* * *
А утром - ночь мы провели на суше, в американских казармах - началась работа.
Дел предстояло переделать немало. Во-первых, на лодках обнаружилось множество мелких неполадок: любую из них легко можно было исправить в море, но в базе, без помех, это было делать гораздо удобнее. Во-вторых, торпедисты извлекли торпеды из аппаратов, проверили и заново все смазали - эту процедуру им нужно было проделывать регулярно. В-третьих, нужно было пополнить запасы топлива и масла, продовольствия, питьевой воды, лекарств, запасных частей. Нашлась работа и нам с Вейхштейном: оказалось, что наши грузы были уложены не совсем удачно, что пусть не сильно, но сказывалось на остойчивости лодки. А значит, влияло на скорость и на мореходные качества, вызывало повышенный расход топлива. Мириться с этим Гусаров не хотел, поэтому пришлось все извлечь, и загрузить снова. Сложность заключалась в том, что американцы не должны были узнать об "особом" грузе, предназначенном для ангольского объекта. Для этого нам пришлось укрывать ящики и коробки брезентом и мешковиной - только бы никто не увидел маркировку на контейнерах - а саму повторную погрузку мы провели поздно вечером.
После этого обе лодки погоняли дизеля на всех режимах, не выходя из акватории бухты, проверили все системы, чтобы исключить вероятность выхода в плавание с не устраненными неисправностями.
Так прошло три дня.
А утром четвертого - последнего - дня в базе американцы предложили провести экскурсию для командиров. Гусаров и Комаров согласились - правда, сами они не поехали, так как лодки заканчивали приготовления к выходу, и отправили командиров, в которых в данный момент не было особой необходимости. В группе оказались и мы с Вейхштейном. Сразу после обеда к пирсу подъехали два джипа - маленькие, но мощные открытые машинки: грубовато слепленные, они отличались удивительной прочностью и проходимостью. Вейхштейн мимоходом сказал, что американцы такие машинки поставляют нам по ленд-лизу, и называются они "виллисами".
Нашим провожатым оказался тот самый переводчик, что встречал нас на пирсе. Все предыдущие дни он сопровождал командиров - Гусаров и Комаров мотались по базе, да еще совершили "дружеские визиты" к командованию базы, где без переводчика было просто-напросто не обойтись. Без лишних проволочек он подошел к нашей группе, и представился:
- Яков Михайлов, офицер связи ВМС США.
Не знаю, как другие, а я был удивлен. Он что, русский? Я так и спросил, пожимая ему руку.
- Ну да. Я из эмигрантской семьи, - пояснил Михайлов. Больше он на эту тему распространяться не стал. - Ну что, поехали?
Джипы пронеслись по мосту, и выехали на берег острова. Возле указателя, надписи на котором мы прочитать просто не успели, машинки свернули налево.
Часа полтора мы ездили по сопкам, откуда открывался удивительный вид на бухту: в зеленую гладь моря, окаймленную белым кружевом пены, вдавались серые линии пирсов, возле одного из которых застыли две наших лодки: с такого расстояния они казались до смешного маленькими, какими-то игрушечными. У выхода из бухты телепался сторожевик - может быть, тот самый, что несколько дней назад встречал нас в море, на горизонте собирались облака. Тут американцы устроили маленький, как они сказали, "пикник": из судков были извлечены еще горячие поджаренные колбаски, а из двух корзин - нарезанный белых хлеб и соус из помидоров, которым полагалось обмазывать колбаски. Соус оказался хоть и вкусным, но колбаски только портил, так что я решил обойтись без него. И уж совершенно никому из наших не понравилась странная газированная вода коричневого цвета с бешеным количеством пузырьков. Квас намного лучше.
После "пикника" машины, подпрыгивая на ухабах, устремились в южную часть острова.
- База была создана совсем недавно, - сообщил Михайлов, перекрикивая шум мотора. - Ей три года всего, так что тут еще много чего предстоит построить. Но строят тут быстро, так что приезжайте года через три - не узнаете!
"Это вряд ли", подумал я про себя, а вслух спросил:
- А как с местными отношения?
- С алеутами? - Михайлов пожал плечами. - Мы с ними почти не пересекаемся. Они своей жизнью живут, а база - своей. Ну разве что временами матросы сходят туда рыбы выменять, или, если экзотики захочется, какого-нибудь особенного мяса - тюленьего там, или моржового. На мой вкус, кстати - гадость редкостная… Но многим нравится!
- Интересные дома в этой деревне, - сказал Вейхштейн. - Больно уж на наши похожи…
Дома и вправду напоминали самые обычные избы, которые можно увидеть в любой нашей деревне.
- А я все думаю - заметите, или нет? - расхохотался Михайлов. - Тут же раньше русское поселение было, пока ваше правительство Аляску и сопутствующие территории Америке не продало.
- Не наше, а царское! - поправил я переводчика, может быть, излишне резко.
- А, ну да, - покивал тот головой, но, похоже, не совсем понял, что я имел в виду. Эх, Данилова на него нету - он бы объяснил, что к чему…
Проехав деревушку, джипы остановились, и дальше мы пошли пешком.
- Ну так вот, - продолжил Михайлов. - Поселение тут было русское, еще с восемнадцатого века. От ваших алеуты такие дома и переняли.
Мы с Вейхштейном переглянулись. "От ваших"… Стало окончательно ясно, что вести с переводчиком разговоры надо как можно осторожнее - мало ли что…
- Потом, когда острова Америке достались, пушнину тут добывали, китов били… До того, как базу строить начали, кое-где даже старые здания оставались, где раньше китов разделывали или топили ворвань. Столько лет прошло, а воняло там страшно. Потом все посносили, конечно… Ну вот, пришли.
Мы огляделись.
В нескольких шагах от нас, на небольшом холме росли шесть деревьев - высокие, с густой хвоей. Они зачем-то были огорожены невысоким заборчиком.
- Что это? - спросил Вейхштейн.
- Достопримечательностей на острове немного, - сказал Михайлов, - а эта - одна из главных, если не самая главная. Деревья называются ситкинскими елями, а посадили их в 1805 году ваши колонисты. Русские.
- Ого, - сказал я.
Остальные стояли и молчали.
Деревья возносились на довольно большую высоту: я запрокинул голову, и мне казалось, что в их густых ветвях запутываются облака. Кроны елей слегка раскачивались под порывами ветра, порой вниз сыпались хвоинки. Я протянул руку, и коснулся дерева, которое помнило руку людей, пришедших сюда за тысячи километров. Людей, которые не строили тут крепостей и не обращали в рабство другие народы - вместо этого они строили дома и сажали деревья…
…Датч-Харбор мы покинули рано утром пятого октября.
Все прошло почти так, как при встрече - несмотря на дождь, нас провожала большая толпа, в том числе все высшие чины с базы. Накануне вечером капитаны побывали у местного командования, после чего сообщили экипажам, что американцы выдвинули свои требования: до Сан-Франциско лодки должны идти только в надводном положении. На вполне разумный вопрос - "а как быть в случае угрозы?" - американцы ответили, что никакой угрозы для русских подлодок не будет: в предоставленном коридоре шириной 30 миль могут появиться только американские самолеты, которые не станут атаковать подлодки. Командирами дали координаты шести точек, которые они обязательно должны были пройти, а связь с береговыми радиостанциями Датч-Харбора и Сан-Франциско велели держать с помощью международного кода "Q". Да еще, как выяснилось, американское командование направило с нами своего представителя - все того же переводчика Якова Михайлова. Поначалу его хотели приписать к нашей лодке, но Гусаров, проявив настоящие чудеса дипломатии, добился перевода Михайлова на лодку Комарова.
Весь день лодки шли курсом на Сан-Франциско. Скорость была невысока: держали 8 узлов. Такой ход, как пояснил мне Смышляков, назывался "экономическим": на этом режиме лодки могли пройти максимальное расстояние.
А вечером Гусаров вновь приказал собрать весь экипаж.
* * *
В отсеке буквально негде было повернуться - люди сидели даже на полу, а те, кому не досталось места "в первых рядах", стояли сзади: плотно, плечом к плечу, что, впрочем, было совсем неудивительно - все-таки разместить в небольшом отсеке полсотни с лишним человек было очень непросто.
Моряки негромко переговаривались, что-то обсуждая, в задних рядах слышались смешки - похоже, кто-то вполголоса травил анекдоты. Словом, обычная картина. Правда, многие недоумевали: мол, было же одно совещание, зачем же снова? И, само собой, мы с Вейхштейном почти постоянно ловили на себе взгляды матросов. Настороженные взгляды.
Вейхштейн был спокоен - во всяком случае, внешне, а вот я сидел как на иголках. В отличие от матросов, которые еще не подозревали, что они услышат сегодня от капитана, я знал все, и мне было не по себе. Скорее бы уж начинали, что ли…
Словно отвечая на мое невысказанное желание, Гусаров наконец заговорил.
- Ну что, все здесь?
- Все, - откликнулся боцман. - По головам лично пересчитал.
- Хорошо, - Гусаров кивнул. - Итак, товарищи краснофлотцы, настало время огласить наше задание.
Моряки переглянулись - о чем это он?
Капитан помолчал.
- Я понимаю - вы никак не возьмете в толк, о какой задании я говорю, ведь наше задание вроде бы уже было обрисовано довольно ясно. Так?
- Так, - нестройным хором подтвердили матросы.
- И в то же время вы наверняка задаетесь вопросом: что за груз мы приняли в Петропавловске, что мы перегружали на американской базе, и почему идем с неполным боекомплектом. Не заметить этого вы просто не могли - иначе бы я вас к чертовой матери выгнал из своего экипажа.
Матросы заулыбались - уж конечно, все они заметили, пусть капитан не сомневается!
- Дело в том, что план задания, о котором я говорил вам на прошлом совещании, не соответствует действительности, - уронил мгновенно посерьезневший Гусаров. - Лодка "Л-15" пойдет по оговоренному маршруту. Но нам поручено особое задание. Особое во всем - и в своей сложности, и в своей важности.
А вот теперь матросы целиком и полностью обратились в слух. В глазах у всех читался немой вопрос: "Что же на самом деле?". В отсеке стояла полная тишина - если не считать ровного гула двигателя и плеска воды за обшивкой.
- На самом деле нам предстоит отправиться совсем в другом направлении, - сказал капитан. - Через несколько дней наши лодки разделятся: лодка "Л-15" отправится по своему маршруту, а мы возьмем курс на юго-юго-восток.
- Это куда, в Японию, что ли? - раздался голос из задних рядов.
- Похоже, у товарища Троицкого нелады с географией, - усмехнулся Гусаров, и по рядам матросов пробежал смешок. Кто-то даже отвесил незадачливому "географу" дружеский подзатыльник - "эх ты, шляпа!"
Военком Смышляков вскинул руку, и смешки мгновенно смолкли - политрука уважали, кроме прочего и потому, что на всей лодке он был самым старшим по возрасту. Только боцман Новиков был, как и военком, 1905 года рождения.
- Наш маршрут иной, - сказал Гусаров. - Мы пройдем мимо западного побережья Южной Америки, затем мимо мыса Горн, после чего направимся к побережью Экваториальной Африки, в Анголу.
Матросы откликнулись недоверчивым гулом. Многие высказались - общий смысл сводился к тому, что осенью пройти мимо мыса Горн чрезвычайно сложно, да и такое дальнее путешествие без захода в дружественные порты заслуживает многих определений, самым мягким из которых является "авантюра".
Гусаров, одним жестом прекративший волнение, пояснил, что в помощь лодке выделено судно обеспечения - пароход "Микоян", который снабдит "Л-16" топливом и продовольствием: "и без союзников обойдемся". Ну а потом в общих чертах передал смысл совещания на базе - правда, с единственным отличием: если на базе он задавал вопросы полковнику Андрееву, то теперь ему пришлось "держать речь". И, похоже, ему это было не совсем по душе.
- Разрешить вопрос, товарищ капитан? - со своего места поднялся невысокий плотно сбитый моряк. Его я уже знал - это был старший комендор, то есть главный артиллерист, с забавной фамилией Поцелуйко. Так получалось, что во время погрузки мы с ним работали в паре, таская вместе ящики.
- Слушаю?
- А зачем мы плывем в Африку?
- Хороший вопрос, - кивнул Гусаров. - Как всегда, в яблочко, Федор Иванович. Учитесь, товарищи…
Товарищи заулыбались. Что ни говори, а разрядить обстановку Гусаров умел.
- Думаю, на этот вопрос лучше меня ответят товарищ Вейхштейн и товарищ Вершинин, - сказал капитан.
Вейхштейн толкнул меня локтем в бок - мол, давай.
Я встал, раскрыл рот, и вдруг с ужасом понял, что все, что я хотел сказать, вылетело из головы.
- Такое дело, товарищи краснофлотцы… никакие мы не представители Комитета Обороны. Я геолог из Московского… впрочем, неважно это… Вот…
- Товарищ Вершинин хочет сказать, что сейчас в Анголе работает сверхсекретный советский объект. Он создан еще до войны, - короткими рублеными фразами вдруг заговорил Вейхштейн, которому стало ясно, что от меня толку немного. - Сейчас полноценная работа объекта невозможна. Поэтому перед нами поставлена задача: эвакуировать персонал и вывезти особо ценный груз, жизненно необходимый стране. Действия в Анголе возложены на меня и товарища Вершинина. А доставку нас в Анголу, эвакуацию персонала и вывоз груза командование поручило экипажу, который пользуется заслуженно высокой репутацией: экипажу "Л-16" под командованием капитана Гусарова. Вашему экипажу, товарищи краснофлотцы. Мы с товарищем Вершининым уверены, что командование не ошиблось в своем выборе, и с вашей помощью мы сумеем выполнить задание партии и правительства.
Он резко сел, потянув меня за рукав. Честное слово - если бы сейчас все моряки гаркнули "Служу Советскому Союзу!", я бы не удивился.
А моряки молчали - только это молчание было лучше восторженного рева. Они обдумывали услышанное, они - возможно, с удивлением для самих себя - понимали, что поставленное перед ними сверхсложное задание на самом деле является еще и знаком высочайшего доверия. И, возможно, многие сейчас преисполнялись гордости, "примеряя" к себе древнюю фразу: "если не я, то кто же?"
Расходились моряки задумчивыми.
Гусаров перед выходом пожал нам руки, чего я, признаться, не ожидал, а Смышляков даже задержался:
- Хорошо сказано, товарищ Вейхштейн, очень хорошо. Всех до сердца проняло, уж поверьте.
Он вышел.
Мы с Вейхштейном остались в отсеке вдвоем.
- Политрук прав - до сердца проняло, - сказал я.
- Да ладно, - Вейхштейн почему-то был насупленным. - И что толку?
- То есть?
- То есть надолго ли хватит этого запала? Или он пропадет сразу, как только мы во вражеские воды войдем, когда будем от каждого самолета и эсминца шарахаться? Да и в Анголе нас, думаю, не пряниками встречать будут… Слова это, одни слова. Чем нам поможет, речь-то?
- Ты так говоришь, как будто сам в свои слова не веришь.
Вейхштейн странно посмотрел на меня.
- В том-то и дело, Саша, что не верю. В том-то и дело.
И вышел из отсека.
Владимир Вейхштейн,
Конец сентября - начало октября 1942 г.
Борт лодки "Л-16" - Датч-Харбор
Не могу себя назвать любителем морских путешествий. Вроде относился к воде без отвращения, любил в речке купаться, да и на Черном море нравилось - но то было совсем другое. Здесь же мрачные серые волны с белыми барашками тупо бьют в борт лодки, и нет от них спасения. Смышляков сказал мне, что лодки особенно чувствительны к качке, что на других кораблях, настоящих, а не подводных, все не так страшно. Может быть, только от этого не легче.
С другой стороны, не я ли виноват в том, что случилось? Первая наша встреча… гм, меня с Тихим океаном, прошла очень уж неправильно. Тяжело болея с похмелья, попасть "на волну" - хуже не придумаешь. Это как с женщиной: вроде она симпатична, умна, интересна, но ты при знакомстве был пьян, сказал не то, грубо облапал - и она с тобой уже не разговаривает, обходит стороной. Вот так и у нас с морем.
Переход с Камчатки до Датч-Харбора слился в один непрерывный кошмар. Я большую часть времени лежал на койке, борясь со рвотными позывами, почти ничего не ел и не пил. Изредка выбирался наверх, постоять с краешку на мостике, промокнуть от постоянных брызг, так, что иногда папиросу докурить не удавалось - отмокала и тухла. Стоять повыше, со всеми - стыдно, потому как в любой момент может стошнить. Помучался, зло оглядел однообразное море с торчащими на горизонте в дымке островами - и обратно в келью, чахнуть.
Вершинин этого почти и не замечал. Пропадал в отсеках, любовался пейзажами или болтал с матросами. Однако как бы плохо мне не было, я заметил, что на лодке довольно интересные отношения. Вроде живем в социалистическом государстве, на двадцать пятом году советской власти, а тут, в узком железном мирке, у матросов и старшин свой мир, а у командиров - свой. Нет, в глаза не бросается, но на третий-четвертый день уже заметно. Вершинин вот человек без звания и формы, и то его сторонятся. Хотя тяга к общению и дружелюбие дают результаты: здоровяк по фамилии Данилов уже чуть ли не другом ему стал. Хотя рядовой краснофлотец, даже не старшина.
Сашка, конечно, молодец. Делал вид, что все в порядке и разговоров на тему моего состояния избегал, а сам, в то же время, бульона похлебать принесет, или яблоко погрызть. Больше я ничем почти и не питался. Зеленым стал, наверное, как лягушка…