- Я читал, - заговорил механик, - один профессор, эсэсэсэровский, изобрел способ концентрировать электрическую энергию в чрезвычайно малом пространстве. По его словам, изобретение может быть применено к авиации. Года через два, мы поставим в эти дюралюминиевые крылья, вместо бензиновых баков, мощные аккумуляторы, которые будут отдавать свои силовые запасы десятки часов подряд. Вероятно удастся, при этом, внести в конструкцию горизонтальный винт, чтобы он поддерживал аппарат при посадке, уменьшая горизонтальную скорость до минимума… Тогда полет станет самым безопасным из всех способов передвижения, а управление аэропланом - общедоступным. Про нас будут вспоминать с трепетом удивления. Вот, скажут, люди отваживались летать на перманентно-взрывающихся бомбах!.. Для электромотора безразличны высота и температура. На земле и на 10.000 метрах он будет развивать одинаковую мощь. Тогда никому не придет в голову различать по трудности полет над лесом, над горами, ночью. Зимой, закутавшись в меха, мы будем вылетать на юг и через день принимать солнечные ванны на берегу теплого моря. Это будет свобода. Техника несет нам свободу. Только! А ваша лошадка, - наклонился он к Броневу, - это крестьянская изба с клопами и тараканами, нечисть, "Дворянское гнездо", всякие Лизы… Тьфу!
- Ага, свистнуло! - закричал Бронев, стискивая скулы.
Глухота после полета проходит через 20–30 минут, внезапно, как будто в ушах лопается какая-то упругая пленка.
Степка свалился с Рыжика, бросил коня, побежал щупать машину.
- Жесткий!
Нестягин задвигал, для острастки, рулями. С тех пор, как один парнишка засунул в руль глубины палку, он не выносил ребят.
Бронев подозвал мальчика. Степка смотрел на воздушных людей не мигая. Ему хотелось перекреститься.
- Какая ваша деревня?
- Шабалиха, - выдавил Степка.
Палец пилота пополз по сорокаверстке.
- Вот.
Он вынул спичку. В спичке - два дюйма. Смерил.
- До копей верст семьдесят. Полчаса.
- Не забудьте, - сказал Узлов, - мы хотели спуститься в шахту.
- Успеем.
- Что же, митингем, раз уже сели, - вздохнул Бочаров.
- Можно.
Бронев закурил.
- Ну, полетишь с нами, малый?
- Полечу! - выпалил Степка.
- А мамка отпустит?
- Скажу, отряд командировал…
- Правильно, - развеселился Бронев. - Крой, мамок!
Разноцветная толпа бежала к аэроплану, точно вырастали цветы. Бронев смотрел на крепкие голые ноги, закрытые до колен желтой юбкой.
- Теперь извольте превращаться в милиционера, - заворчал Нестягин, становясь у хвостового оперения.
- Андрей Платоныч! - крикнул Бочаров сверху, - давай, брат, лезь на крыло, начнем!
Бронев нехотя отвел глаза, вспомнил свою любовницу в Новоленинске, пошел подтягивать Бочарову насчет мировой буржуазии.
Юнкерс, окруженный толпой крестьян, стоял, неутомимо приподняв крылья, прекрасный, невиданный, страшный.
- Летит в виде вороны… А сел - вот дак ворона! - говорили бородачи.
Федосеевна оперлась на клюку, покачивалась, повторяла нараспев:
- Ох и кры-ылья, ну и кры-ылья…
Комсомольцы выпытывали:
- Сколько весит аэроплан?
- Сто двадцать пудов с полной нагрузкой.
- Сколько поднимает человек?
- Шестерых.
- На какую высоту залетает?
Нестягин отвечал, откусывая колбасу. Толпа вздыхала. Аэроплан был в этих местах первый раз в вечности.
Бочаров начал свою заученную громкую и корявую речь об авиации, об Авиахиме, об Антанте. Мужики отмахивались от мудреных слов, как от мух над ухом, но понимали крепко, кивали.
Нестягин демонстративно завозился с мотором. Только один способ агитации казался ему надежным - полет.
На крыло на четвереньках взобрался секретарь Шабалихинской ячейки, взял слово.
- Так што, товарищи, понятно, - сказал он. - Да здравствует общество летательных машин!
- Ура!
- Правильно!
- Поддярживаем!
- Следовательно, - продолжал оратор, - так што мы с имперьялистами в серьезе, нужон нам красный воздушный флот. Штоб при случае и гнуса всякого химией травить и лорде морду набить. А потому, хто сознательный, записывайся в члены.
- Правильно! - опять поддержали шабалихинцы.
- Коль совецка власть не забыват - и мы не прочь.
- Теперь и помереть можно. Записывайся!
Бочаров слез передать значки шабалихинскому секретарю, попал в переплет.
- Слыхали мы, - говорили мужики, - в других селах крестьян по воздуху катали…
Бочаров стал объяснять: аэродром… 400х400 метров… скорость при разбеге… но шабалихинцы не отступали.
- Знам, - говорили они, - аршин пошел теперь большой совецкий. В карпоративе маята с им. Не поймешь, сколько спрашивать. А промежду прочим перемеришь по-своему, ан тибе четверти и не хватат… Ну, а может и по нашим аршинам полетит?
- Сроду, вить, не видали!
Тогда Бронев придумал.
- Покатать мы вас не можем, а вот если кому надо на копи, пусть летит с нами.
- Ладно! - согласился Бочаров. - Выбирайте одного… - И так как он был коммунист, то прибавил, отведя шабалихинского секретаря в сторону: - Только ни в коем разе не коммуниста! Выбирайте мужика степенного, чтобы полное доверие было…
Крестьяне сбились в кучу, загалдели.
Желтое солнце маячило над горизонтом. Нестягин вертел, подпрыгивая, пропеллер.
- Контакт!
- Есть контакт!
Взрыв газа рассеял толпу.
К рубчатому серебристому телу юнкерса подошел Артамон Михалыч. Был он в броднях, в армяке, в шапке.
- Што жа, - сказал он, - мир решил - полечу.
Рыжая борода Бочарова внушала ему доверие.
- Раз люди летают и мы полетим…
- Тятька, а я?
В ногах путался Степка. Глаза у него были круглые. Артамон Михалыч, по привычке, пригрозил:
- Брысь, ты!
- А парень-то знакомый! - вмешался Бронев. - Сын, что ли? Веса в нем нет, а назвонит он больше всех. - Лезь, пионер!
Степка нырнул в каюту.
- Ну, што жа, - сказал Артамон Михалыч, - денег за ево не платить.
Он сел справа, у открытого окна.
- Егорычу на копях сказывай почтение! - крикнул сосед, Степан Гаврилыч.
Через толпу, вопя, пробивалась Марья.
- Степку хучь выпусти, черт старый, Степку!
Артамон Михалыч махнул шапкой. Марья кинулась вперед. Бронев дал полный газ. Ветер завернул марьины юбки. Аэроплан покатился, поднял хвост, взмыл над рощей и унес Артамона Михалыча, как небесные кони Илью-пророка.
Гром мотора, как рог великана. Зеленая трава за окном - зеленый поток. Все мягче воздушные толчки колес.
Вдруг неощутимо упала стремительность, раздвинулся горизонт. Белое крыло с огромными непонятными буквами провалилось в зеленую бездну, мир закружился. Артамон Михалыч, как в лодке, наклонился в сторону, выправить крен. Бочаров захохотал, крикнул. Воздушные люди были спокойны. Степка шнырял глазами от окна к рулям и приборам. Пугаться - у него не было времени. Артамон Михалыч вспотел, заглянул вниз.
- Елки палки!
Узлов улыбнулся, сунул в мужицкую руку записную книжку и карандаш.
- Грамотный?
Артамон Михалыч кивнул, старательно вывел, точно плетень сплел:
- Очень хорошо и нестрашно.
Аэроплан поднимался все выше. Клетчатая браная скатерть. Луга, перелески, пашни. Народ, как ягнетенки на выгоне; Артамон Михалыч узнал свои посевы. Душа хлебороба переполнялась туманным голубым медом, как тогда - в церкви.
- Как красиво! - написал он.
Бочаров спросил:
- Сколько езды до копей?
- День.
Впереди, в огненном мареве заката, дымились трубы. Край неба рос, покачиваясь, зацвел черными цветами угля, красной кладкой коксовых печей…
- Двадцать семь минут! - крикнул Бочаров.
Аэроплан коснулся аэродрома.
Мотор замолк.
- Ученье свет, неученье тьма, - сказал Артамон Михалыч.
С грохотом повалились окаменелые века. Узлов оглянулся: это школьная пропись, вылетевшая из дремучей бородищи, гремела громом и грохотом проснувшегося Свято-гора. Артамон Михалыч стоял на крыле аэроплана. Артамону Михалычу ревели ура, аплодировали. Молодой рабочий крикнул:
- Рассказывай, отец, как скатался, как на том свете побывал?
- Всех пророков, поди, видел?
- Ни черта там нет. Ни одного, - ответил Артамон Михалыч. - Там, гражданы, жить можно. Вот эдак лететь согласен хоть в Пекин, хоть в Москву.
- Теперь в Авиахим-то запишешься? - выпытывал тот же голос.
Артамон Михалыч степенно приподнял руку, чтобы не мешали, и произнес речь.
- Ну и што-жа, конешно, што хорошо, то хорошо! Ко-торы тут говорили, простите мое слово, в штаны, мол, навалишь со страху. Однако, оказалось ни к чему это. Ну, сам я, как не бывал никогда, дак сперва, конешно, в нутре сперло. Однако, ничего не оказалось: ни трясения, ни качки. Очень даже радостно ехали. И велик, братцы мои, мир божий!.. Думал я, как спускаться будем, может сразу стук какой, али толчок будет. Ну, этого не оказалось, - спустились плавно и хорошо. Нам на митингах доказывали, звали в члены вступать, ну, мы не верили, думали, так, перед налогом, нашего брата одурачить хотят. Теперь я уверился. Приветствую товарищей летчиков! Это для нас не пагуба, а помощь, как по сельскому хозяйству, так и в случае военного времени… Вот правильно пророчествовал тот, кто написал: "Кто был ничем, тот станет всем", товарищи. А што библия?.. Ни черта там нет… И ни нырков тибе, ни ухабов. Как есь в минуту миня доставили. Желал бы летать все время! Только бы повыше, а то низко летали. Охота бы узнать, какой там воздух. Тут-то такой же, как на земле… Вот, товарищи, одно слово - правильно: записывайтесь в воздушные члены!
II. Бывает, что и медведь летает
Бронев шагнул на деревянную, в кумаче и знаменах, трибуну. Земля осталась внизу. Мозг пилота, как вспышка молнии, выхватил кругозор. Бледно-голубой, безоблачный, - лётный день. По траве, муравьи к муравейнику - черные шахтеры к черному живому озеру у трибуны. В черном - красные, желтые, синие маки женщин, хозяйственные острова крестьянских подвод с кринками, караваями, квасом, сосунками, подсолнухами. Отряд физкультурников, юноши и девушки, в одинаковых синих трусиках, желтых безрукавках с красными звездами - подсолнечный частокол. В конце частокола - красные "галтусы" пионеров, звонкая песня. От голых рук и ног бодрость, улыбка. Солнце… А где-то рядом, в темном тупичке памяти, - ночной полет в шахту, болотные огни бензиновых ламп, подземные ручьи, десятки километров подземелий. Пот и усталость, мокрое, как водяная крыса, тело, ледяное потрескиванье скреп и вдруг ледяной воздушный родник из невидимой пасти. Подземные душные лошадиные стойла, - люди-подземники, - жизнь. Эти два забоя. Один - деревянная клетка с рыхлыми, как сажа, стенами - мягкий, обваливающийся смертоносный пласт; смердело серой и сыростью, гасли лампы. Другой - блестящий, каменный, черный - кайло о него каменно звенит. Бронев пробовал дробить этот уголь. Из-под железа вылетали мелкие осколки - таких осколков надо было набить десятки пудов, - работа была сдельной. На глубину в 200 метров от поверхности клеть еще не спускалась, туда нужно было идти по крутой, узкой деревянной лестнице - 263 ступени. Бронев ощущал крепкую боль в ногах, боль останется дня на три. Шахтеры шагали здесь каждый день, после шестичасовой работы, не в зачет работы. - Черный уголь, черный пот, чертова лестница…
- Товарищи! - сказал Бронев.
Он говорил неискусно и обыденно, но засученные грязные рукава и тяжелые кулаки, взмахивавшие над блестящими крыльями, были красноречивы.
- Советская власть, - отмахивали кулаки, - разумеется, не может отпускать на воздушный флот столько же средств, сколько мировая буржуазия. Но, товарищи, мы им все-таки морду набьем! Раз у государства не хватает средств, значит - сами. С миру по нитке - новая стальная птица!..
Физкультурники стащили Бронева - "качать". Пилот, проделав дюжину сложнейших фигур высшего пилотажа, побежал, вытирая пот, к аэроплану: на нем было спокойнее. С трибуны провозглашал неисчислимые приветствия председатель РИК'а, товарищ Климов.
Раздался взрыв газа в моторе, завертелся пропеллер. Толпа сразу оставила Климова, окружила юнкерс. Как роженицы, изнывали от крика милиционеры. Парни отругивались.
- Что это, посмотреть не дают народу…
- Какие такие права…
- Жандармы!
Старший пошел докладывать, выбрал почему-то Нестягина, вытянулся - красный от негодования.
- Ты порядок наводишь, а тебя ж облают. Тут, товарищ летчик, не то что милицию, самого Колчака надо! Несознательный народ.
Нестягин заворчал, закручивая медные проволочки, что он "вообще, собственно говоря, против власти"…
- Ах ты мерзавец! - завопил он, увидев парнишку у самого руля поворотов.
Парнишка самозабвенно подвигал рулем, бросился наутек. Нестягин догнал парнишку, дал ему подзатыльник, по пути подтолкнул бабу, ругнул мастерового. Рабочие, увидев чужого - очкастого - от удивления стали отступать. Подсолнечный частокол физкультурников снова сжал толпу. Аэродром был свободен.
- Это против моих убеждений, - жаловался Нестягин, залезая на свое место, - но разве с ними можно иначе? Каждый раз неприятности.
- Готово? - посмеивался Бронев.
- Сейчас-сейчас!… - Готово! Готово!
В кабинке, распрямив спины, торжественно, как перед таинством, сидели три шахтера и крестьянин.
Таинство называлось "воздушным крещением" и "Октябринами". Из сухой купели выходили воздушные крестники - просветленные высью - рассказывали, приблизительно, так.
- Хорошо там, товарищи, и не скажешь, как хорошо!.. Точно в лодке покачивает - вверх-вниз, вверх-вниз. Только вот, когда он на бок клонится, то смешно как-то… ну, чувствительно! А в общем, вроде как в клети, только лучше: свет кругом и люди внизу - масенькие-масенькие…
Слушателям необходимы, чрезвычайно важны подробности. Спрашивают, будто анкету заполняют.
- Хорошо?
- Хорошо!
- А не трясет?
- Куда! Вагон другой хуже трясет.
- А как там сидеть-то?
- Сидеть? Сидеть там, милый, замечательно хорошо! Как заведующий, в кресле! Только ремнем пристегивают… Ну, ремень не по нашему брюху, побольше немного.
Солнце поднималось в зенит где-то над устьем Ганга. Голая земля копей пропиталась блистающими осколками южного зноя. Нагретый воздух взлетал вверх, раскачивая аэроплан, как речной баркас, приплывший в Карское море. Нестягин говорил, что из радиатора получается "самовар". В одном из цилиндров треснул фарфор свечи, мотор заверещал, точно испорченный пулемет. Бронев объявил перерыв. Толпа снова придвинулась ближе. Те же неутомимые глаза смотрели на прекрасную машину.
- Вот, совецкая-то власть все устроит! - с гордостью сказал рабочий-коммунист.
- Надо только больше организовывать, - вставил другой.
- Погодь лет пяток, все полетим!
- Я мекала какой ни на есть один смельчак найдется лететь, а тут и женчины, - звонко затянула молодуха. - Привыкат народ!
По этому поводу Нестягин произнес речь. Он лежал в тени крыла. Бронев обыгрывал Бочарова в шахматы. Нестягин обращался к Узлову, надеясь, что корреспондент записывает его слова.
- Ленин говорит: "Государство сможет отмереть только тогда, когда люди привыкнут к основным правилам общежития". Вы понимаете, что значит это: "Привыкат народ"? Для меня самое главное - растущая уверенность, что мы все можем преодолеть. Человек привыкает к воздуху. Иногда по одной наслышке - привыкает. Современный планер, из дерева и материи, можно было бы построить во времена фараонов. Расчет его, во всяком случае, проще каменных сводов Эллады. Дедал мог бы летать не только в сказке. Техника, в узком смысле слова, здесь не при чем. Но только в XX веке, без особого труда и жертв, наши планеристы научились парить в воздухе дольше и лучше хищных птиц, выслеживающих добычу. А в аэроплан мы садимся спокойнее, чем в лодку.
- Сдавайся! - сказал Бронев.
- Постой, постой, - зачесался "Авиахим".
- Манера всех сапогов: проиграл ладью, а еще кулаками машет.
- Помните, - говорил борт-механик, - с каким трепетом подходили к своим машинам первые авиаторы? Они погибали с громкой славой, как древние герои, но теперь мы знаем, что они гибли просто от безграмотности, с нашей точки зрения, конечно. На самом деле, летать нетрудно. Роберт Маран говорит, что "управлять самолетом легче, чем автомобилем". Я знаю несколько случаев, когда люди, в первый раз севшие за рули, поднимались и летали благополучно, не говоря уж о многочисленных учениках авиационных школ, проделывающих то же самое под наблюдением инструктора. Потому что они привыкают к воздуху…
- Тебя опять на язык слабит, - сказал Бронев, не дождавшись, когда его партнер высидит свой ход. - Конечно, пригодный для авиации ученик, легко научается лететь над аэродромом; но пусть бы твой Маран попробовал сделать сотню посадок на полях таежных деревушек. Тогда бы он сказал, что авиация, это - искусство. Легко писать стихи: "Весна - луна и вновь - любовь, она - полна - огня"… а вот напиши, как Пушкин. Авиация это - искусство!.
- Истина, как всегда, посредине, черт бы ее драл! (т. е. середину), - ответил Нестягин. - Я, конечно, убежден, что многие на вашем месте скапотировали. Я имел в виду полеты на оборудованных аэролиниях, практическую авиацию. Если мотор тянет тебя от аэродрома до аэродрома, то какая твоя заслуга? Поэтому у "Дерулюфта" механик зарабатывает больше пилота.
- Я этой воздушной коммерции не признаю!.. - загрохотали ругательства.
- Сдаюсь! - завопил Бочаров. - Пошли вы…! Пора приниматься за дело.
Они встали враз, по-военному. Нестягин в три привычных приема вскарабкался и сел на свой мотор.
- Проворачивайте винт! - крикнул он юным добровольцам, выжидавшим чести притронуться к пропеллеру.
Парни заработали изо всех сил.
- Вот телеграмма, - подошел Климов. - Вы интересуетесь кругосветным перелетом?
- Да, да! - подбежал Бронев.
- Они в Сан-Франциско, читайте, - сказал Климов.