* * *
- Значит, вы надеетесь, что сумеете осуществить обратный обмен? - спросил капитан Зырянов. Выбравшись на твердую почву фактов, даже фантастических, он заметно повеселел, и из глаз его исчезло выражение беззащитности.
- Надеюсь.
- Вам нужна чья-нибудь помощь?
- Нет, потому что в этой штуковине не только никто пока еще не разбирается, но никто в нее не поверит в ближайшие пять лет.
- Но нас вы держите в курсе дела.
- Обязательно. К тому же, когда я смогу попытаться сделать обратный обмен, лучше поместить троянца на то же место, где он появился.
- Гм… - пробормотал полковник, - а Куроедова как вы поместите на то же место?
- Будем надеяться, - сказал бригадир настройщиков. - Конечно, может случиться, что вместо Куроедова мы получим в обмен другого троянца, но что поделаешь - первые шаги пространственно-временного обмена. Будем пытаться еще и еще раз.
- Боже, сколько же троянцев перебывает в нашем районе! - застонал полковник и обхватил руками голову.
Глава 5
Когда Маша Тиберман поступила в аспирантуру, ее мать Екатерина Яковлевна раз и навсегда прониклась величайшим к ней почтением. В булочной номер семнадцать, где она работала продавщицей, весь коллектив точно знал, когда сдается философия и сколько сил уходит на освоение латинских глаголов. Одно время работники кондитерского отдела даже умели сказать: "Галлиа омниа ин партес трес дивиза эст", потом же забыли сообщение Цезаря о том, что вся Галлия была разделена на три части. Но интереса к античности не потеряли и даже дважды коллективно ходили смотреть "Приключения Одиссея" и "Фараон".
В этот день после звонка Маши из института с просьбой приготовить какую-нибудь закуску по случаю неожиданного и срочного сбора гостей, Екатерина Яковлевна отпросилась пораньше, быстренько закупила все необходимое, помчалась домой и принялась готовить винегрет и рубленую селедку, которые уже давно славились среди обширных Машиных знакомых.
Готовить было ей нисколько не тягостно, скорее наоборот, она даже получала удовольствие, мысленно представляя выражение немого восторга на лицах гостей с набитыми ртами и шумные потом поздравления по поводу ее, Екатерины Яковлевны, кулинарных необыкновенных способностей.
Да и сами вечеринки с их латинскими и греческими тостами, шутливыми стенгазетами, выпускаемыми специально для них, Маменькиными раскрасневшимися щечками были для нее приятны и даже умилительны. "Дай бог ей еще хорошего мужа, не обязательно старшего научного, пусть даже младшего…", - шептала она. Будущего Машенькиного мужа она представляла себе высоким, солидным и придирчиво требующим жестко накрахмаленных воротничков. Немножко она его даже побаивалась, очень уважала за безукоризненные манжеты и ученость и готова была на все, лишь бы Машенька была счастлива.
Есть ли у нее ухажеры, Екатерина Яковлевна у дочери спрашивать остерегалась, зная, что та может и рассердиться - нервы, наука… Зато уж на вечеринках, когда они устраивались в их доме, наставляла глаза перископами, стараясь угадать кто. Однажды она почему-то решила, что Машенька неравнодушна к маленькому полноватому инженеру Васе Быцко, и два дня у нее было смутно на душе. Не то чтобы он был плохим человеком, боже упаси… Но он был невысок, ходил не только что без крахмальных воротничков, а даже и вовсе без галстука и занимался какими-то непонятными машинами, а не родной Троей. Потом инженер исчез, и Екатерина Яковлевна снова мысленно принялась крахмалить Его воротнички.
Селедка была уже готова, оставался винегрет, когда послышался дверной звонок. "Ах, Маша, Маша, ученый человек, вечно забывает ключи", - подумала Екатерина Яковлевна, вытерла руки о передник и пошла открывать дверь.
Маша ввела за руку высоченного дядечку с черной бородой, в коротковатом коричневом костюме в клеточку. "Ну и мода пошла у нынешних!.." - изумилась Екатерина Яковлевна.
- Знакомься, мама, это Абнеос, - сказала Машенька.
- Очень приятно, - сладко улыбнулась Екатерина Яковлевна. - А по отчеству вас как?
Борода беспомощно посмотрел на Машеньку, и та поспешно объяснила:
- Мама, Абнеос по-русски не понимает.
- Он что же - иностранец?
- Некоторым образом да.
- А откуда?
- Абнеос из Трои.
- Он что же, в командировку или по научному обмену?
- Как тебе сказать…
Тут бородатый что-то сказал Машеньке, и Екатерина Яковлевна, опомнившись, затрепыхалась:
- Да что это я!.. Проходите, пожалуйста, стереовизор включите, я мигом управлюсь, а там и другие гости подойдут.
Она пошла на кухню в некотором смятении духа. С одной стороны, не дай бог увезет Машеньку куда-нибудь к черту на кулички, бывают ведь такие случаи; с другой - человек, видно, ученый и по-русски не понимает. Модник, с бородой.
Уж сколько раз ругала себя Екатерина Яковлевна за буйную, как у девчонки, фантазию, но ничего поделать с собой не могла. Вот и сейчас живо представила себе внуков, таких же чернявеньких, как этот. Врываются они к ней с визгом, криком, все вверх дном, а ей нипочем. Что же, убрать потом трудно? И чего Маша на них ругается, дети ведь, понимать надо, мальчики…
Один за другим начали сходиться гости: поэт-песенник Иван Гладиолус, написавший в свое время слова к знаменитым "Фиалкам"; внештатный журналист Михаил Волотовский, ездивший зачем-то туристом на все зарубежные спортивные состязания, в которых ни бельмеса не понимал; уже знакомый нам старший научный сотрудник Сергей Иосифович Флавников; немолодой, но подающий надежды художник-график, в белых носках и с челкой, Витя, по прозвищу Чукча; переводчица с румынского и аварского Доротея Шпалик, употреблявшая столь длинные мундштуки для сигарет, что ее благоразумно обходили стороной.
Входя в комнату, гости бросали быстрые оценивающие взгляды на стол, в центре которого под охраной двух бутылок "Столичной" стоял знаменитый винегрет. Затем они украдкой осматривали троянца. Большинство улыбалось: и стол и троянец были вполне на уровне.
- За стол! - скомандовала Машенька.
Раздался дружный грохот стульев, и гости быстро разоружили охрану винегрета, поплыла из рук в руки хлебница и кто-то крикнул:
- Сергей Иосифович, тост!
- Я сегодня не в ударе, - вяло трепыхнулся Флавников, зная, что тост все равно сказать придется.
- Просим, просим, - бубнил график Чукча, а Доротея Шпалик грозно направила на историка мундштук с дымящейся сигаретой.
- Сдаюсь, - сказал Сергей Иосифович, поднял глаза к потолку, словно искал на нем мыслей и вдохновения. - Друзья, сегодня у нас не совсем обычный вечер. Ведь за последние три тысячи лет вряд ли кому-нибудь приходилось сидеть за одним столом с живым троянцем, тем более с таким милым выходцем из другой эры, как наш Абнеос - этот ходячий источник тем для кандидатских и даже докторских диссертаций. А ведь Абнеос был в свое время, - Флавников тонко улыбнулся, - я говорю - в свое время, всего лишь шорником. Итак, выпьем за шорников, консультирующих докторов наук!
Машенька Тиберман тем временем уже окончательно вошла в роль переводчика и все время шептала что-то в ухо Абнеосу, отчего у того округлялись глаза и поднимались брови.
- Боже, сколько необыкновенных вещей, должно быть, знает этот мужчина.
- Доротея Шпалик вынула изо рта мундштук, выпила рюмку водки и снова затянулась сигаретой.
- О нем нужно будет написать песню, - крякнув после стопки, сказал поэт-песенник Иван Гладиолус и тихо стал напевать: - Полюбила я тро-ян-ца, а за что и не пой-му-у…
- Пусть говорит Абнеос, - решительно потребовал график Чукча. - Пусть расскажет про ахиллесову пяту.
- Боже, как это необыкновенно, - взвизгнула Доротея Шпалик, - сидеть и смотреть на друга Гомера и слушать его рассказы.
- Доротея, дорогая, - пробормотал Флавников, - их отделяло по меньшей мере лет четыреста. С таким же успехом вас можно считать подругой Христофора Колумба.
- Ах, Сергей Иосифович, почему вы всегда любите говорить мне колкости?
- Потому что я с детства мечтал переводить с румынского и вы перебежали мне дорогу.
- Пусть Абнеос говорит, хватит трепаться, - снова потребовал график Чукча. - А то…
Что "то" - он не сказал, а отправил в рот такую порцию винегрета, что глаза у него округлились от изумления.
Над столом плавало облако дыма. Оно начиналось с мундштука Доротеи Шпалик, и казалось, что она надувает огромный голубоватый шарик. Стук ножей стал медленно утихать, зато говорили теперь гости все громче и громче.
- Вот вы говорите Троя, - скромно сказал внештатный журналист Волотовский, - а я недавно вернулся из Новой Зеландии с лыжного чемпионата и, представляете, купил в Веллингтоне японскую авторучку, которая может писать под водой. Это очень удобно.
- Под водой - это хорошо, - с тихой грустью вздохнул Флавников, - это даже очень удобно. Я, признаться, с детства чувствовал острую потребность писать под водой.
– "Вода, вода, кругом вода…" - пропел Иван Гладиолус. - Как здорово схвачено, классика. Троя, Троя, кругом Троя… Нет, ударение не то…
- Машенька, ты представляешь, - крикнула Доротея Шпалик, - вчера я видела на одной даме кирзовые сапоги!..
- Пусть говорит Абнеос, - тихо сказал график Чукча и вдруг почему-то заплакал.
- …В каракулевом манто и кирзовых сапогах. Представляешь? Как ты думаешь, это парижское или идет из Лондона?
- В Хельсинки во время турнира сильнейших собирателей шампиньонов это, между прочим, изумительный спорт, - скромно рассказывал Волотовский, - я купил поразительные чилийские лезвия для бритья. У меня тут инструкция. Сергей Иосифович, не могли бы вы перевести, а то они что-то не бреют. Наверное, я вставляю их не той стороной.
- Господь с вами, дорогой мой. Это же машинка для чистки картофеля…
Абнеос сидел оглушенный и притихший. Голова у него слегка кружилась, и он крепко держал Машеньку за руку, словно ребенок мать. "О боги, боги, - думал он, - что только не пошлете вы нам, жалким смертным, каких только козней не придумаете у себя на своем сверкающем Олимпе!"
С того самого мгновения, когда он увидел себя в незнакомой комнате в окружении людей, которых он принял за души умерших, он никак не мог прийти в себя. Способность удивляться он потерял почти моментально, ибо начисто израсходовал свой запас эмоций. Единственное, что связывало его с окружающим миром, была эта девушка, что сидела рядом с ним. Рука ее была теплой и нежной, и, когда он держал ее, ему становилось как-то покойнее, и он чувствовал себя не то чтобы увереннее, но не таким маленьким, жалким и заброшенным. Ведь все, что бы он ни делал в эти сумбурные приснившиеся дни, не имело ничего общего с обычной его жизнью. Уважительный тон, каким с ним разговаривали, будто с базилевсом, был странен. Скорость, с которой они носились на каких-то металлических чудовищах, даже не пугала, поскольку была за гранью мыслимого. Необыкновенная чистота и отсутствие привычных запахов давали ему ощущение какого-то затяжного сна. Странный мир, странный. И лишь эта теплая мягкая женская рука была знакомой. И Абнеос чувствовал, что это не просто рука, а как бы ниточка, связывающая его с новой действительностью. "Ма-ша", - произнес он про себя. Само слово было теплым, мягким и приятным на вкус, словно лепешки с медом. И смотрела она на него не так, как жена, которая с утра до вечера скрипела: "Абнеос, сходи, Абнеос, принеси, Абнеос, у Рипея жена новый хитон купила, а ты… У, посланница Аида…".
- Абнеос, - прошептала Маша, - как ты сейчас себя чувствуешь?
- Не знаю, - так же тихо ответил ей троянец. - Покровительница Трои богиня Афродита, наверное, похожа на тебя. И мне грустно, тепло на сердце и немножко страшно.
- Я не богиня. И никто меня даже в шутку не называл Афродитой, потому что я некрасивая. Я всегда знала, что нехороша собой, только одна мама думает наоборот.
- Твоя мать мудра, как Афина Паллада, - торжественно сказал Абнеос. - Я хотел бы обладать половиной ее мудрости.
- Не шути так, Абнеос, ты делаешь мне больно.
- Я? Тебе делать больно? Это ты смеешься надо мной, бедным шорником, чья мастерская у Скейских ворот. Ты, всесильная и мудрая, ты смеешься надо мной.
- Спасибо, Абнеос, ты не представляешь, как мне хорошо с тобой. У тебя такие сильные руки, и кожа на них твердая и мозолистая…
- А твоя рука нежна, как спелый персик из рощи, что у самого предгорья Иды. И мне боязно пожать ее…
Глава 6
Боль была все время, она пряталась в его теле, но теперь, когда он медленно приходил в себя, боль становилась осознанной, острой. Сознание возвращалось к нему медленно, неохотно, неуверенными толчками. И в то же мгновение, когда оно включило механизмы его памяти, Куроедов судорожно дернулся на каменном полу, потому что последнее, что он запомнил, был свист бича, страшное напряжение своих мышц и впивающиеся в тело тугие сыромятные ремни.
Куроедов застонал и открыл глаза. Подле него сидел старик с клочковатой седой бородой и печальными глазами. Старик протянул руку и мягко коснулся его лба.
- Лежи, не вставай пока. Пусть к тебе вернутся силы. К тому же прохлада каменных плит успокоит твои синяки и кровоподтеки. Лежи, не бойся, я уже давно сижу подле тебя. С того самого момента, когда ольвидовские стражники втащили тебя сюда после допроса.
- А кто ты? - с трудом ворочая распухшими губами, спросил Куроедов.
- Я - Антенор.
Забыв о ноющем теле, Куроедов уперся руками о шершавые камни пола и рывком сел.
- Антенор? Уж не советник ли царя Приама? Но почему тогда ты здесь, в этой темнице? Как ты сюда попал?
- Я вижу, тебе лучше, - улыбнулся старик, отчего его глаза под седыми кустистыми бровями стали совсем по-детски ясными. - Когда человек любопытен - это уже признак здоровья. Ты спрашиваешь, почему я в тюрьме. Потому что я болтлив и иногда по старческой рассеянности говорю правду. От царского же советника правды не ждут. Царь Приам, сын Лаомедонта, властитель Илиона и любимец богов, всегда прав. Ему не нужно знать правды, ибо он сам творит ее. А раз так, гнать этого слабоумного старика Антенора, в тюрьму его, в каменный мешок. И правильно. Многие считают, вернее, считали меня мудрым, а где место мудреца, как не в тюрьме? Пусть посидит, вспомнит свою сорокалетнюю службу царю, поразмыслит, чего стоит в наши дни правда… Я не надоел тебе, незнакомец?
- Бог с тобой, Антенор!
- Бог? Один бог? Что значит это выражение?
- Бог? У нас, там, где я живу, был один бог, всего один. Да и того теперь уже нет.
- Один бог? - вздохнул Антенор. - Какая экономия слов! У нас их столько, что вязнут на зубах. На каждое дело свой бог. Как видишь, наши, по сравнению с твоим, изрядные лентяи. И как же ваш один бог управляется со всеми делами?
- Не очень хорошо. Поэтому-то и остался безработным.
- А ты смело говоришь, юноша. Откуда ты?
- Из страны, которой еще нет, и из времени, которое еще не наступило.
Антенор нахмурил брови и пристально посмотрел на Куроедова. На мгновение в глазах старика с комочками слизи в уголках мелькнул гнев, но тут же погас. Он едва заметно пожал плечами.
- Я не могу объяснить тебе, как это произошло, о Антенор, - сказал Куроедов. - Но я попал сюда из страны будущего, из времени, до которого должно пролететь тридцать веков.
- Тридцать веков? - медленно переспросил Антенор. - Это много времени. Оно уничтожит храмы и алтари, обратит в пыль и прах народы и сотрет с людской памяти многие имена…
- Я знаю твое через три тысячи лет…
- Через три тысячи лет… Значит, тебе открыто, что случится с Троей?
- Увы…
- Ты боишься сказать мне?
- Я предпочел бы рассказать тебе что-нибудь приятное, но…
- Не бойся, я знаю и так: Троя погибнет. Кассандра знает, она много раз рассказывала мне…
- Кассандра? Дочь Приама? Та, которая обладала даром предвидеть будущее?
- Значит, и ее имя осталось… - вздохнул Антенор и вытер краем грязного плаща уголок глаза.
- Осталось. Она не погибнет в роковой день, ее возьмет к себе царь Агамемнон. Она умрет вместе с ним от руки его супруги Клитемнестры. И тебя пощадят греки… Так, во всяком случае, говорят предания…
- Знаю, знаю… Кассандра рассказывала мне. - Старик снова тяжко вздохнул. - Я старик, у меня слезятся глаза и дрожат руки. Я устал. Я уже не боюсь путешествия в царство теней, я уже почти там. Я иногда даже мечтаю о нем, как мечтают о крепком сне… Но Кассандра… Каково ей знать страшное будущее и не быть в силах изменить его, предотвратить! Ведь это тысяча смертей вместо одной. Говорят, что когда боги хотят наказать человека - они отнимают у него разум. А есть наказание пострашней мудрость и знание.
- И вы сидите сложа руки и ждете, как жертвенные животные, пока свершится судьба? Даже зная, что Троада падет и Илион превратится в руины, вы не должны вздыхать, сделайте что-нибудь, уговорите Приама сделать что-нибудь!
- Поздно, - вздохнул Антенор, - поздно. Нет уже в живых Гектора, погиб и злосчастный Парис, убив предварительно Ахиллеса, поздно. И по-прежнему ехидна Елена строит глазки Приаму, и по-прежнему собаки Ольвида охотятся за каждым, кто хоть на мгновение усомнится в мудрости царя. Ведь ты, сын мой, тоже познакомился с ними. Тише, кто-то идет, наверное, это Кассандра. Вот и она, добрая душа.
В подземелье тихо проскользнула женщина. Увидев Куроедова, она вздрогнула и вопросительно посмотрела на Антенора. В полумраке Куроедову показалось, что глаза у женщины огромны и печальны. От нее пахло какой-то горьковатой травой, похожей на полынь.
- Не бойся, дочь моя, это новый узник. Он чужестранец и пришел издалека, но Ольвид уже успел побеседовать с ним.
- Старый шакал, - прошептала Кассандра, и Куроедов уловил ненависть, вогнанную в одно короткое слово.
- Меня зовут Александр, - мягко сказал Куроедов.
Он встал, пошатываясь, и смотрел на женщину. Тело ее было легким, сухим и смуглым. Она тяжело дышала, и в глазах - они действительно были огромны - прыгали странные огоньки.
- Иногда меня тоже зовут Александра, - сказала она. - Дай мне твою руку.
Куроедов протянул руку и со странным замиранием сердца ощутил прикосновение маленькой сухой ладони.
- Не шевелись! - умоляюще и вместе с тем властно прошептала Кассандра, и Куроедов скорее догадался, чем увидел, как она вдруг напряглась, напружинилась и застыла, хрипло дыша. Лоб ее влажно блестел, и ладонь на его руке затрепетала. Прошла минута, другая, а Куроедов все еще боялся пошевельнуться. Внезапно Кассандра глубоко и трепетно вздохнула, как-то обмякла и ровным бесцветным голосом сказала:
- Да, ты издалека. Ты добрый человек, и я буду любить тебя. И тебя тоже судьба заберет у меня. Ты принесешь мне много боли, но сладкой боли. Ночью я приду за тобой, ты должен выйти из этой ямы.
Она тихо скользнула к двери, а Куроедов, почему-то опустошенный и смертельно усталый, медленно опустился на пол. В воздухе еще чувствовался еле слышимый запах какой-то горькой травы, похожий на запах полыни, и сухая ладонь Кассандры все еще лежала у него на руке.