- Может, все-таки пойдем в селение, сахим? - несмело предложил Тхэн.
- Нет. Бабочки не любят жить рядом с человеческими жилищами, - на ходу выдумал я причину. Тхэн рассмеялся.
- Это, наверное, у вас, людей, - сказал он. - Мы живем в дружбе со всем живым.
- Знаю, - кивнул я. - Но бабочка, на которую я охочусь, обитает не на Пирене. А я говорю о ней.
Тхэн пожал плечами, загасил костер и, взяв с земли мою пустую миску, пошел ее мыть. Я не стал ждать, когда он вернется и усядется у погасшего костра с лицом истукана, чтобы вести переговоры с Колдуном, забрался в спальник, принял таблетку тониспада и закрыл глаза.
Этой ночью у меня страшно разболелась голова. Меня бросало то в жар, то в холод, я метался во сне, как в бреду. Экранирующая сетка, как мне казалось, раскалилась добела, сжигая на голове кожу и волосы, а электроды вольтовыми дугами испепеляли мозг. Руки сами собой тянулись к голове, и если бы не действие тониспада, четко разграничивавшего в сознании реальность происходящего и фантасмагорию сна, возможно, в припадке боли я бы неосознанно сорвал с себя сетку. Но стоило только рукам прикоснуться к голове, как я просыпался.
Тхэн, почувствовав, что со мной творится неладное, почти не спал. Пару раз он подходил ко мне, шептал успокаивающие слова, но прикоснуться ко мне не осмелился. В конце концов он сел рядом со мной на землю и просидел весь остаток ночи не смыкая глаз.
Наутро я проснулся с тяжелой, будто с похмелья, головой. Умылся, выпил кофе и поставил палатку. Отдыхать, так отдыхать. Похоже, переутомление, накапливавшееся во мне, выплеснулось прошедшей ночью. Как на финише у стайера, отдавшего все силы дистанции. Но до моего финиша было еще далеко… Если только головная боль не имела другой причины.
Я попросил Тхэна, чтобы он оградил палатку от нашествия насекомых, установил в ней кондиционер и выставил температуру на двадцать градусов. И, право слово, чуть не замерз - настолько привык к одуряющей пиренской жаре.
Закуклившись в спальник, я все утро пролежал в прохладе палатки, пытаясь дремой компенсировать кошмарную ночь, но уснуть так и не смог. Кофе меня взбудоражил, нормальная температура вернула ясность мысли, и я понял, что пора. Пора готовиться к встрече с млечником.
Ближе к полудню я выбрался из палатки и увидел, что Тхэн спокойно спит прямо на земле на самом солнцепеке. Чуткости его сна можно было позавидовать. Куда там мне с патентованным тониспадом! Стоило только посмотреть на Тхэна, как он тут же открыл глаза и поднял голову.
- Сахим чего-то хочет? - спросил он.
- Да. Начнем расставлять силки для млечника.
Брови Тхэна удивленно взлетели.
- Сейчас?
- Сейчас.
- Но, сахим, началась жара. Все бабочки спят.
- Млечник не спит, - сказал я. - Да и ваши бабочки не все впадают в дневную диапаузу. Ты помнишь, когда я поймал парусника на солончаках? В полдень.
Возразить Тхэну было нечего. Он встал.
- Вьючить долгоносое? - спросил он.
- Не надо, - отмахнулся я и впервые за время экспедиции стал развязывать красный тюк. Достав оттуда рюкзак, я загрузил в него пять гильз локальной пространственной свертки и взял лопату. - Бери рюкзак и пойдем.
Тхэн поднял рюкзак, попытался нести его за лямки и так и эдак, но по-всякому было неудобно, и тогда он, не мудрствуя, взгромоздил рюкзак на голову. Я рассмеялся и помог ему надеть рюкзак на плечи. Такой способ переноски, как и все необычное, вызвал у Тхэна бурный восторг, и он долго по-детски счастливо похохатывал, идя за мной вдоль реки. А потом замурлыкал нехитрую песенку о том, как мы идем, как солнце светит, как река течет, как трава растет…
Эта песня в разных вариациях, в зависимости от того, что видели перед собой глаза проводника, сопровождала меня всю экспедицию. Но, в отличие от заунывных песен земных караванщиков, ее мелодия была много веселей. Оно и понятно. Как ни привычна для бедуинов пустыня, но впереди их ждал оазис с другой жизнью, и они заводили бесконечные песни на одной ноте, чтобы скоротать путь от одного оазиса до другого. Для Тхэна же вся его знойная планета была средой обитания, его оазисом с нормальной для пиренитов пятидесятиградусной температурой. И он пел от радости жизни и своего неугомонного характера.
Мы прошли километра полтора вверх по течению. Здесь, выбрав небольшой пригорок, я взошел на него и оглянулся на палатку. Пожалуй, достаточно.
- Копай. Глубина ямы должна быть около метра. - Я воткнул лопату в землю и смерил взглядом Тхэна. - Ну, тебе по грудь.
Тхэн взял лопату и принялся ее недоуменно рассматривать. Я улыбнулся, отобрал у него инструмент и показал, как нужно копать. И опять меня ждал взрыв веселого изумления. Тхэн выхватил лопату и рьяно принялся за дело.
- Рюкзак сними! - фыркнул я.
Тхэн оказался способным учеником. Работал он, как землеройный автомат, и буквально через десять минут достиг нужной глубины.
- Достаточно, - остановил я его. Похоже, Тхэн настроился прокопать Пирену насквозь. - Вылезай.
Тхэн выбрался из ямы, и я замерил ее метровой гильзой пространственной свертки. Глубоковато. Придется подсыпать земли.
- А теперь засыпай, - приказал я, опустив гильзу в яму и держа ее за верхний конец. Глаза проводника полезли на лоб.
- Зачем? - изумился он.
- Засыпай! - рявкнул я. Гильза была тяжелой, и держать ее на весу было нелегко. - Только осторожнее…
Когда Тхэн почти полностью засыпал яму, я отобрал у него лопату и сам закончил дело, утрамбовав напоследок землю ногами. Из засыпанной ямы торчал только торец гильзы с маленькими усиками антенн. Придирчиво осмотрев результаты работы, я подогнул антенны в сторону палатки и только тогда вкрутил в торец гильзы активатор. До самого упора, пока сигнальный глазок не замигал зеленым светом.
- Порядок. - Отряхнув ладони, я встал с колен. - Пойдем дальше.
И повел Тхэна теперь уже прочь от реки. Гильзы следовало вкопать так, чтобы в охватываемый ими сектор свертки пространства попадала палатка. Честно говоря, я не очень верил, что гильзы сработают в нужный момент и, главное, успеют накрыть млечника. В лучшем случае у меня будет пять секунд, а разгонное время энергетического выброса гильз составляет три с половиной секунды. То есть для нажатия кнопки мне остается всего полторы секунды, причем это только в том случае, если я замечу млечника в самый момент его появления. Поэтому я не очень рассчитывал на гильзы, надеясь только на то, что другую свою роль - провокационную - они сыграют.
Вторую гильзу мы не вкапывали. Тхэн поставил ее на указанное мною место, и она сама легко, как раскаленный стержень в масло, вошла в землю. Теперь понятно, почему аборигены не знают лопат.
Когда я, стоя на коленях, подгибал усики антенн и вкручивал в торец гильзы активатор, нас вдруг на мгновение накрыла тень. Словно птерокар неслышно, на бреющем полете пронесся над нами. Это было столь неожиданно и столь непривычно для безоблачного неба Пирены, что мне показалось, будто нас атакует млечник. Я прыгнул в сторону, упал на землю, откатился и выхватил парализатор. И увидел, как метрах в десяти над нами, аритмично взмахивая крыльями, стремительно скользит парусник "скорбящая вдова". Двигался он, как и все большие чешуекрылые, скачками, прыгая в воздухе из стороны в сторону.
Я выстрелил в него раз, другой, но не попал, и парусник, выйдя из зоны досягаемости, скрылся за прибрежными деревьями.
- Черт! - выругался я и в сердцах стукнул рукоятью парализатора по земле. Нужно было выставить парализатор на рассеивающий луч, а не стрелять узконаправленным.
- Плохо, сахим, - мрачно изрек Тхэн. Он стоял метрах в пяти от меня, скрестив руки на груди. Впервые я видел его в такой позе и без улыбки. Когда вестница смерти появляется днем, это не к добру.
Он вдруг резко повернулся ко мне спиной и застыл.
- Так и есть, - глухо проронил он. - И Колдуну что-то не нравится. Завтра днем он будет здесь.
Я встал с земли, отряхнул с одежды пыль и с сожалением посмотрел вслед скрывшемуся паруснику. И только тогда до меня дошло, что сказал проводник.
- Как - завтра? Еще на солончаках ты говорил, что хакусинам туда добираться два дня!
- Я говорил правду, сахим. И именно сейчас мое племя на солончаках ловит тахтобайю.
Я совсем оторопел.
- Ну и что? Ведь отсюда до солончаков в три раза дальше, чем от них до вашего селения!
- Это не имеет значения, - невозмутимо обронил Тхэн. - Где мы будем ставить следующую гильзу, сахим?
Я внимательно посмотрел на проводника. Кажется, события начинали развиваться в ускоренном темпе. Может, и к лучшему, что не удалось подстрелить "скорбящую вдову". Похоже, времени на ее мумификацию у меня не было бы.
- Идем, - сказал я.
Остальные три гильзы мы поставили глубоко в долине, окружив палатку полукольцом. Когда мы вкапывали четвертую гильзу, я неосмотрительно выпил всю воду из фляги и оставшийся путь изнывал от жажды. Не знаю, то ли сегодняшняя жара оказалась чересчур сильной и для Тхэна, то ли его обеспокоил неожиданный дневной разговор с Колдуном или выбило из колеи появление вестницы смерти, но он уже не пел, движения стали вялыми, и он еле плелся за мной, спотыкаясь на каменистой почве.
Хорошо, что я утром догадался поставить чайник с кипяченой водой в палатку. За время нашего отсутствия вода охладилась, и я, забравшись под полог, жадно выхлебал ее прямо из носика. И, словно подкошенный, рухнул на спальник. Каждой клеткой обезвоженного организма я чувствовал, как вода, будто в сухой песок, впитывается в меня, насыщая блаженной влагой. Когда вода полностью пропитала все тело и выступила на иссушенной солнцем коже испариной, я испытал острый пароксизм безумного счастья. Как от наркотика. Не нужно мне было больше ничего на свете.
И в этот пик наивысшего блаженства снаружи донесся сдавленный крик, а затем глухой звук упавшего тела. Находясь еще в полуобморочном состоянии, я высунул голову из палатки. Так и не сняв рюкзака, Тхэн навзничь лежал на земле, широко раскинув руки. Глаза его были закрыты, и, похоже, он не дышал.
- Тхэн! - позвал я.
Мой проводник никак не отреагировал.
- Что с тобой, Тхэн?
Я выбрался из палатки. Никакой реакции. Черт, неужели пиренита тоже может хватить тепловой удар?
Я протянул к нему руку, но тут же отдернул ее. Чего-чего, а тактильного контакта с экстрасенсориком я не мог допустить даже в такой ситуации. Дрожащими руками я извлек из заднего кармана брюк металлизированные экранирующие перчатки, надел их и только тогда положил руку на грудь Тхэна. Сердце аборигена билось нормально, легкие работали замедленно, но спокойно. Он будто спал. Непослушными в перчатках пальцами я поднял Тхэну левое веко и вздрогнул. Черный глаз аборигена тускло и неподвижно смотрел на меня. У человека при обмороке или тепловом ударе глаза обычно закатываются, но физиология пиренитов была для меня тайной за семью печатями. Может, у них так и должно быть?
- Тхэн, ты меня слышишь?
Я осторожно потрепал его по щеке. И опять никакой реакции. Левое веко так и осталось открытым, но, как мне показалось, глаз смотрел на меня вполне осмысленно. Вот только его выражение… Никогда не видел у Тхэна такого застывшего, холодного взгляда. Если бы он был человеком, я бы сказал, что его разбил паралич.
Не зная, что делать, я взял котелок, спустился к реке, зачерпнул воды и, вернувшись, вылил ему на голову. Но и это не помогло. Словно вылил воду на труп. Вода скопилась в глазницах, и было жутко видеть открытый глаз, наполовину погруженный в мутную лужицу. Я провел рукой перед лицом Тхэна. Лужица в глазнице дрогнула, и радужка последовала за рукой. Все-таки я не ошибся в своем предположении: Тхэн меня видит. Но что с ним теперь делать? Перетащить куда-нибудь в тень?
Я попытался сложить его раскинувшиеся по земле руки, чтобы было удобнее тащить тело, однако это оказалось не таким простым делом. Если бы Тхэн не дышал и не смотрел на меня, я бы подумал, что имею дело с окоченевшим трупом. Впрочем, и это не совсем верно. Руки, хоть и с трудом, но все же гнулись, застывая в любом положении, словно у куклы. Вот это было вообще непонятно. Не по-людски.
Кое-как, с трудом преодолевая сопротивление одеревеневшего тела, я посадил Тхэна и уже собирался перетаскивать в тень палатки, как вдруг он забился в моих руках в ужасной судороге. От неожиданности я отпрыгнул в сторону. Страшно и непонятно заиграли, забугрились с огромной скоростью все мышцы тела, однако сам он при этом был неподвижен, оставаясь в том положении, в котором я его усадил.
Судорога прекратилась так же внезапно, как началась. Наконец Тхэн медленно повернул голову и посмотрел на меня. От его жуткой кукольной позы и пустого одноглазого взгляда по спине пробежали мурашки.
- Тхэн… - выдавил я.
Он не ответил. Левый глаз смерил меня сверху вниз, и лишь тогда правое веко дрогнуло, и второй глаз стал медленно открываться. Так же неторопливо, расслабляясь, опустились руки, чуть согнулась спина, и тело Тхэна приняло нормальный вид сидящего пиренита. Лишь застывшее лицо и неподвижный взгляд красноречиво говорили, что последствия непонятного припадка полностью не исчезли. И неизвестно, когда пройдут.
Около часа я пытался разговорить Тхэна, заставить его сказать хоть слово. Но все мои ухищрения разбивались словно о глухую стену. Он сидел, подобно изваянию, вперившись в меня тяжелым немигающим взглядом. Я чувствовал, что он меня понимает, но то ли не может, то ли почему-то не хочет отвечать.
В конце концов я оставил его в покое и, поскольку уже начинало вечереть, принялся готовить ужин. Как я понял, рассчитывать на то, что Тхэн, как всегда, накормит меня, не приходилось.
Впервые на Пирене я сварил суп из земных концентратов. Пока я ходил за водой, включал насос и возился у печи, Тхэн, не отрываясь, наблюдал за мной, не по-человечески поворачивая голову чуть ли не на сто восемьдесят градусов.
Суп я разлил в две миски. Одну поставил перед Тхэном на землю, положил ложку, а сам сел напротив и принялся есть из другой.
- Попробуй, - предложил я ему. - Конечно, сублимированный суп уступает по вкусу натуральному, но столь же калориен.
К моему удивлению, Тхэн осторожно взял миску, потом ложку (никогда до этого он ложкой не пользовался - обычно ел руками, а юшку выхлебывал через край) и стал есть. Явно копируя меня. Но получалось у него плохо. Суп выплескивался не только из ложки, но и изо рта, растекаясь по рукам, бороде, груди, обливая ноги. Когда он вычерпал весь суп, пожалуй, только спина осталась не забрызганной.
- Пойди, искупайся, - посоветовал я, собирая посуду.
Тхэн и не подумал пошевелиться. Но когда я понес грязную посуду к реке, он встал и, покачиваясь, неуверенно двинулся за мной. Словно никогда до этого не ходил.
Я вымыл посуду и снова посоветовал ему искупаться. И опять он никак не отреагировал на мои слова. Стоял и молча наблюдал за мной. При этом я заметил, что радужки у него намертво застыли посреди глазных яблок, и если ему нужно было куда-то посмотреть, он поворачивал голову. Словно андроид с жестко установленными фотоэлементами.
Я включил насос и окатил Тхэна водой из шланга. Он пошатнулся и чуть было не упал. Но не от неожиданности - он даже глаз не закрыл, когда в них попала струя. Просто напор воды нарушил его равновесие.
Мне очень хотелось забраться в палатку, чтобы хоть одну ночь выспаться по-человечески, но я пересилил себя и, как обычно, расстелил спальник на земле. И, так как заговаривать насекомых в эту ночь было некому, опрыскал все вокруг репеллентом. Вернувшиеся в сумерках с пастбища долгоносы жалобно заскулили и, недовольно взбрыкивая, ушли в ночь.
"Как бы не разбежались", - подумал я. Впрочем, кажется, теперь это не имело никакого значения.
Приняв две таблетки тониспада, я лег на спальник вверх лицом. Так лучше всего было наблюдать за Тхэном и не упускать его из виду.
Тхэн долго стоял метрах в пяти от меня, четким силуэтом вырисовываясь на фоне звезд, но затем все-таки сел. Спиной к реке, лицом ко мне. Как видно, вести сегодня переговоры с Колдуном он не собирался.
Две таблетки тониспада позволяли отдыхать, не закрывая глаз. Я словно раздвоился. Почти весь мозг спал, бодрствовала лишь та его часть, которая еще в реликтовые времена среднего карбона заставила моих земноводных пращуров в поисках спасения от хищников выбраться из воды и утвердиться на суше, а потом весь последующий эволюционный период охраняла от исчезновения. Я знал, что сплю, но одновременно с этим видел над собой звезды, реку в ногах, колышущуюся от ветра траву и застывшую черную тень моего проводника. Чувство опасности необыкновенно обострилось и будило меня даже от неслышного пролета одиночных ночных насекомых, изредка с дури залетавших в опрысканную репеллентом зону. Но потом сознание затуманилось, и впервые на Пирене я увидел сон.
Я сидел в утлой лодке на корме, а на ее носу стоял Колдун хакусинов и сверлил мой мозг тяжелым недобрым взглядом.
- Что ты сделал с Тхэном? - жестко спросил он, и в моей голове вспыхнула разрастающаяся точка боли.
- Я не трогал Тхэна, - ответил я, но не услышал своего голоса.
Не услышал его и Колдун.
- Не молчи, темный человек, - продолжал жечь словами мой мозг Колдун, раздувая огонек боли. - Не прячься от меня. Я знаю, что ты меня слышишь.
- Твой Тхэн заболел! - беззвучно закричал я. - И я здесь ни при чем!
- Так что ты сделал с Тхэном? Почему я его не чувствую?! - терзал меня Колдун.
Боль стала невыносимой. Еще мгновение, и ее пожар взорвался бы ядерной вспышкой.
- Прекрати!!! - заорал я и вскочил. И едва успел отбить тянувшуюся к моей голове руку Тхэна.
- Что тебе?! - стоя на коленях, крикнул я в темноту его лица. - Я предупреждал, чтобы ты не вздумал ко мне прикасаться!
Мои слова не оказали на него никакого действия. В слабом свете далеко установленного от нас светильника автоматического сачка я увидел, как руки Тхэна вновь потянулись ко мне. Тогда я рванул из кармана парализатор и выстрелил.
Тхэн застыл с протянутыми руками, а затем медленно, как статуя, завалился на бок с деревянным стуком. Я стер холодную испарину с лица, отдышался и подождал, пока бешено колотящееся сердце не успокоится. И только затем оттащил застывшее в параличе тело Тхэна в сторону.
- Запомни, - сказал я, нагнувшись над ним, - сейчас я устанавливаю на парализаторе максимальную мощность. И если ты еще раз попытаешься прикоснуться ко мне, то будешь мертвым.
Поправив сползшие с рук металлизированные перчатки, я вернулся к расстеленному на земле спальнику. Теперь можно спать спокойно. До утра Тхэн был полностью обездвижен.
Но спокойно заснуть не удалось. Не успел я улечься, как из тьмы равнины донесся перепуганный визг долгоносое, и земля задрожала от их бешеного галопа. А затем все звуки ночи перекрыл леденящий душу торжествующий рев пиренского голого тигра, оповещавшего окрестности об удачном окончании своей охоты.