* * *
Следователь Шутько не заставил себя долго ждать. Он появился в лаборатории как-то незаметно, несмотря на немалый свой рост, поговорил с профессором, с Таней, потом подошел ко мне.
- Совсем ненадолго оторву вас от дела, Петр Петрович. Вы упомянули в прошлый раз, что в тот день, когда погиб шимпанзе, слышали в виварии шаги…
- Я употребил тогда слово "почудилось". А на самом деле никого в виварии не оказалось. Кроме животных, разумеется.
- Договорились - шаги почудились. Только шаги?
- Нет, Показалось, будто включили транспортер, открывали дверь клетки. Но в институте постоянно работают механизмы: кондиционеры, насосы…
- Все же те звуки чем-то отличались от обычных? Иначе вы бы их не выделили.
Пожалуй, вторую фразу он сказал не столько для меня, сколько для себя, в раздумье.
- Допустим. Но это могли быть какие-то перебои в работе тех же кондиционеров. Напоминаю, когда я заглянул в виварий, там никого из людей не было.
- Никто не мог спрятаться?
- Разве что в клетке. Но вряд ли нашим подопытным, а значит, и ему это понравилось бы.
- А где-нибудь за клеткой?
- Исключено. Я и о клетке просто пошутил. Коридоры и вообще вся площадь вивария хорошо просматривается.
- Да, я убедился в этом, - подтвердил следователь и, словно извиняясь, добавил: - Но, как бы то ни было, шимпанзе был отравлен. А затем там же убили человека.
- Убили? Это установлено точно? - спросил я.
- Абсолютно точно. На груди трупа обнаружены кровоподтеки. Его толкнули в грудь, и он, падая, ударился головой о прутья клетки. Толчок и удар были такой силы, что треснул череп.
К горлу подкатился ком тошноты. Кто мог поднять руку на него? Отдавал ли себе отчет, на кого замахивается? Знал ли, чего лишает других людей и самого себя?
- В виварий есть другой ход, - напомнил следователь.
- Конечно. Со двора. Им часто пользуются. Но после рабочего дня его закрывают.
- Мы проверяли. Дверь была заперта. И все же кто-то проник в виварий.
- Разве что инопланетянин… - Не понял смысла вашей шутки. Я рассказал о дяде Васе и его предупреждении. Следователь, однако, отнесся к "догадке" дяди Васи и особенно к тому, что он просил меня одного не ходить в виварий, серьезнее, чем я предполагал. Он даже уточнил, в каких именно словах дядя Вася предостерегал меня. На прощание сказал:
- Предупреждением не всегда следует пренебрегать, Петр Петрович…
Я поинтересовался потом у Тани, о чем говорил следователь с ней.
- Спрашивал, кто бывает в виварии. А с тобой почему так долго беседовал? Опять "Просвещался"?
Я пересказал ей наш разговор, кроме заключительной фразы. Таня восприняла его, как я и ожидал.
- Все-таки убийство. Предчувствие не обмануло. Я снова заглянул ей в глаза. В них были растерянность и страх.
- Ты кого-то подозреваешь? Она отрицательно покачала головой. - Вот если бы обезьяны могли говорить… Знаешь, я замечала, что они тоже чего-то боятся… Я уже понял, что она хочет сказать.
- Послушай, Таня, - зашептал я так возбужденно и громко, что профессор оглянулся на нас, - еще раз попробую поговорить на языке жестов с Опалом. А вдруг что-то прорежется?
У меня оставалась слабая надежда на то, что полиген Л все- таки сработает хотя бы в пределах "обезьяньей азбуки". Ведь ученым удавалось обучить и обычных шимпанзе многим жестам, входящим в язык глухонемых. И я добился некоторых успехов в обучении Опала. Непосредственно перед кормежкой я брал руку шимпа и похлопывал его по животу. Через пять-шесть повторений он усвоил этот жест, означающий "хочу есть", и воспроизводил его. Опал усвоил еще жест "давай играть", научился приветствовать меня поднятием руки. Но дальше обучение пошло туго. Я переживал это как сокрушительную неудачу с полигеном Л. Только поддержка Виктора Сергеевича спасала меня от полного разочарования.
А затем у коров и овец полиген Л стал давать обнадеживающие результаты, и у меня возникла надежда на то, что спустя некоторое время он сработает и у шимпанзе. И вот сейчас отчаянная надежда проклюнулась снова. Ведь если бы ожидаемое "чудо" произошло, то, усвоив язык жестов, Опал мог бы "рассказать", что происходило в виварии…
* * *
("Я, Евгений Степанович.") Словно что-то свалилось на мои плечи и давит, ощутимо пригибает, будто я атлант, согласившийся принять на себя небо, или, вернее, одна из статуй атланта, на которую по воле архитектора водрузили институтский балкон: стою, окаменев, чуть согнувшись под многотонной тяжестью, задумываюсь над тем, на что раньше не обращал внимания. Трачу усилия на всякие отвлекающие мелочи: сколько их - сотни, тысячи?.. Так можно и жизнь растратить - или упасть, не выдержав тяжести, и быть погребенным осколками неба или балкона - в зависимости от того, что держишь на плечах.
При Нем все было проще, только тогда я этого не понимал, занимался любимым делом - тем, о чем мечтал еще в школе. Жизнь раскручивалась, как кинолента фильма "Осуществление мечты" Меня вполне устраивала моя работа, моя должность, моя роль в институте. Никогда не хотелось умоститься в директорском кресле, стать еще и администратором.
Впрочем, если честно до конца, такие моменты были - крайне редко - например, когда для моих работ выделяли меньше средств, чем мне требовалось. Обычно такое случалось из-за Саши, Александра Игоревича: этот пират с набором абордажных, крючьев постоянно отнимал слишком много для своего отдела, он набрасывался на институтский бюджет, как голодный волк. Ну, теперь он затоскует на урезанном пайке.
А в остальном… Меня не грызла черная зависть, когда иностранные ученые обращались в первую очередь к директору или когда его избрали почетным членом Французской академии наук и моя Зина мечтательно протянула: "Тебя бы так…" Ну что ж, он - директор по праву, с какой стороны ни посмотри: один из первейших в науке, ведущий Учитель с большой буквы. Это он натолкнул меня на разработку новой методики по изменению ДНК.
Зато сразу же за ним в нашей области науки - мое место. В институте, пожалуй, сомнительно - Александр Игоревич. Из кожи вон лезет, вернее, лез, чтобы выслужиться перед Академиком, понимал, упрямый выскочка, что его отдел хотя и важный и новый, но уступает моему по фундаментальности. Потому-то и продирался наш Александр Игоревич в кураторы по медицинским исследованиям, стал куратором от дирекции по жилищному вопросу, наладил связь с горисполкомом; потому и подбирался своей кошачьей поступью к любому перспективному детищу Академика, в том числе к полигену Л. Даже с этим научным переростком Петром Петровичем завел нечто вроде дружбы, темпорально и однозначно определил, что Академик на Петра Петровича определенные надежды возлагает.
Все это так, но… На директорское кресло Александр Игоревич не потянет, а может быть, и не посягнет: не хватит ни авторитета, ни таланта. В отношении таланта заметно было еще в университете, в первых студенческих работах: постоянное отрицательное сальдо эрудиции и воображения, а отсюда - дефицит самостоятельности, оригинальности мышления. Оттого так хватался за все новинки, надеялся отыскать золотой ключик к дальним перспективам, и, надо признать, не напрасно…
И все же с сожалением констатирую, Александр Игоревич, ученый вы хлипенький, фундаментальные проблемы вам не по зубам. Чего не дано - того не дано. Эрудиции поднабраться вам помешала усиленная деятельность на поприще футбола и бокса. Вот ежели вам подсказать идею, подтолкнуть, вы пойдете вперед с упорством машины, с неугомонностью и напором форварда университетской сборной.
Смерть Виктора Сергеевича для Саши тяжелейший удар. Он потерял того, кто направлял и подталкивал.
Возможно, теперь ко мне захочет прислониться, во всяком случае, надеюсь, что со мной он в драку за директорское кресло не вступит, не рискнет, а впрочем…
Некстати вспоминается мне тот очень далекий день. Тогда мы были на третьем курсе. Я обозвал Нину нехорошим словом при всех наших. Он сказал "извинись" и посмотрел на меня своими серыми, наглыми, задиристыми глазами. Я стоял молча. Саша набычился, на узких его скулах вздулись, как бицепсы, желваки. Ребята с нашей улицы знали, что это означает. Но на меня Саша не смел поднимать руку, повторил: "Извинись немедленно!" Нина его обожала без надежды на взаимность, и он это знал. На его месте я повел бы себя так же - на его, но не на моем. Он ждал, глядя только на меня, словно рядом со мной не было Вовки. Вовка шептал: "Перед кем унижаешься? Неужто забоишься?"
Я видел сжатые до синевы кулаки, но надеялся, что он не посмеет пустить их в ход, хотя бы в благодарность за списанные задачи. А он посмел…
Нина бросилась между нами, защищала меня, как более слабого. Это было самым позорным в той истории…
Много раз потом я мог отомстить. Но всегда вовремя сдерживался, говорил себе: "Саша тогда был прав".
Почему я вспомнил это? Времена изменились, сейчас он в драку не полезет, такую громадину, как наш институт, ему не поднять: полторы тысячи научных сотрудников, одних докторов наук больше пятидесяти - они бы его не признали над собой. А меня признают? Пожалуй. Ни одного равного мне по всем параметрам как ученому среди них нет - объективно.
Придется становиться директором. Придется. Высвечивается в голове фраза из пьесы: "Тяжела ты, шапка Мономаха!" Да, тяжела. Но если не я, то кто же? Пришлют "варяга"? На такой вариант можно и согласиться…
А если Александр Игоревич, Саша? Что за чушь разъедает мою мыслительную машину? Вова советовал на всякий случай задействовать Алексея Фомича, но зачем мне лезть в одну связку с Вовкой, ведомы ведь его приемы: подарки нужным людям, застолья - до этого нельзя опускаться: известному ученому - и пользоваться методами снабженца?..
Александр Игоревич мне не враг. Во всяком случае, не "заклятый друг", как принято говорить в таких ситуациях. Конечно, не дай бог, чтобы он стал директором: во что превратился бы наш институт - в филиал института кибернетики? Львиную долю средств он забрал бы для своего отдела, и вся работа пошла бы по новому руслу. Этого нельзя допустить в интересах науки.
Так внезапно ушел от нас Виктор Сергеевич. Думал ли я когда-то, что мне придется занять его место? Например, на дне рождения у вице-президента академии, когда мой Аркадий на виду у всех ухаживал за его дочкой и на виду у всех получил отказ? Александр Игоревич сочувственно похлопал меня по плечу и пошутил насчет "грешков родителей, переходящих к детям". Что означала его шутка - соль на рану?
Аркадий, сынок, наследник, вылитый я - и не только внешностью, - продолжатель моих дел и наследник нерешительности, какой-то внутренней лени, вялости, постоянной боязни ошибиться, - я видел, как он тогда сник, покраснел, а через полгода, когда судьба снова столкнула наши семьи, - Аркадий весь вечер нет-нет да и посмотрит на нее: значит, не прошло, не сумел забыть. Все больше и больше сходства с собой замечаю в нем - это счастье узнавать себя в сыне; почти такое же, как утверждать себя, свое имя в науке, видеть проторенный мной путь и учеников, идущих вслед; и двойное счастье - узреть среди них сына, который пойдет дальше и совершит то, что не удалось мне; жаль только, что унаследовал он не одну лишь мою силу, но и мое бессилие, заключенное в самой силе, в деле, которому я отдаю всю мою жизнь без остатка.
"Директорскому сыну не откажут", - словно невзначай заметил Вова - и вот она, червоточина в моих рассуждениях. Необходимо стать выше этого, думать лишь об интересах дела…
Меня иногда спрашивают с изумлением: как мне удается выдвигать и разрабатывать такие теории? Что я могу ответить, если и сам толком не знаю. Может быть, все происходит так: сначала неистребимое любопытство ведет меня по темным тропинкам, заставляет до изнеможения собирать в памяти детали, заметки, гипотезы и теории других ученых - все, - что известно людям в этой области; а когда груда деталей, гипотез, доказательств вырастает в гору, мой разум поднимается на нее и различает дальние горизонты, которые не увидишь из долины, - видит их первым из людей, первым, ПЕРВЫМ: захватывает дух, окрыленный разум возносится в пронзительные выси, в едином ритме сознание и подсознание - и затем мир - грохочущий, необъятный, целая Вселенная - входит в жадно раскрытые поры моего мозга, чтобы превратиться в гипотезы и открытия, чтобы стать мною, обрести мое имя…
Но зато когда это состояние кончается, когда теория создана и зафиксирована, опубликована, поздравительные речи и статьи иссякают и наступает томительный перерыв, затишье, мне становится невыразимо скучно, тоскливо, я не умею жить в буднях, начинаю метаться, мне нужны допинги - пусть и фальшивые заместители прежнего состояния: охота, зависть окружающих… И от того, что ни один из этих допингов не вызывает удовольствия, равного тому, которое мне довелось пережить, когда мой разум пропускал через себя Вселенную, требуются все новые и новые развлечения; я обуздываю себя, борюсь с собой, но далеко не всегда выхожу из этой борьбы победителем…
И это все тоже унаследовал Аркадий? Я стесняюсь поговорить с ним начистоту, а надо бы… Каким несчастным он тогда выглядел, но по глазам видно было - не терял надежду. Сбудется ли она сейчас или откажут вторично - теперь уже директорскому сыну? "То, что позволено Юпитеру…"
"Тяжела ты, шапка Мономаха"…
Видимо, все же придется взвалить на себя эту ношу. Но смогу ли я в таком случае закончить монографию? Вряд ли. Придется поручить написать некоторые ее разделы Станчуку и Кухтенко: сумеют ли они выдержать мой стиль? Постараются, В конце концов, став директором, я смогу их отблагодарить сторицей.
И есть еще одно "за", в котором боюсь себе признаться, - этот мой грешок хорошо изучил Вова, даже слишком хорошо, вкусы мои знает - такую диву подсунул в секретарши… Правильно утверждают, что талант связан с воображением, а толчки к развитию воображения идут из половой системы: чем сильней половое влечение, тем больше оно стимулирует воображение.
Конечно, директорская должность оставит мне меньше времени для всего этого… Зато и ухаживать, и добиваться благосклонности какой-нибудь гордячки придется гораздо меньше. Виктор Сергеевич этим рычагом не пользовался: ну что ж, ему повезло, обуяла великая и единственная любовь ко второй жене, а мне, как и раньше, придется перекрывать качество количеством…
Впрочем, не скажите, Евгений Степанович, шалунишка, в этом тоже есть свои прелести… Господи, на какие только тропинки не сворачивает лукавый разум, лишь бы удовлетворить желание. Надо думать о деле. "Тяжела ты, шапка Мономаха…"
А если все же Александр Игоревич? Ученый он средний, но свое дело знает, - если бы только не его излишняя энергичность и стремление все средства забрать для своего отдела… Мы с ним друзья, во многом - единомышленники, ученики Виктора Сергеевича, но дело прежде всего. Как сказал вчера Вова, "двоим в одной упряжке будет несподручно, ежели один стал коренным". Сравнения у Вовы вульгарные, и сам он вульгарен не в меру, шептун: "двоим в одной упряжке"… Ишь ты, привязалось… Вову Виктор Сергеевич терпел "и нам велел". Дистанцию, однако, надо соблюдать, а то Владимир Лукьянович так и норовит срезать ее: вот хотя бы вчера на вечере свою жену посадил рядом с моей "на равных" и нарочно выставил на всеобщее обозрение…
Не стоит думать о таких мелочах. Сейчас главное - определить основное направление работы института, теснее связать наши изыскания с практической медициной и сельским хозяйством, ни в коем случае не уменьшая роли фундаментальных исследований. Хорошо бы использовать опыты с полигеном Л…
Сможет ли привыкнуть Саша, Александр Игоревич, к моей новой роли в институте, вернее - к своей новой роли при новом директоре? Должен смочь. Почему я сомневаюсь, неужели подействовали Вовины нашептывания? Нельзя поддаваться, даже если кажется, что они верны; надо стать, как Виктор Сергеевич, выше интриг. "Институт Курко" - звучит! Постепенно и в академии привыкнут: привыкли же к значительности словосочетания "Институт Слепцова", хотя, если вдуматься, оно несколько противоречиво, парадоксально. Необходимо кожей усвоить простую истину: все, что на пользу институту, - на благо мне, и если Александр Игоревич сумеет смириться и вносить свою лепту в общее дело - хвала ему и слава, если же нет… Тогда придется поступить так, как советует Вова…
…Почему в голову лезут ненужные воспоминания о том, как Саша когда-то сказал "извинись"? Конечно, он тогда был не прав. Но разве я когда-нибудь боялся его?..
("Я, Александр Игоревич…")
Раньше все было ясно. Был Он. С любыми трудностями, "вечными" и сиюминутными вопросами, лабиринтными ситуациями шли к нему. Поможет, выручит, подскажет, изобретет, защитит, найдет выход из тупика. Теперь надежда лишь на себя. Он собирал этот институт по крохам. Он изучил всех основных сотрудников. Почти всех неосновных. Он знал, чего они стоят сейчас, чего от них ждать в будущем.
Каждый из нас - личность в науке. Некоторые значат много. Женя - ледокол в своей области. Степанчук - бог ферментов. Да и я, черт возьми, не последний. Но только Виктор Сергеевич умел все, что умеет каждый из нас, и немножко больше. Он прокладывал мостики от одного к другому. Объединял, собирал в отряды, отряды - в соединения. Определял место главного удара, показывал перспективы.
Он пытался научить этому и меня. Именно на меня он возлагал наибольшие надежды как на администратора.
Хвастаешь, старик? Нет. Честное пионерское. У меня хватит мужества признать, что Женя - более солидный ученый, чем я. Его теории иногда потрясают, он умеет видеть под особым углом, особым зрением. Но организатор из него неважный. Невнимателен к людям, смотрит на них свысока, а они этого не прощают. Не признает новых течений, противоречащих его направлению. "Король- королевич", как выразился однажды Вовка. Но "сапожник", "портной" тоже не лыком шиты. Благодатная почва для "малых освободительных войн". А с каким ожесточением "король- королевич" противостоит мне, когда выбиваю фонды для отдела. "Не стоит забывать, - сказал он мне, - что твой отдел в институте - обслуживающий, обеспечивающий. В данном случае математика обслуживает генетику". Что ж, признаю. Но в близкой, а тем более отдаленной перспективе мы можем забить решающий гол нашими методами. Эксперименты только закрепят или опровергнут наше предсказание.
Вот этого "король-королевич" не понимает, не видит из-под своей "короны".
Впрочем, чего это я так разошелся? Можно подумать, что претендую на роль директора. Если уж будут назначать кого-то из нас, то, несомненно, назначат Женю. Честно говоря, я не прочь быть при нем первым замом. Если бы только он не мешал работать моему отделу. Пусть не подыгрывает, но и не бьет по моим воротам.
Однако многие в институте предпочтут в капитаны меня. Потому что я достаточно усвоил методы Виктора Сергеевича.
Равноценного Академику в институте все равно нет. На всю нашу область науки, возможно, еще два-три таких в стране…
Опять меня заносит на крутых поворотах. Не стоит и растравлять себя. Все равно директором будет Женя - академик, форвард генетики. Играть нужно на него, лишь бы он не набирал в команду таких людей, как Вовка. Или умел держать их на расстоянии. И когда только этот ловкач успел пристроиться к нему в хвост? Учился в сельхозакадемии, в нашей компании был на правах доставалы, а вот на тебе - игра почти на равных.