– Да, конечно. Она не понимает ни слова ни на каком языке.
Вдохновение пришло.
– По министерству бегает сумасшедший, – сказал Безил.
– Ну так что же? Их тут сотни. Это все, что вы хотели сказать?
– При нем полный чемодан бомб.
– Надеюсь, он сумеет добраться до службы разведки. Имени его вы, конечно, не знаете? Нет. Заведем на него карточку, Сюзи, с порядковым номером и внесем его в список подозрительных лиц. Если его бомбы взорвутся, мы узнаем, где он. Если нет – неважно. Эти типы обычно больше вредят себе, чем другим. Ну-ка, Сюзи, сбегай закрой дверь. Я хочу поговорить с мистером Силом.
Безил был ошарашен. Когда Сюзи закрыла дверь, он сказал:
– Неужели мы с вами уже встречались?
– Еще как. Джибут – тридцать шестой год, Сен-Жан-де-Люз – тридцать седьмой, Прага – тридцать восьмой. Вы меня, конечно, не помните. На мне не было тогда этой формы.
– Вы были журналистом?
Смутное, оживало в памяти Безила воспоминание о скромном, ненавязчивом лице среди сотни скромных, ненавязчивых лиц, которые время от времени появлялись и исчезали в его поле зрения. За последние десять лет ему под тем или иным предлогом не раз удавалось выбираться на периферию новейшей истории, в тот полумир, что населен многочисленными, слегка, зловещими фигурами, орбиты которых скрещивались и пересекались, – вездесущими мужчинами и женщинами, вольнонаемными служащими армии дипломатов и прессы. Среди этих теней, как он с трудом припоминал, он видел и полковника Плама.
– Случалось. Мы как-то напились вместе в "Бар Баск", в ту ночь вы еще подрались с корреспондентом Юнайтед Пресс.
– Насколько мне помнится, он победил.
– Еще как. Мне пришлось отвезти вас в отель. Что вы сейчас делаете, кроме как подкатываетесь к Сюзи?
– У меня была мысль заняться контрразведкой.
– Так я и думал, – сказал полковник Плам. – Все хотят заниматься контрразведкой. Глядите-ка! – прибавил он, когда глухой взрыв слегка потряс комнату. – Похоже, ваш сумасшедший добился успеха с бомбами. Выходит, вы накапали на него не зазря. Пожалуй, вы не хуже любого другого справитесь с работой.
Наконец-то он дождался ее, этой сцены, которую он так часто репетировал, – сцены из приключенческих рассказов его юности, лишь слегка подправленной и подновленной рукою мастера. Наконец-то он перед ним, этот худой, властный человек, который следил за всеми его шагами на жизненном поприще, говоря: "Наступит день, и родина найдет ему применение…"
– Какие у вас связи?
Да, какие у него связи? Аластэр Дигби-Вейн-Трампингтон, Анджела Лин, Марго Метроленд, Питер Пастмастер, Барбара, новобрачная из Грэнтли Грин, мистер Тодхантер, Пупка Грин… Пупка Грин. Ага, голубушка.
– Я знаю нескольких очень опасных коммунистов, – сказал Безил.
– Интересно, есть ли они в нашей картотеке. Сейчас справимся. В настоящий момент мы не очень-то интересуемся коммунистами. Наши государственные деятели по некоторым соображениям побаиваются их. Но мы все же присматриваем за ними, так, между прочим. За коммунистов я не могу вам много заплатить.
– Видите ли, – с достоинством сказал Безил, – я пришел к вам с намерением послужить родной стране. Я не особенно нуждаюсь в деньгах.
– Как, черт побери? Что же вам тогда надо? Сюзи я вам не отдам. Я чуть ли не с дракой отбивал ее у этой старой скотины, что заведует пенсиями.
– Это мы решим потом. Форма – вот что мне действительно сейчас надо.
– Господи помилуй! Зачем?
– Мать грозится сделать из меня взводного командира. Полковник Плам принял это несколько неожиданное заявление с явным сочувствием.
– Да, – сказал он, – Форма вещь неплохая, что и говорить. Так вот. Во-первых, вы будете говорить мне "сэр", а если попытаетесь завести шашни с женским персоналом, я применю дисциплинарные меры. Во-вторых, для человека с головой форма – наилучший способ маскировки. Никому и в голову не придет подозревать солдата в том, что он всерьез интересуется войной. Пожалуй, я могу вам это устроить.
– Какое у меня будет звание?
– Младший лейтенант, полк "Кросс и Блэкуэлл".
– "Кросс и Блэкуэлл"?
– Да, строевая служба.
– Ого! А вы не можете устроить что-нибудь получше?
– За наблюдение за коммунистами – нет. Поймайте мне фашиста – и я, может быть, сделаю вас капитаном морской пехоты. – Тут зазвонил телефон. – Да, это Помза Внубе… Да, да, бомба… Да, нам все известно… Главный священник? Очень прискорбно… Ах, только начальник службы военных священников, и вы полагаете, он поправится? К чему тогда весь этот шум?.. Да, мы в отделе все знаем об этом человеке. Он уже давно числится в нашей картотеке. Он с приветом. Да, да, все верно: папа, рыба, идиот, ваза, ель, тетя – привет. Нет, я не хочу его видеть. Заприте его как полагается. Надеюсь, у нас в здании хватает обитых войлоком камер.
Весть о покушении на главного священника дошла до отдела религии министерства информации поздно вечером, когда сотрудники уже собрались уходить. Она вызвала у всех приступ лихорадочной деятельности.
– Позвольте, – брюзгливо сказал Эмброуз. – Вам-то все на руку. А вот мне будет в высшей степени затруднительно объяснить это редактору "Воскресного дня без бога в семейном кругу".
Леди Сил была потрясена.
– Бедняга, – сказала она. – Как я понимаю, он остался совсем без бровей. Опять, наверное, эти русские.
III
Третий раз со времени возвращения в Лондон Безил пытался дозвониться до Анджелы. Он слушал повторяющиеся гудки – пятый, шестой, седьмой, затем положил трубку. Еще не приехала, подумал он. Хорошо бы показаться ей в форме.
Анджела считала звонки – пятый, шестой, седьмой. Затем все стало тихо в квартире. Тишину нарушал лишь голос из приемника: "…Подлое покушение, потрясшее совесть цивилизованного мира. Телеграммы соболезнования непрерывным потоком поступают в канцелярию главного священника от религиозных деятелей четырех континентов…"
Она настроилась на Германию; хриплый надменный голос говорил о "попытке Черчилля устроить вторую Атению, бросив бомбу в военного епископа".
Она повертела ручку настройки и поймала Францию. Здесь некий литератор делился впечатлениями о поездке на линию Мажино. Анджела наполнила стакан из бутылки, стоявшей у нее под рукой. Неверие во Францию стало у нее своего рода одержимостью. Оно не давало ей спать по ночам и вторгалось в ее дневные сны – длинные, томительные сны, порождаемые снотворным; сны, в которых не было ничего фантастического или неожиданного; чрезвычайно реалистические, скучные сны, которые, как и явь, не сулили радости. Прожив так долго совершенно одна, она теперь часто разговаривала сама с собой; так разговаривают одинокие старухи; ходят по улицам с мешками всякой ерунды в руках и, присев на корточки, мелют ерунду. Она и сама была как те старухи, что, сидя на пороге и роясь в собранной за день ерунде, разговаривают сами с собой и разбирают отбросы. Она часто видела и слышала таких старух по вечерам в улочках по соседству с театрами.
Сейчас она говорила сама с собой громко, словно обращаясь к кому-то на белой тахте в стиле ампир:
– Линия Мажино и Анджела Лин – линии наименьшего сопротивления, – и засмеялась своей шутке, и вдруг почувствовала слезы на глазах, и расплакалась не на шутку. Затем взяла себя в руки. Лучше пойти в кино…
Питер Пастмастер в тот вечер пригласил девушку в ресторан. Он выглядел очень элегантно и старомодно в синем офицерском кителе и длинных брюках в обтяжку. Они обедали в новом ресторане на Джермин-стрит.
Девушка была леди Мэри Медоус, вторая дочь лорда Гранчестера. Присматривая себе жену, Питер ограничил круг своих исканий тремя девицами: Молли Медоус, Сарой, дочерью лорда Флинтшира, и Бетти, дочерью герцогини Стейльской. Поскольку он собирался жениться из старомодных, династических побуждений, то и выбрать себе жену предполагал на старомодный, династический манер среди еще уцелевших представителей олигархии вигов. Собственно говоря, он не видел почти никакой разницы между тремя девушками и даже, случалось, обижал их, по рассеянности путая имена. Ни одну из них не обременял и фунт лишнего веса; все были горячими поклонницами мистера Хемингуэя; у всех были любимые собаки со схожими различиями. И все они быстро смекнули, что лучший способ развлечь Питера – это дать ему повод похвастать своими былыми бесчинствами.
За обедом он рассказывал Молли о том, как Безил выставлял свою кандидатуру на парламентских выборах и как он, Соня и Аластэр подложили ему свинью в его избирательном округе. Молли добросовестно смеялась, когда он описывал, как Соня бросила картофелиной в мэра.
– Некоторые газеты не разобрались толком, как было дело, и написали, что это была пышка, – объяснил он.
– Весело же вы проводили время, – грустно сказала Мэри.
– Все это было и прошло, – чопорно сказал Питер.
– Правда? Ну, а я надеюсь, что нет.
Питер взглянул на нее с вновь проснувшимся интересом. Сара и Бетти приняли его рассказ так, словно это была история о разбойниках с большой дороги – нечто чрезвычайно старомодное и затейливое.
После обеда они пошли в кино по соседству с рестораном.
Вестибюль был погружен в темноту, только в кассе слабо светилась синяя лампочка. Голос кассирши говорил из темноты:
– За три шиллинга шесть пенсов мест нет. Много свободных мест за пять шиллингов девять пенсов. Пять шиллингов девять пенсов – сюда. Не загораживайте проход, пожалуйста.
У окошка кассы происходила заминка. Какая-то женщина тупо смотрела на синий свет и твердила:
– Мне не надо за пять шиллингов девять пенсов. Мне надо за три и шесть.
– За три и шесть нет. Только за пять и девять.
– Как же вы не понимаете? Дело не в цене. За пять и девять – это слишком далеко. Я хочу поближе, за три и шесть.
– Нет за три и шесть. Есть только за пять и девять, – отвечала девушка под синей лампочкой.
– Ну решайте же, леди, скорее, – сказал солдат, стоявший. за женщиной.
– Она очень смахивает на миссис Лин, – сказала Молли.
– Да ведь это Анджела и есть, – сказал Питер. – Что с ней такое?
Анджела наконец купила билет и отошла от окошка, пытаясь разобрать в полутьме, что написано на билете, и недовольно ворча:
– Я же сказала, что это слишком далеко. Я ничего не вижу, когда сижу слишком далеко. Я же сказала: за три и шесть.
Она поднесла билет к самым глазам и, не заметив ступеньки, оступилась и села на пол. Питер подбежал к ней.
– Анджела, что с тобой? Ты не ушиблась?
– Со мной ничего, – отвечала Анджела, как ни в чем не бывало сидя на полу в полутьме. – Нисколько не ушиблась, благодарю вас.
– Господи, так вставай же.
Анджела близоруко сощурилась на него со ступеньки.
– Ах, это ты, Питер, – сказала она. – А я и не узнала тебя. С этих мест за пять шиллингов девять пенсов никого не узнаешь, слишком далеко. Как ты поживаешь?
– Да вставай же, Анджела.
Он протянул руку, чтобы помочь ей встать. Она сердечно пожала ее.
– А как Марго? – любезно осведомилась она. – Я ее последнее время совсем не видала. У меня столько дел. Впрочем, это не совсем так. По правде сказать, я не особенно хорошо себя чувствую.
В проходе начала собираться толпа. Из тьмы донесся голос кассирши, совсем по-полицейски сказавший:
– Что тут происходит?
– Подними ее, балда, – сказала Молли Медоус. Питер охватил Анджелу со спины и поднял. Она не была тяжела.
– Вставунюшки-поднимунюшки, – сказала Анджела, норовя снова сесть.
Питер крепко держал ее, радуясь темноте. Неподобающая ситуация для офицера королевской конной гвардии в форме.
– Леди стало дурно, – сказала Молли ясным, повелительным голосом. – Прошу вас, не толпитесь вокруг. – И кассирше: – Вызовите такси.
В такси Анджела молчала.
– Я этого… того… – сказал Питер. – Мне ввек не оправдаться перед тобой за то, что я впутал тебя в эту историю.
– Милый мой, не смеши людей, – сказала Молли Медоус. – Мне очень даже весело.
– Ума не приложу, что с ней такое, – сказал он.
– Неужели?
Когда они приехали на Гровнер-сквер, Анджела вышла из такси и озадаченно огляделась.
– А я думала, мы собирались в кино, – сказала она. – Что, плохая картина?
– Билетов не было.
– А, помню, – сказала Анджела, энергично кивая. – Пять шиллингов девять пенсов.
Тут она снова села, прямо на тротуар.
– Послушай, – сказал Питер леди Мэри Медоус. – Бери такси и езжай обратно в кино. Оставь мне билет в кассе. Я буду через полчаса. Мне кажется, лучше довести Анджелу до квартиры и вызвать врача.
– Дудки, – сказала Молли. – Я поднимусь с тобой. Перед своей дверью Анджела вдруг встряхнулась, нашла ключ, отперла замок и твердым шагом вошла в квартиру. Грейнджер еще не спала.
– Зачем вы остались? – сказала Анджела. – Я же сказала, что вы мне не понадобитесь.
– Я очень беспокоилась. Вам не следовало выходить. – И увидев Питера: – Ах, добрый вечер, милорд.
Анджела повернулась и поглядела на Питера, словно впервые увидела его.
– Привет, Питер, – сказала она. – Заходи. – Она рассматривала Молли, с видимым усилием сосредоточивая на ней свой взгляд. – А знаете, – сказала она, – я, конечно, очень хорошо вас знаю, вот только не могу вспомнить вашего имени.
– Молли Медоус, – сказал Питер. – Мы просто довели тебя до квартиры. Теперь нам надо идти. Грейнджер, миссис Лин нездоровится. По-моему, лучше вызвать врача.
– Молли Медоуе… Господи боже, я, случалось, гостила в Гранчестере, еще когда вы пешком под стол ходили. Кажется, это было давно-давно… А вы хорошенькая, Молли, и платье у вас красивое. Заходите. Заходите оба. Питер корчил гримасы, но Молли вошла.
– Найди себе что-нибудь выпить, – сказала Анджела, усаживаясь в кресло возле приемника. – Детка, – обратилась она к Молли, – по-моему, вы еще не видели мою квартиру. Дэвид Леннокс отделал ее в самый канун войны. Дэвид Леннокс… Люди говорят много недоброго о Дэвиде Ленноксе… Ну да бог с ними… – Ее сознание вновь начало затуманиваться. Она сделала решительную попытку овладеть собой. – Это мой портрет, его писал Джон. Десять лет назад. Он был почти готов, когда я вышла замуж. А это мои книги… Ах, что это я сегодня такая рассеянная. Извините меня. – И с этими словами она забылась тяжелым сном.
Питер беспомощно озирался. Молли спросила у Грейнджер:
– Может, уложить ее в постель?
– Когда она проснется, я буду здесь. Я управлюсь.
– Это точно?
– Совершенно точно.
– Ну что же, Питер, тогда пошли в кино.
– Хорошо, – ответил он. – Ради бога, прости, что я тебя сюда притащил.
– Что ты! Это так интересно! Питер все еще не мог успокоиться.
– Грейнджер, – сказал он, – миссис Лин выходила сегодня вечером? В гости или куда-нибудь еще?
– Нет, милорд. Она весь день была дома.
– Одна?
– Совсем одна, милорд.
– Странно. Ну что же, Молли, пошли. Спокойной ночи, Грейнджер. Присматривайте за миссис Лин. По-моему, ей следовало бы обратиться к врачу.
– Я присмотрю, – сказала Грейнджер. Они молча спустились в лифте, оба в глубокой задумчивости. В парадном Питер сказал:
– Чудно.
– Очень чудно.
– Знаешь, – сказал Питер, – не будь это Анджела, я бы решил, что она под мухой.
– Милый мой, она вдребезги пьяна.
– Ты уверена?
– О господи, вдребезжину.
– Не знаю, что и подумать. Оно, конечно, на то похоже, но чтобы Анджела… К тому же служанка говорит, она весь вечер сидела дома. То есть, я хочу сказать, напиться в одиночку… Молли вдруг обхватила Питера за шею и крепко поцеловала.
– Боже мой! – сказала она. – Ну, идем же в кино. С Питером впервые случалось, чтобы его так целовали. Он до того удивился, что не сделал в такси попытки продолжать в том же духе, и весь сеанс просидел, думая только об этом. "Боже, храни короля" встряхнул его и вернул к действительности, Задумчивость не покидала его и тогда, когда они пошли с Молли ужинать. Это истерия, решил он; вполне естественно, девушку расстроила недавняя сцена. Должно быть, ей сейчас ужасно неловко, так что уж лучше об этом не заговаривать.
Но Молли не была намерена оставить свой шаг без последствий.
– Устрицы, – сказала она. – Дюжину. Больше ничего. – И затем, не дожидаясь, пока официант уйдет: – Ты удивился, когда я тебя поцеловала?
– Нет, – поспешно сказал Питер. – Конечно, нет. Нисколько.
– Нисколько? Уж не хочешь ли ты сказать, что ты ожидая этого от меня?
– Нет, нет. Разумеется, нет. Ну, ты понимаешь, что я хочу сказать.
– Представь себе, не понимаю. Ты ужасно самонадеянный, если не удивился. Ты всегда производишь на девушек такое впечатление или это все только твоя форма?
– Молли, не будь свиньей. Если хочешь знать да, я в самом деле удивился.
– И был поражен?
– Нет, только удивился.
– Ладно, – сказала Молли, решив больше его не мучить. – Я сама удивилась. Все кино только об этом и думала.
– И я, – сказал Питер.
– Вот так, хорошо! – сказала Молли тоном фотографа, который ловит удачное выражение на лице клиента. – Не двигаться! – добавила она, сама подметив это сходство.
– Право, Молли, я что-то совсем тебя сегодня не понимаю.
– Ах, Питер, поймешь, обязательно поймешь. По-моему, ты был в детстве прелестным маленьким мальчиком.
– Да, наверное, пожалуй, что так.
– Зачем же тебе строить из себя старого распутника, Питер? Уж передо мной-то? И не притворяйся, будто не понимаешь, о чем речь. Я люблю, когда ты удивляешься, Питер, но абсолютный кретинизм – это уж слишком. Знаешь, я чуть было не поставила на тебе сегодня крест. Ты все фигурял, каким ты был раньше беспутником. Я думала, я никогда не смогу на это решиться.
– Решиться на что?
– Выйти за тебя. Матери страшно этого хочется, никак не могу взять в толк почему. По-моему, с ее точки зрения ты мне никак не подходишь. А она ни в какую – ты должна выйти только за него. И вот я старалась быть хорошей, слушала, как ты заливаешь про добрые старые денечки, и под конец мне захотелось стукнуть тебя чем-нибудь по голове. Ну, думаю, сил моих больше нет, скажу матери, что ставлю на тебе крест. А потом мы наткнулись на миссис Лин, и все стало хорошо.
– Мне было страшно неловко.
– Ну еще бы. Ты был совсем как мальчик из пансиона, когда его отец пришел на спортивные состязания не в той шляпе. Очаровательный маленький мальчик.
– Ну что ж, – сказал Питер. – Если ты довольна…
– Да, пожалуй, я именно что "довольна". Ты сойдешь. А Сара и Бетти пусть грызут себе локти.
– Как же ты решил? – спросила Марго, когда Питер рассказал ей о свидании.
– Да ведь, собственно говоря, решал-то не я, а Молли.
– Так оно всегда и бывает. Пожалуй, теперь мне надо оказать какую-нибудь любезность этой дуре Эмме Гранчестер.
– Я мало знакома с леди Метроленд, – сказала леди Гранчестер. – Но, пожалуй, не мешает теперь пригласить ее на завтрак, Боюсь, она для нас слишком шикарна. – И слово "шикарна" леди Гранчестер сказала совсем не в виде комплимента.
Однако матери встретились и свадьбу решили сыграть немедля.