слово Николка. - И не знаю я, почему вы говорите о каком-то грубом материализме, когда здесь, судя по вашему рассказу, самый настоящий - чистой воды - жизненный материализм. Почитайте Генриха Эйльдермана "Первобытный коммунизм и первобытная религия", и вы скажете, что иначе никак нельзя представить отношений в первобытном человечестве, как только основанными на взаимных материалистических интересах.
- Эйльдермана я не читал, - сознался Скальпель, - и вряд ли теперь удастся прочитать его, но дело не в этом. Я вам рассказал все без утайки и повторяю еще раз, что вы не должны вмешиваться… Это должно разрешиться само собой, без нашего участия.
- Во что вмешиваться? - переспросил Николка, не желая давать слово на неясное требование.
- Вмешиваться в семейные отношения…
- Ага! В семейные отношения не буду вмешиваться. Даю слово.
10
"Эх, олкки жълон!..". - Плиоценщики выражают желание вернуться к своим старикам. - Заготовка продовольствия. - Охота па лошадей. - Революция в быту плиоцена. - Друзья устраиваются на зиму в пещере. - Социологический спор между фабзавуком и медиком. - Второе пари Скальпеля
- Ну, ребятки, - на другой день рано утром сказал Николка дикарям, - собираемся на охоту - на мргайю. Будем ловить много-много крупных зверей, много мрга. А потом пойдем - значит, и-и, - к вашим птарам, матрам и джанкам, у кого они есть…
Скальпель нежился в пещере, выжидая, когда пройдет утренняя свежесть; поэтому оратор, не боясь быть разоблаченным, был откровенным:
- Мы захватим с собой птаров, матров и прочий балласт и тогда айда на вашу родину. Понятно? И-и туда - татра, - и он махнул рукой на юг.
Дикари взвыли восхищенные, воем подтверждая, что, хотя оратор выражался крайне темно и причудливо, они все же понимают его. Вслед за дикарями взвыли и собаки, почуявшие в криках своих друзей радость предстоящего разгула по широким степям, по крутым горам, по непролазным дебрям…
- Да, - продолжал Николка, - уйдем за мра и гири… Скальпелю натянем нос и старикам тоже. Стариков ваших я понимаю отлично и сочувствую им: они пекутся о себе, но одновременно - невольно, конечно - и о сохранении коллектива. Не будь стариков, вы давно бы разбежались в разные стороны. Скальпеля я тоже понимаю, но не сочувствую: он принципиальный противник всяких революций и, в особенности, революций общественных. Я ему дал слово, что в ваши семейные отношения вмешиваться не буду, и я сдержу это слово, потому что у вас семьи нет, а есть орда, но я все-таки вмешаюсь в ваши возрастные отношения, в отношения между стариками и молодежью… Со стариками, без сомнения, нам придется немного повоевать, а если они откажутся идти, мы их просто свяжем и погрузим на Дудушку…
- Мы должны заготовить много мяса - "мса", много плодов - "пъла" - и всякой другой растительной пищи. Мы должны дождаться, когда выпадет белый снег - "пандъра сии", когда вода - "уда" - сделает "крак"; тогда мы перейдем Волгу, вот эту "ръкха", и дунем на юг, где жарит солнце, где народищу - уйма и где весело жить, эх, елки зеленые!..
- Эх, олкки жълон!.. - подхватил проказливый Ург, давно смотревший непосредственно в рот чудаку Къколе.
- Эх, олкки жълон!.. - покатилось по всем охотникам, и это восклицание с тех пор стало ими применяться универсально: наступит ли кто ногой на колючку, промахнется ли из лука в зверя, попадет ли - все равно "олкки жълон!"
В полдень, вернувшись с богатой охоты (тур, медведь и два оленя), Николка объявил Скальпелю о желании краснокожих вернуться в орду.
- Это вы их подбили… - подозрительно заметил медик.
- Каюсь, - сказал Николка, - мне очень хочется побывать у них в гостях.
- Но… - предостерег Скальпель. - Слово?..
- Мое слово крепко, - усмехнулся Николка и, чтобы его потом не укоряли в вероломстве, повторил торжественно: - В семейные отношения - ни-ни…
- Ну, то-то же, - успокоился медик. - А желание ваше приветствую.
- Но мы думаем сначала запастись продовольствием, - сказал Николка.
- Это вы думаете, - поправил его медик. И он был, конечно, прав, так как дикари жили изо дня в день и о возможностях делать запасы даже не подозревали.
- Впрочем, это все равно. Приветствую. Давно нужно было. Наступает зима, охотиться становится труднее.
Скальпель дал согласие за себя, за трех раненых и за Эрти, что они все мясо, приносимое охотниками, будут регулярно, каждый день, коптить, сушить и засаливать. Кроме того, он пообещал научить своих пациентов выделывать снятые с животных шкуры, чтобы впоследствии из них нашить зимней одежды. Последнее было не лишним - у дикарей в выделке шкур господствовал самый примитивный способ: они сначала очищали их кремневыми скребками от мяса, жира и сухожильных растяжений, затем сантиметр за сантиметром пережевывали, обильно смачивая слюной. Таким способом много шкур не выделаешь, и желающих на эту работу находилось всегда мало.