"…Поймал скумбрию и съел ее. Это вкусно, но еще вкуснее крабы. Вкуснее крабов бывают только устрицы. Охочусь за ними так - беру камешек, подкрадываюсь и вкладываю его между распахнутых створок. Потом отщипываю по кусочку и ем. И все время оглядываюсь".
Кто знал, что через пятнадцать лет он получит от газетчиков кличку Великий Кальмар. Вот кого я боялся - газетчиков. Теперь я смеюсь над ними.
"…Сегодня я ушел на глубину километра. Тяжело и страшно. Здесь такая глубина черноты, которую трудно и вообразить себе. И в ней горели тысячи огней, и я подумал: "Как в городе". Я увидел выходящего из глубин кашалота. В него впился кракен. На тупом рыле кашалота он выглядел шевелящимся венцом. Вокруг чудовищной и прекрасной пары кипело что-то светящееся и облепляло их, вычерчивая и проясняя очертания. Я желал победы кракену.
Я же опустился на дно и долго сидел. Вокруг меня было немного звезд и парочка морских огурцов. Я ждал так долго, что увидел чешуйчатого плоского ящера. Он шел по дну, медленно и тяжело ворочая головой, и лапы его были толще тела. Несмотря на темноту, я видел его отчетливо медлительные движения, срыванье придонных живорастений, неторопливые пережевывающие движения и красный глаз на затылке. Я понял - это мое инфракрасное зрение. Меня ящер не заметил, хотя и прошел совсем близко. Намекни Бартону, что глубинные его снимки на дне достоверны". (Я намекнул, но Бартон мне не поверил. А потом его яхта, которой я так завидовал, исчезла.)
"…Сцапал дельфина-белобочку. Он рвался из моих рук и испустил серию различных звуков. Остальная стая скрылась. Причем мною было отмечено следующее: поначалу его вскрики были другого тона, и стая рванулась к нему, а когда я распустил все руки в положенном мною диаметре, он заговорил другое, и стая ушла. Он предупредил. Так как по установлению этого факта мне безразлично, может он говорить или нет, то я прокусил ему череп. Насытившись, я ушел к себе и долго размышлял над жизнью дельфинов. Они многого добьются. Они умны, имеют язык и общественны. По-видимому, дельфины будущие владыки моря".
"…Нет, властелинам моря нужна сила, а дельфины слабы. Морем властвуют кракены. Изредка я вижу их, сильно пугаюсь и несусь изо всех сил. Потом забиваюсь к себе в пещеру и сижу там часами".
"…Иногда я вижу людей. Они недвижны, и лишь их волосы слабо шевелит течение. Они медленно погружаются вглубь. Они так похожи на тебя, отец, что я пугаюсь и убегаю. Я понял: я боюсь стать таким же неподвижным. Но мне любопытно, из укромного места я слежу за ними. А они плывут, неподвижные, загадочные. Но мне кажется - они бросятся, и схватят меня, и будут что-то делать. Мне будет больно, я не люблю боль".
"…Что я люблю? Я люблю много есть, я люблю хватать других и убивать их.
Чего я не люблю? Когда меня хотят съесть. Не люблю людей, не люблю родниковую воду, бьющую промеж камней. Абстрактные знания, ранее привлекавшие меня, сейчас уступают знаниям, как уберечься и быть сытым".
"…Увидел странных рыб, черных и крупноголовых, с торчащими изо рта кривыми и тонкими зубами. Рыбы мерцали синим светом. Я схватил их. Все мое существо кричало - нельзя их есть, нельзя. Мозг сказал мне, что знать верно можно, только попробовав.
Я поймал восемь штук. Шесть я отдал тебе, а две съел. И сейчас весь горю. Мне страшно. Я умру и буду недвижен. Помогите, отец!"
(Затем тусклые смыслом, больные слова.)
"…Выжил, вы мне никогда и ничем не помогаете. Я могу рассчитывать только на себя. Все мне враги. Весь день сидел в пещере и думал о могуществе. В чем оно заключено? В силе, в зубах или плавниках? Я умнее краба, умнее рыб, умнее осьминога. Я имею человеческий ум. Он - сила".
"…Решил - не нужно верить вам, отец".
"…Сегодня видел кракена. Он неторопливо плыл мимо и тянулся почти бесконечно. Какие у него сверкающие глаза, какой крепкий клюв, длинные и толстые щупальца. Он был чудовищно прекрасен. Хорошо быть кракеном".
"…Вы просили, и я нырнул в пучину. Я долго и медленно погружался вниз, изо всех сил работая водометом и руками. Я миновал километр за километром. Креветки обстреляли меня светящимся соком.
Я погружался. Навстречу неслись огни прямо в глаза и тут же рассыпались фейерверками. Дышать становилось все труднее, руки слабели, тело плющилось, и временами казалось, что меня жует большая беззубая рыба.
Все во мне кричало - вернись! Погибнешь! Но ум говорил - держись, ты узнаешь новое, оно пригодится. Наконец я опустился на дно. Оно было безжизненно, почти безжизненно, только шевелилось что-то похожее на большое одеяло. Оно плоско-черное, с зелеными слабыми огоньками.
От него шло ощущение пронзительной, ядовитой силы.
Рядом я увидел странную девятилучевую звезду, я схватил ее и стал подниматься, и черное гналось за мной, колыхаясь.
Я рванулся и выплыл на поверхность. Там долго лежал без сил, и волны укачивали меня. Никто не напал на меня.
Отдохнув, я поплыл к вам. Вопрос: стоит ли рисковать из-за несъедобной дряни?"
"…Сегодня мне приходят мысли, холодные, как подводный ключ. Я умолчу о них. Размышляя, я забыл завалить вход в пещеру, и ко мне вошли три мурены. Я раздробил им головы и съел их".
Через два года: "…Я ищу новую пещеру. Я могу спать всюду - меня боятся, но считаю это излишним риском. Всегда найдется дурак с ртом больше мозга. В пещере же уютно и надежно. Ем почти всех. Думаю обычно о еде. Да, тех рыб, что нужны были тебе, я съел по дороге. Жди другого случая. На вкус они так себе. Кстати, почему ты не купаешься в море? Я У берега вижу много людей, а тебя никогда".
"…Сегодня нашел подходящую пещеру. В ней жила компания осьминогов. Они никак не хотели выходить - надувались, таращили на меня глаза. Я поймал треску и, показывая им, выманил и разорвал их".
"…Принес удобный камень и приспособил его как дверь. Ты интересуешься черепахой-логерхедом. Отвечаю - невкусно, но есть все-таки можно. Сегодня ко мне спустили наживку. На один крюк было насажено две рыбы - маленький тунец и рыба-летучка. Я рассвирепел, всплыл на поверхность и, ухватив лодку за борт, опрокинул ее. Теперь этот человек спокойно лежит рядом со мной. Чтобы его не унесло течением, я прижал камнем. Что мне с ним делать? Съесть?"
"…Как ты смеешь мне указывать! Нарочно съел его, хотя он груб и невкусен. Я чуть не подавился пуговицей, но, как видишь, все же настоял на своем. А может быть, и ты, нацепив маску, заглянешь ко мне? Приглашаю. Мефисто".
Прошло еще три года:
"…Я огромен и безжалостен, я умнее всех. Только ум и никаких чувств. Ты не можешь себе представить, какие здесь живут дураки! Пример - четыре архитевтиса напали на кашалота. Первый вцепился ему в голову, а три остальных дрались между собой из-за еще не убитого кита. Тот вынырнул, съел напавшего на него, потом повернулся к дерущейся троице. И опять один вцепился в кашалота, а двое так и дрались между собой. Щупальца кусками летели в стороны. Идиоты! Не волнуйся, я не ем человечков, я питаюсь дельфинами и молодыми кашалотами".
"…Ты мне предлагаешь обмен: я буду тебе ловить новые виды рыб, а ты меня кормить. Брось, я не дурак. Сейчас я тебе нужен. Но кто может поручиться за будущее?! Ты завидуешь мне, моему уму и силе, ты хочешь отравить меня. Я не верю тебе, я никому не верю. Я одинок. Одиночество - сила".
"…Вчера я убил первого взрослого кашалота. Я дождался, когда архитевтис вцепится в эту гору мяса, подкрался и прокусил кашалотий череп. Архитевтис бросился на меня, пришлось убить его".
"…В этих водах я самый большой и сильный. Я никого не боюсь. Пробую силу на вас, людях. Вчера увидел яхту. Я все рассчитал. Ухватившись за правый борт, я повис всей своей тяжестью и опрокинул. После чего лег на дно и смотрел, как людей ели акулы. Их набежало штук двадцать. Они метались длинными тенями, а я лежал на скале и смотрел. Огромный, безжалостный и прекрасный. На следующий раз попробую опрокинуть пароход".
"…Вышло и с пароходом. Название: "Святая Анна". Я знаю - я буду расти, расти, расти много лет. Знаю - я сам кракен. Я стану сильным. Я - умный. Я - холодный разум в глубинах океана. Я буду властелином моего холодного и огромного царства. Я буду жить вечно. Я всюду распространяю страх. Я буду равнодушен к покорным и беспощаден к врагам. Я внушу ужас. Я буду царить в океанах по праву ума, силы и хитрости. Есть приятно, но внушать страх еще приятнее".
"…Встретил осьминога, огромного осьминога, тонны на две. Увидев меня, он побледнел и притворился мертвым. Я оставил ему жизнь - нужно же их приучать к покорности! Я всплыл около лодки, полной рыбаков. Позеленевшие, вытянутые лица! Я оставил их жить".
"…сегодня я видел кракена неизмеримой длины и мощи. Он был глуп. Говорю "был", потому что его уже нет - я подкрался и прокусил ему череп. Теперь сижу в скалах на его месте и расту, расту".
"…Я страх, я ужас морей. Когда я всплываю, океан волнуется и все живое прячется от меня. Даже вы, люди, сворачиваете в сторону".
"…Я ухожу в свое царство, в одиночество, в молчание. Навсегда. Прощай, двуногое ничтожество. Мефисто".
…Умер закат - золотая полоска. В бухте появилось большое скопление ночесветок. Вода светится. В нее уходит кабель. Он вползает в нее, как резиновый шланг. Много тайн выкачал он из моря, из светящихся глубин. Кроме одной - Мефисто.
Он громаден, наверное. Никто не знает, каких размеров достигают архитевтисы в таком возрасте.
Скажем так: Мефисто - его эгоизм, погруженный в глубины моря. Нет, он эгоизм науки.
Мефисто - его жадные глаза, брошенные в море, ищущие руки, опущенные до самого отдаленного морского дна. А сейчас придет его Джо, милый сын, раздвоившийся в смерти, лежащий одновременно и под холмиком в саду, и в теле гигантского кальмара. "Великий Кальмар - а я его отец. Дико! Словно увидеть сына ракетой, машиной, кораблем, молнией".
- Генри, кофе!
Вот он, обжигающий и ароматный. Кофе! Приятный запах счастья с горчинкой печали, аромат цветов с горечью увядающих листьев.
- Иду, Мефисто.
…Какие влажные дорожки, как ласково касаются листья моих щек - прохладные и влажные их ладоши. Так касаются холодные руки, сплетающиеся струи глубин. Покойно лежат на донном песке, мягком, золотом песке. Вот и лестница, ведущая вниз, и перила, лишние для привычного человека.
Светит луна, и видно все. Думал ли я, что Мефисто вырастет в чудовище? А думал ли Райт о бомбардировщиках "либрейтор"?
Кох - о бациллах в бомбах?
Бэкон о пулемете? Думал ли сэр Резерфорд о водородной бомбе?
…Вода черна, она шевелится, отражая луну, и родит жирный блеск. Сколько еще в ней тайн. Их не схватишь.
И все пропитано ожиданьем и страхом. Дрожь в руках, под сердцем. И все дрожит вокруг. Прощай, вкусный кофе Генри.
Прощай, мое богатство и большая свобода, подаренная им. Спасибо за нее тебе, отец! Ты был добр, ты хорошо вел торговые дела.
- Мефисто, я жду-у-у!
Звук пронесся, отразился и ушел в воду. Та молчала. Старик сутулился, глядя в воду. Ему стало казаться, что ничего нет и не будет. Он зевнул - от напряжения и подумал, что завтрашний день будет теплый. Оттого не сразу заметил перемену, а увидев, замер, положив ладонь на грудь, к сердцу.
Вода еще молчала, но в ней, среди скользящих лунных блесков, растерзанной лунной плоти, проходила какая-то работа. Вот, шевельнулась. Лунные отблески заколыхались.
Скольжение отблесков ускорилось, медными полосками вскинулись летучие рыбы, исчезла белая запятая рыбачьей лодки.
И вдруг море поднялось, закипело и вспенилось. Мелькнули быстро вращающиеся колеса и покатились к берегу. Они расправились, вздыбились лесом рук-щупалец.
Щупальца упали на сосны, вцепились в них. Трещали и ломались стволы, громыхали и скатывались камни, ревел сбегающий поток воды. Из черноты выплывало тело кракена - огромное и черное, словно затонувший корабль. Мефисто пришел.
Сверкнули фосфором глаза, будто колеса, и Мефисто стал уходить в воду. Исчезало тело, но еще светились гневные глаза. Щупальца, упав на берег, заскользили обратно.
Старик по-прежнему стоял, прижав обе руки к груди. В ней сидело острое. Оно пробило грудь и не давало дышать. Он не мог шевельнуться и не двинулся даже тогда, когда, черное и толстое, толще сосны, скользило мимо щупальце Мефисто. В слепом своем пути оно хватало присосками камни, доски, лодки - все, что ему попадалось. И, словно еще один малый камень, совсем не заметив, оно прихватило отца. Еще блеснули глаза, и потянулась рябь - Мефисто уходил в океан.
…На берегу мелькали огни и маленькие людские тени. И возносились слабые их вскрики.
ГОЛОСА В НОЧИ
Он видел - падает в океан горящая капсула.
Видел - ее огонь перечеркнул тучи и вошел в желтизну закатного горизонта.
И встал на воде белым крестиком.
За ним, далеко-далеко, в слепящей желтизне заката и входящего в воду солнца, была ракетная база. Она нащупывала его (и капсулу) своими локаторами.
- Черт все побери! - закричал Сельгин и прикрыл глаза ладонями. Он нажимал на глаза, но видел капсулу, опершуюся крыльями о воду.
Она не тонет, поплавки держат ее, он выбросился рано.
Но Синугола велела. "Бедная моя лодочка!" - подумал Сельгин.
- Черт все побери! - гневно вскрикнул он и подобрал ноги - парашют не мог далее нести его. Сельгин падал в океан, в воду. До живой, корчащейся ее поверхности оставалось два или три метра.
Вода!.. Гребни, кипящие какими-то пузырьками, подскакивали и хватали его за ноги.
Вода! Вот она схватила его, повернула на стропах, показав ему черноту других горизонтов.
Вода казалась Сельгину отвратительно густой. Эти пузырьки… Они со сверкающей желтой точкой посредине, они смотрели на него рыбьими глазами. И Сельгин понял - океан страшно, опасно живой. И ощутил тоску по простоте космоса. Тот предельно ясен. Он - формула, написанная мелом на черной доске. Сельгину хотелось видеть его, жить в нем, летать. Обязательно. (А здесь он видел суету туч, их грозную черно-ржавую окраску, горящую ракетную капсулу, стоящую на волне. Ее держали надутые автоматом поплавки.)
Но волны поднялись над ним, схватили его. Рывок! Удар! Задержав дыхание, Сельгин дернул рычаг спаскостюма. Тот стал медленно надуваться, сжав бока и горло тугой резиной. Он высоко поднял голову Сельгина над водой.
И Сельгин поплыл - костюм образовал небольшой резиновый плотик. Сельгин лежал и злобно смотрел на воду. К нему, желая утопить, шли волны, большие и мелкие. Но на этих мелких сидели другие волны - помельче, на тех - крохотные. И все злые…
Вот плеснулись Сельгину в лицо.
Он сжал губы.
- Спокойствие, - захрипел спас-костюм. - Полное спокойствие, я берегу вас.
Это было так неожиданно, что Сельгин рассмеялся запрокинутым кверху ртом. И сразу глотнул воду. Он сплюнул.
- …Понимаю ваш смех как нервное расстройство. Прежде всего полное спокойствие, - шипел, будто простуженный, голос робота. - Доверьтесь мне, я удержу вас на плаву двое суток. Есть запас питьевой воды. Не забывайте - паника увеличит расход белков и витаминов. Будьте спокойны. Я забочусь о вас, я, спас-костюм N 10381, серия СК.
И Сельгин увидел - к его щекам потянулись две трубки, одна красная, другая густого синего цвета.
- Вода, - сказал автомат, постукивая Сельгина по носу синей трубкой, и повторил: - Вода.
- А пища? - спросил Сельгин.
- Пища… - Вторая трубка стукнула его.
И тотчас заговорила, жужжа и треща, база Синуголы. Вертолеты они не посылали - сильно штормит.
- Жди Руфуса, старик, - велели ему. - Жди.
Волны становились крупнее. Подходила та гроза, которая сбила его, родив на закрылках капсулы шаровые молнии, четыре электрических апельсинчика.
Сельгин засек их по внезапной сумятице приборных стрелок. А сначала шло так удачно - оторвался от "Фрама", сошел с орбиты и стал проваливаться вниз, до воздушного слоя. Ударился о него и, подскакивая, пронесся вокруг шара по траектории снижения. Скользнул над Африкой и Атлантикой… А там Кордильеры, Тихий океан… Индийский! (Здесь-то и был грозовой фронт. Он прошел сквозь снежные его горы.)
Внезапная сумятица приборов принудила его осмотреться, и он увидел электрические апельсинчики. Они сидели на правой плоскости, около цепочки заклепок.
- Анафемы! - ругнул их Сельгин. Но испуга не было. Так, веселая злость.
Он перекинул глаза на другую плоскость и засек второе семейство молний. Они тихо, мирно сидели рядышком, как два желтых цыпленка.
- Черт побери, я вас сброшу! - сказал он им и круто направил машину вверх. Ускорение село на его плечи. Схватив его голову, оно стало вдавливать глаза в череп.
- Умммм… - простонал Сельгин, выходя обратно к пронзительному и косматому солнцу высотного неба.
И рассердился на молнии по-настоящему - траектория нарушена, маршрут сломан. Электродьяволы! Исчезли? Нет, сидят. И Сельгин тотчас же бросил машину вниз, к океану, продрал ее длинное тело наждаком воздушных потоков, даже искры посыпались. Тут-то молнии и взорвались - разом!
- Прыгайте! - завопила Синугола. - Прыгайте!
Сельгин нажал кнопку выброса.
- …Напрасно, - ругал он себя теперь. - Ах, напрасно. Напрасно.
Гроза ушла - хлестал дождь. Костюм плотно зажал его - не шевельнешься. Воздушной помощи ждать было нельзя из-за сумасшедшего беспокойства воды и туч. Судно?..
А если не найдет?
- Не беспокойтесь, - говорил ему спас-костюм. - Я установил связь. Судно придет ровно в ноль часов. Не пугайтесь ранней темноты, здесь низкие широты. Хотите слушать концерт?
- Молчи, костюм, - попросил Сельгин. В небе опять перемены - тучи быстро разбегались по сторонам. Небо, освободясь от них, обрело в своем цвете грозную мощь полированной меди.
Может быть, все же пришлют вертолет?..
Мелькнул обломок луны, мотаясь и то подскакивая, то проваливаясь вниз вместе с волнами.
- Рекомендую употребить половину пищевого порциона, - внушал спас-костюм. - Пищу глотайте неторопливо.
- Не хочу! Мне здесь все надоело. Слишком много воды и туч. Ты сможешь перегнать меня в другое место?
- Нельзя, я сообщил наши координаты.
Быстро темнело. Луна неслась между туч. Лицевыми вмятинами она улыбалась Сельгину, - он почувствовал раздражение, он ощутил себя, сжатого. Ему захотелось биться, все сбросить и убрать - дурацкий костюм, воду, слишком густой и мокрый воздух.
…Луна ухмылялась с особенным значением. Какое-то судно шло мимо Сельгина. Оно появилось внезапно - черное, без огней и стуков машины.
Сельгин молча следил, как мимо него шел черный, длинный корпус. Он не хочет связи, не хочет помогать. Почему? Свяжусь-ка с Синуголой.