- А почему вы не поручите этого самим вариалам? У людей воспроизводство составляет интимную потребность двух разнополых особей - мужчины и женщины. А особое влечение друг к другу, называемое любовью…
В голосе Правого зазвучало негодование. Хоть он и имел облик простого ящика, ему не были чужды бурные эмоции.
- Путешественник! Сколь же безнравственен ваш мир, если в нем распространено такое противоестественное влечение, как любовь. Ведь это может привести к тому, что для одной особи, скажем женщины, какой-нибудь единичный мужчина окажется дороже всех мужчин! А мужчина возмутительно выделит одну женщину и ей одной будет оказывать такое внимание, такую… Нет, это чудовищно!
- Наоборот, мы радуемся любви! Я даже скажу…
Я с досадой толкнул Николая:
- Перестань! Ты выводишь отца города из себя! И возможно, это равносильно тому, что сам город сотрясается всеми зданиями. Не забывай, что мы явились знакомиться с местными обычаями, а не насаждать всюду свои.
Правый долго не успокаивался - так расстроил его Николай. Он не захотел больше рассказывать об обычаях своего мира, пока не узнает природу мира людей. Я информировал его о свойствах космоса. Мои осторожные ответы подействовали на Правого еще сильней, чем простодушные объяснения Николая.
- Мне открылись истоки безнравственности вашего общества, - сказал Правый сурово. - Они в ужасающем физическом несовершенстве вашего мрачного галактического мира.
Запальчивость Правого возрастала. Как! Неужели все в мире людей обречено на вечное постоянство форм и размеров, тяготения и цвета? Это же физически неосуществимо! Лукари меняют свою форму и размер в зависимости от настроения, а разговаривают вспышками электричества - что ж, способ существования иной, чем у вариалов, но тоже естественный. Вариалы беседуют телесными трансформациями, чувства передают изменением яркости, передвигаются, становясь то тяжелыми, то легкими, - что может быть проще? А дудари, ладари, ропухи! Разве у них, в зависимости от потребностей, не меняется цвет, тяжесть, теплота, яркость, электрические потенциалы? Все живое по воле меняет свои тела - такова жизнь в их гибком мире! А мир людей - консервативное царство окаменелостей! Не только звезды и планеты, но и камни, горы, дома, машины вечно остаются, какими появились однажды! И всякое изменение их объема и формы - разрушение, а не способ существования! Какой чудовищно косный, чудовищно тесный, колючий мир!
- Я приведу как пример непереносимости вашего мира для здорового восприятия лишь такую отвратительную черту, как сходящаяся геометрическая перспектива, - с увлечением грохотал Правый. - Это же значит, что у вас видимы все существующие объекты, они лишь уменьшаются с отдалением, а не пропадают. Где бы вы ни находились, перед вами одна и та же картина звезд и планет, - до чего же надоедлив облик вашего мира! Великое многообразие вещей не раскрывается по мере приближения, а всегда на глазах. Как это вытерпеть? Сколько же многообразнее наша Вселенная! Вокруг только окружение, а что подальше - за границами видимости. Любой шаг порождает иные картины, мы непрерывно открываем новое в своем мире, а не тупо вращаемся среди неизменных вещей - разве это не в тысячу раз прекрасней? Мне кажется, ваш мир - царство иллюзий, - закончил Правый. - Вы сами говорите, что ему присущи движения и звуки, свет, силовые поля… Но на эту изменчивую внутреннюю сущность натянута маска внешней закоснелости. Никакой вариал не согласился бы жить в вашем унылом мире!
- Дело вкуса, а о вкусах у нас не спорят, - примирительно ответил Жак.
8
За порогом резиденции Правого нас повстречали сопровождавшие вариалы - торжественный кортеж сверкал всеми цветами радуги. На меня так резво бросался Иа, что даже хаоса в его движении на этот раз особенно не замечалось. Он радовался моему возвращению, словно я избежал опасности. Дружок Николая Иу вел себя гораздо сдержанней. Николай сказал мне:
- Я раньше думал, что влечение Иа к тебе той же природы, что земная любовь. Но Правый мудро разъяснил, что у них семиполость, а каждый вариал наделен однополостью, то есть светится только в одном цвете, а не полной радугой. Чем же объяснить привязанность Иа к тебе, капитан "Пегаса" Казимеж Полинг?
- Именно этим - семиполостью, - хладнокровно отпарировал я. - Во мне все цвета спектра, кроме зеленого. Зеленым юнцом я перестал быть еще в первом путешествии в космосе, а всего путешествий было шесть - четыре совершил с тобой. Совпадение - не правда ли? - если каждому путешествию присвоить особый цвет? Иа просто чувствует мою многоцветность. - Я обратился к Артуру: - Беседа с Правым была занятна, но в ней есть странность. Говорили я и Николай, несколько реплик подал Жак, а ты выдержанно молчал. Почему, Артур Хирота? Хотел бы услышать ответ не в статической логике, а по земному шаблону, когда каждый ответ адекватен вопросу.
Он засмеялся. Я уже упоминал, что это с ним бывало не часто. Но после открытия дзета-логики - так мы потом стали называть ее - и сам он переменился, и стало иным наше отношение к нему, во всяком случае, мое. Он меньше сторонился разговоров, не хмурился, не выглядел высокомерным, а я теперь понимал, что раньше он казался надменным и неприветливым от непрерывного углубления в трудные проблемы, а не от дурного характера.
- С Левым разговаривать буду я, - заверил он. - И даже попрошу права первым задавать вопросы. Правый так хорошо разъяснил формы жизни в их мире, что принципиально нового уже не ждать. Хочу уточнить уже известное, а не вторгаться в неведомое.
Это тоже была важная особенность характера Артура, и она тоже не сразу стала мне ясна. Все новое, конечно, интересовало его, но он охотно предоставлял нам - мне особенно - роль перводознавателя. Зато размышлять о том, что увидели, находить суть в уже открытых явлениях он брал на себя - и делал это лучше нас. Он был больше мыслителем, чем разведчиком. Чем глубже я узнавал его, тем меньше задевало меня то, что вначале казалось неприятным.
Внешне Левый мало отличался от Правого - такой же угрюмый мощный голос, такая же эмоциональность, важный тон внезапно прерывался сварливым, негодующим, такой же ящик и пульсирующий на нем брусок. Различие было, в ходе беседы мы это поняли, но внутреннее, а не внешнее. Беседу вел в основном Артур, мы лишь подавали реплики. После взаимного обмена мнениями Артур сказал:
- Попрошу вас сосредоточить внимание. Я строю рассуждение: все вариалы смертны…
- Вариалы бессмертны, - величаво ответствовал Левый. - Каждый, рождая потомство, сам нарождается вновь. Единственное исключение - световые ураганы из обиталища лукарей или нападение ладарей. Но и тогда вариалы гибнут, а не умирают - уловили разницу?
- Хорошо, не вариалы, а люди! Все люди смертны. Некто Кай - человек. Какой вы сделаете отсюда вывод?
- А что за человек этот Кай? Одному надо отдохнуть, другому повеселиться. Вот какие выводы я делаю из того, что люди смертны, а Кай - человек.
- Но ведь это бессмыслица! - не выдержал Жак.
Артур укоризненно покосился на него.
- Вывод один: Кай тоже смертен.
- И такой вывод возможен. Но он не единственный. - Левый, как и его собрат, рассуждал без логических шумов, без отвлечений, но от этого его логика не становилась похожей на нашу.
Артур воспринимал объяснения Левого хладнокровно, и мы с Николаем уже не видели в Левом только опытного софиста, ошеломляющего парадоксами.
- Мне кажется, у вас отсутствует понятие о причине и следствии. Вы делаете выводы, не содержащиеся в посылках.
- У людей примитивное понимание причины и следствия. Вы логически бедны! - важно объявил Левый. - Вывод следует из посылок - кроме этого, вы ничего не видите. А у нас посылка может определяться собственным выводом - что здесь странного? Если у вас, как говорите, мать рождает ребенка, то ведь и ребенок рождает мать, ибо лишь с его появлением она становится матерью. Следовательно, они друг друга рождают! У вас линейная, а не объемная логика, логика частностей, а не целого.
И Левый указал, что в их мире противоположности создаются сразу и ни одна не может считаться следствием другой - например, низ и верх, правое и левое, толстое и тонкое, прошлое и настоящее, дети и родители, два конца палки, две стороны листа. Причина лишь повод, а не основание, что-то вроде выстрела, обрушивающего лавину переплетенных противоположностей.
- И у нас распад на две противоположности - естественная черта развития, - вставил Артур в быструю речь Левого.
Левый разъяснил, что в дзета-мире противоположностей всегда больше двух. У него, среднего Левого, пять сопряженных противостояний - нижний Левый, верхний Левый, средний, нижний и верхний Правые, а всего их шесть, и достаточно уничтожить одного, как погибают все. В их городе из шести право-левых обитают лишь два, остальные в других городах, но это не мешает им быть единством.
Артур, снова вторгнувшись в словоизлияние среднего Левого отца города, учтиво поинтересовался, распространяется ли такое многообразие противоположностей на рядовых вариалов или составляет привилегию правителей. Левый подтвердил, что противостояния - всеобщий закон. Гибель одного вариала, например зеленого И, вызывает гибель сопряженных с ним О, Е, Я, Ю, У…
Жак прервал Левого:
- Не понимаю сопряжения объектов! У людей простой закон: А всегда А. И другой закон: если А есть В, то оно не может быть одновременно - не-В. Если это стена, то стена, а не озеро и не туча. А если каменная, то не может быть также некаменной.
- Не нравится мне ваш мир, люди! У него косная логика. Он однотонный, однолинейный!
И Левый запальчиво объявил, что если А есть А, то оно непременно - не-А. Стена - высокая относительно камешка и низкая относительно горы. И она стена для мелкой твари, нечто непреступаемое, но черточка, а не стена для порхающих вариалов. Левое для того, что полевей, в свою очередь правое, значит, оно и правое и левое. Разумеется, если брать большое количество случаев, то в итоге оно может быть больше левым, чем правым, или больше правым, чем левым. Что может быть проще? Неужели людям не ясно совершенство логики вариалов?
- Ваша логика совпадает с нашей только в области больших чисел, - ответил Артур. - В частных случаях у вас не действует закон достаточного основания.
- Я все больше поражаюсь бедности вашего мышления, люди! - прогрохотал Левый. - Неужели ваш мир так скуден, что каждое действие в нем обосновано? А где же случайность, непредвиденность, невероятность, невозможность, все те милые неожиданности, которые приятно разнообразят существование? У нас для всего действует закон многосторонней необоснованности и только в целом, только в сумме все определено причинами. Я мог бы к этому добавить, что имеются правая и левая, передняя и задняя, нижние и верхние необоснованности и точно такие же верхние и нижние, задние и передние невозможности, но вряд ли вы поймете это. Четность осуществлений и отрицаний - вот главная черта нашего мира.
- У нас четность соблюдается не всегда, - заметил Артур.
- Страшный мир! Мир, где правое может существовать независимо от левого! Мир, где низ и верх, предмет и его зеркальное изображение взаимно незаменяемы! Мир, где действие всегда равно противодействию, а следствие определяется частной причиной, а не всем целым! Жалею вас, люди! Ни один вариал и секунды не просуществовал бы в вашем худшем из миров!
Артур собирался поблагодарить Левого за содержательный разговор, но Николай захотел узнать о математике в дзета-мире.
- Не спорь, только слушай, - предупредил я. - Боюсь, в области математики придется узнать особенно много правых и левых несуразностей, нижних и верхних чудовищностей!
Николай молчаливо слушал, хотя это было нелегко. Мы с Жаком тоже еле сдерживались, один Артур выглядел спокойным: что мы слышали теперь, он недавно нам предсказывал. Один плюс один равнялось двум лишь в общем и целом, а в единичных случаях, если складывались правая и левая, нижняя и верхняя, передняя и задняя единицы, сумма составляла или снова один, или один с привеском, или привесок без единицы… Дважды два равнялось четырем лишь случайно. Зато если из двух вычиталось два, то часть единицы оставалась. В дзета-мире не существовало нуля и никакие вычитания не могли привести к полному уничтожению вычитаемого. Категорический запрет нуля являлся главной особенностью дзета-математики. Что где-то, как-то уже существовало - никогда, никоим образом, ни при каких условиях не может перестать существовать - ее основная аксиома.
- Ox! - сказал Николай. Он обалдело поглядел на Артура.
- Дальше будет удивительней, - без улыбки предсказал Артур.
После арифметических откровений мы без содрогания выслушали, что в дзета-мире существуют, собственно, две математики: элементарная, для повседневности, и высшая, для тонких структур. В высшей математике всякое сложение приводило к уменьшению, а всякое деление - к умножению. Левый проиллюстрировал это примерами. Деление вариалов на две части равнозначно появлению двух вариалов, и каждый новый вариал больше исходного, ибо часть больше целого. Распадаясь, тела увеличиваются, сливаясь, уменьшаются. Целое не объединяет, а пожирает свои части: А плюс А всегда меньше А, хотя насколько оно меньше, зависит от случая, и задачей высшей математики является выяснение этих конкретностей.
- Вот видите, математика нашего мира проста и понятна, как, впрочем, и наша логика, - с торжеством закончил Левый.
- Сожалею, что не могу того же сказать о вашей логике и вашей математике.
На этом мы простились со вторым отцом города. Я чувствовал себя переполненным до тошноты. От услышанных парадоксов кружилась голова. Поджидавшие нас дзета-спутники устроили на лестничной площадке бешеную пляску. С добрую сотню разноцветных шаров, то ярко вспыхивающих, то погасающих до мерцания, носились вокруг, это тоже не способствовало успокоению. Николай, наоборот, пришел в хорошее настроение. Он объявил, что после право-левых откровений в полусумраке правительственной резиденции душа отдыхает на вакханалии цветов и света. Я сказал:
- Друзья, меня тянет на простор. Это алхимическое заведение, именуемое живым городом, действует мне на нервы. Хоть диковинного дзета-простора, но простора!
И мы стали выбираться наружу. Вскоре мы опять были на дне исполинской чаши, ограненной гигантской горной цепью. И опять горы съеживались и опадали, когда мы летели к ним, и становились вблизи крохотными холмиками или камнями. И опять над нами было равномерно золотое, пустое небо, оно единственное не менялось при нашем движении. И опять нас сопровождали дзета-спутники и то, отдаляясь, росли и тускнели, то, приближаясь, уменьшались, вспыхивали, накалялись до огненной яркости. Меня охватывали новые ощущения, еще день назад я не поверил бы, что они возможны…
- Артур, - сказал я. - Дорогой наш теоретик, мудрый Артур Хирота, а не кажется ли тебе, что оба праволевых правителя в одном все-таки правы? Этот непрерывно меняющийся пейзаж, эта постоянная непостоянность!.. Любой прыжок - и иной мир! Нет, тут что-то есть! Просто надо привыкнуть, чтобы понять красоту дзета-мира!
- Скоро ты объявишь, что до смерти устал от консерватизма родных галактических пейзажей и собираешься остаток жизни провести в дзета-мире, - иронически предсказал Артур. - И проделаешь, это не деловой прозой, приличествующей косморазведчику, а теперь еще и разведчику иномиров, а в поэтическом исполнении. Я читал твое увлекательное описание установки планет-маяков вокруг черного космопаука Н-115. И Немесида представилась мне земным раем, когда ты заговорил о ней белыми стихами.
- Серыми, Артур. В университете я писал стихи и в простодушии думал, что они белые. Но мне доказали, что ни одна строфа не вышла из серости. А ты меня удивляешь, Артур Хирота. Тебе понравился мой отчет о "черной дыре" Н-115?
- Он меня поразил, - серьезно ответил Артур. - Читая его, я пришел к мысли, что проходы в иномиры надо искать у коллапсирующих звезд, потому что звездные катастрофы могут происходить только в областях, где космос ослаблен и где, стало быть, есть лазы в высшие и низшие измерения. Идея о неоднородной прочности вакуума в галактических просторах была мне подсказана твоим отчетом, Казимеж. Именно поэтому я и настоял в Большом Совете, чтобы начальником первой трансмировой экспедиции назначили тебя. Ты не всегда понимаешь огромное значение своих находок, но обладаешь врожденным даром такие находки совершать.
- Благодарю. А мне почему-то казалось, что тебе неприятно, что в начальники экспедиции предложили не тебя, а меня. Занесу открытие этой ошибки в каталог других моих удивительных находок.
Мы вели этот разговор на пригорочке - полчаса назад он казался гигантской вершиной, закрывавшей треть небосвода. В стороне Николай играл с вариалами, они, отдаляясь, росли, становились гигантами и, бегом возвращаясь, стремительно опадали. Мне все больше нравилось это зрелище. Дзета-мир заслуживал того, чтобы им любовались. Жак не вмешивался в разговор и не показывал интереса к пейзажу. Он о чем-то хмуро размышлял. Уставший от игр Николай, плюхнувшись рядом, поинтересовался, что его огорчает. Жак громко вздохнул.
- Не огорчает, нет. Но эта беседа у Правого… Получается все-таки, что и у дзета-народов войны.
- Подумаешь, войны! Сражения из-за идей! Ведь так объяснил нам Правый? Научные дискуссии - вот их войны. В этом антилогическом и минус-математическом мире мы, очевидно, встретимся и с псевдовойной.
Жак качал огромной лохматой головой.
- А если война настоящая, Николай? И если нас втянут в нее? Одно нападение уже было - вспомни радиала и светоморе. Разве взаимоотношения радиала и светоморя ограничились научной дискуссией?
Я снова напомнил о правилах путешествия в дзета-мире:
- Здесь наша позиция - нейтралитет. А если войны и вправду имеют характер научных дискуссий - что ж, с интересом послушаем, но постараемся никому не навязывать своих мнений.
Глава четвертая
СТИХИЙНОЕ БЕДСТВИЕ В ДЗЕТА-МИРЕ
1
В день, когда в дзета-мире разразилась катастрофа, мы долго блуждали по нервам и жилам города, а потом отдыхали в помещении рядом со светостоловой. Это было нечто вроде колбы с суживающейся вверху горловиной. Вариалы забирались сюда без охоты, но это как раз привлекло нас, можно было побыть в одиночестве, не включая глубокого экранирования.
Я лежал, заложив руки за голову, и смотрел на отверстие колбы, ставшей нашей спальней. Стенки колбы озаряло внутреннее сияние, слабый свет струился в их глубине, он был то фиолетовым, то синим, то голубоватым - сумрачные, нерадостные краски, лишь изредка на них накладывались оранжевые отблески, словно бы золото далеких ликующих зарниц, но и они лишь подчеркивали, а не смягчали общую безрадостность сумрака. И я думал, что если бы вариалы сами не порождали свечения, если бы не несли в своих полувещественных телах собственного источника радостных красок, то существование их стало бы мрачным, как бытие пещерных жителей в темных подземельях.
И еще я думал о том, как дальше вести себя среди дружелюбного, так не похожего на нас народа, чтобы и понять природу их бытия, и неловким вмешательством или чрезмерной любезностью не причинить вреда.