– Ей надо было убедить тебя, – перебил Доггинз. – Этого от нее добивается Повелитель. – Было видно, что он с трудом сдерживается. – Понятное дело, они хотят мира. И самый легкий способ его добиться – разделаться со всеми своими врагами. – Он подался вперед. – Я считаю, что Смертоносец-Повелитель просто не в силах не быть коварным. Вот почему мы должны его опередить, пока у него не появилась возможность расквитаться.
У Симеона явно были какие-то свои соображения; он удрученно качал головой.
– Ты говоришь. Повелитель не может не быть коварным. А между тем, так ли это? Договор о примирении действует вот уж три столетия, и за все это время не было ни единого случая, чтобы пауки или жуки как-то его нарушили. Ты знаешь Договор о примирении ничуть не хуже меня. В нем сто восемнадцать пунктов. Когда такие закоренелые враги скрупулезно соблюдают его вот уже четвертое столетие, они едва ли смогут отрешиться от него так наплевательски легко.
– Твоя правда, – кивнул Доггинз, – я так же знаю большую часть договора наизусть. Но заключен он был триста лет назад, и с той поры многое изменилось. Паукам испокон веков было известно, что люди – их злейшие враги. Вот почему они извечно стремились нас закабалить, обратить в скот. Но слуг жуков им поработить не удалось. Нам они были вынуждены оставить определенную степень свободы. Но даже при всем при том, договор запрещает нам учиться читать и писать, использовать какие-либо механизмы – далее простой газовый фонарь, – он постучал по столу костяшками пальцев. – Почему, думаешь, я с таким нетерпением отыскивал жнецы? Так вот, не для того, чтобы напасть на пауков, а для того, чтобы вынудить их играть на равных. Я стремился, чтобы мне дано было право жить своим умом, без оглядки на пауков. Это ли не право каждого человека? Что ж, теперь у нас есть жнецы. Иными словами, есть средства претендовать на жизнь по собственному разумению. Пауки знают, что мы намерены добиваться свободы любой ценой и что рано или поздно своего достигнем. Им известно, что в конце концов их владычеству над нами придет конец. – Он повернулся к Симеону. – Вот почему они должны нас уничтожить, едва у них появится такая возможность. И вот почему мы не можем позволить себе доверяться им.
Он говорил с такой самозабвенной убежденностью, что все зачарованно притихли. Найл чувствовал, что Доггинз, сам того не ведая, Прибегает к силе медальона, отчего его аргументы облекаются дополнительной силой.
Вместе с тем, судя по тому, как нахмурился Симеон, речь убеждала не до конца.
– В таком случае, – подал голос Симеон, – у них меж собой, должно быть, существуют какие-то еще более тесные узы, чем договор. Вероятно, они связаны такой клятвой, которую никогда не посмеют нарушить.
Доггинз энергично мотнул головой.
– Я не верю, что такие клятвы существуют.
– А здесь ты ошибаешься, – возразил Симеон. – Мой шурин Пандион всю жизнь провел за изучением пауков. Он много лет служил помощником начальника порта и по роду занятий сталкивался с ними каждый день. Пандион утверждал, что они верят в своих богов и богинь ничуть не меньше, чем мы в своих. Он рассказал о случае, как однажды, проглотив ядовитую муху, взбесился бойцовый паук и убил четверых матросов. Паука удалось запереть в корабельном трюме, но когда судно причалило в порту, никто не осмеливался его выпустить. Послали за Пандионом. Он заговорил с пауком и понял, что тот ошалел от боли и находится при смерти. Но Пандион обещал его высвободить, если тот поклянется богом тьмы Иблисом и богиней Дельты Нуадой. И паук, даром что был вне себя от жгучей боли, сдержал слово и ни на кого не набросился. Спустя полчаса он издох в судорогах. Это ли не доказательство, что пауки тоже могут быть верны клятве?
– Простой паук-боец, может, и да, – согласился Доггинз. – Но неужто ты веришь, что такими суевериями может связывать себя Повелитель?
– Да. Потому что они не считают это суевериями.
Доггинз пожал плечами.
– Что опять-таки не гарантирует нас от вероломства Повелителя. Боюсь, мы сможем препираться в том же духе весь день и ни к чему не прийти. А мы должны как-то определиться. – Он оглядел сидящих вокруг стола. – Какие будут соображения?
Наступила тишина, которую прервал Найл, обратившись к Симеону.
– Ты упомянул богиню Дельты. Ты имел в виду Великую Дельту?
– Да, ее. Дельта у них – одно из священных мест.
От этой фразы в черепе у Найла легонько кольнуло.
– Ты не знаешь, почему?
Уголком глаза он заметил, как Доггинз нетерпеливо взмахнул рукой – дескать: ну, что за ерунда! – но никак не отреагировал.
– Возможно, потому что Дельта так изобилует жизнью. Нуада еще зовется рекой жизни.
Кожа будто бы ощутила на себе ледяные брызги.
– Рекой иди дарительницей?
– Рекой.
Найл обернулся к Доггинзу. Волнение было так велико, что приходилось сдерживаться, иначе бы в голосе послышалась дрожь.
– Понял, нет? Дельта и есть центр силы. Доггинз сейчас же насторожился:
– С чего ты взял?
– Помнишь, я как-то говорил, что сила напоминает расходящиеся по воде круги? Если так, то у кругов должен иметься центр. Этот центр должен находиться в Дельте. – Он повернулся к Симеону. – Ты там бывал. Тебе никогда не доводилось чувствовать какой-нибудь подземной силы?
Симеон сосредоточенно нахмурился, затем покачал головой.
– Я ничего не чувствовал. У меня, видно, нет восприимчивости к такого рода вещам. А вот у моей жены – наоборот. И она постоянно твердила, что в Дельте чувствуется скрытое подземное биение. – Вопрос Найла, видимо, вызвал у него замешательство. – Я всегда считал, что это у нее игра воображения.
– Почему? Симеон улыбнулся, припоминая.
– В Дельте для воображения приволье неописуемое. У меня постоянно напрашивается сравнение с гнилым сыром, кишмя кишащим червяками. И все время такое чувство, будто за тобой кто-то наблюдает. То восьмилапые крабы идут по пятам, то вдруг слетаются и начинают докучать гигантские стрекозы. Даже у меня, случалось, возникало подозрение чьего-то невидимого присутствия…
– Тогда почему ты не прислушался к тому, что говорила насчет вибрации твоя жена?
– Я люблю четкие факты, – сказал Симеон задумчиво. – Помнится, был-таки один странный случай… Как раз на исходе дня мы вошли в Дельту – ходили за соком ортиса, – и тут разразилась жуткая гроза. Мы даже испугались – думали, смоет. И вот в самом ее разгаре над головой вдруг полыхнуло, а гром шарахнул так, что уши заложило, – со мной такое было в первый раз. И странно: буквально сразу мы оба почувствовали: что-то произошло. Не могу сказать, что именно; просто стало по-иному, и все. Ощущение, что за тобой наблюдают, исчезло. А когда, гроза закончилась, стало заметно, что попадающиеся навстречу насекомые бродят; будто ошарашенные. Даже растения стали себя вести как-то по-иному. У нас на глазах стрекоза села прямо на ловушку Венеры. Ну, думаю, тут тебе и крышка. Растение же стало сводить створки так медленно, что насекомое успело улизнуть.
– А что, по-твоему, послужило тому причиной? – спросил Доггинз.
– Наверное, что-нибудь, связанное с молнией. Но молния не могла подействовать на каждое растение и насекомое. Эффект длился несколько часов, и мы тогда набрали сока ортиса вообще безо всяких сложностей. Растения даже не пытались нас одурманить, и никто не пытался напасть, даром что Валда наступила на клешненогого скорпиона. А на завтра все уже было, как прежде, и опять чувствовалось, что за нами следят.
Манефон кивнул.
– И у меня было то же самое ощущение, когда мы раз причалили к Дельте набрать воды – что за нами следят. Шею сзади словно покалывало.
– Ты ощутил подземную вибрацию? – поинтересовался Доггинз.
Милон, сосредоточенно насупясь, подумал.
– Видимо, да, хотя прежде я над этим не задумывался.
– А ты кому-нибудь рассказывал о своих ощущениях в Дельте? – спросил Доггинз у Симеона. Тот в ответ покачал головой. – Почему же?
Симеон пожал плечами.
– Я не придавал этому особого значения. Дельта – странное место, там что угодно может приключиться.
Доггинз поднял брови повыше.
– А вот я бы сразу придал тому значение. Симеон лишь отмахнулся от такой неразумной критики.
– Одна из первых заповедей науки: никогда не строй теорию на зыбких доводах.
– Но сегодня утром, – напомнил Найл, – ты мне сказал, что змейтрава в Дельте вымахивает гораздо выше. Это разве не довод?
– Довод в пользу чего? Это может быть и из-за почвы, и из-за тепла, и из-за влаги, и по причине всех трех обстоятельств вместе взятых. Хотя я и вынужден признать, – добавил он нехотя, – что твоя подземная сила могла бы объяснить великое множество сбивающих с толку явлений.
– Например, – предложил Найл, – сила, что увеличивает в размерах растения, могла бы способствовать и росту насекомых.
Симеон покачал головой.
– У насекомых нет корней.
– Почему ты считаешь, – вклинился Доггинз, – что непременно нужны корни? У грибов-головоногов тоже нет корней.
– У головоногов-то? – судя по глазам, Симеон был сбит с толку.
– Тебе известно, что со смертью пауки превращаются в головоногов? – спросил лекаря Доггинз.
– Это что еще за сказки? – строгим голосом спросил Симеон.
– Никакие не сказки. Если не веришь, сходи полюбуйся на паучьи трупы – там, возле карьера.
Симеон задумался.
– Может статься, это просто головоноги сползаются на мертвечину?
– Нет, – убежденно сказал Доггинз. – Пауки действительно превращаются в грибы. Мы наблюдали нынче днем.
Слушая разговор, Найл сунулся под тунику и вынул медальон.
Покой и облегчение не заставили ждать; почти болезненное возбуждение внезапно угасло, сменившись полной собранностью и самообладанием.
Он повернулся к Симеону.
– Неужели ты не догадываешься, что это значит? Ты на днях говорил, не можешь представить, что пауки когда-то были крохотных размеров. Вот и ответ. Сила, стимулирующая рост всего живого в Дельте, действовала так же и на пауков. Вот почему они почитают Дельту как святыню. Вот почему называют богиню Дельты "рекой жизни". Это и вправду река жизни. Она заставляет все расти.
– Тогда почему она не превращает в великанов людей?
– Ответ, мне кажется, ясен. Потому что мы неспособны улавливать эту вибрацию. Мы утратили связь с инстинктами. Мы чересчур активно используем мозг.
– А откуда, по-твоему, исходит эта сила? – спросил Мидон.
– Не знаю. Возможно, она присутствовала на Земле всегда. Может быть, это та сила, что заставляет расти все живое, только сосредоточена она в области Дельты.
– Может, она прискакала на хвосте кометы, – сказал с улыбкой Уллик. Симеон пропустил это мимо ушей.
– Если пауки достигли теперешних размеров, – спросил он Найла, – как ты говоришь, сравнительно недавно, то почему сила воли у них настолько превосходит нашу?
– Мне кажется, оттого, что им было известно о ней изначально. Вся жизнь у них проходит в тенетах, в ожидании, когда туда угодит добыча. А когда приближается насекомое, они пытаются вовлечь его в паутину. Люди никогда не нуждались в таком применении воли. Мы учились применять руки и мозг. – Говоря это, он с неожиданной глубиной осознал кое-что еще. – Более того, вот что я вам скажу. Именно по такой причине люди в конечном итоге одолеют пауков. Пауки лишены воображения, а без него от силы воли нет никакого толка. Потому что только воображение может сориентировать, чего нам желать. В конце концов, на что расходуют свою силу воли пауки? Они деньденьской просиживают в паутине. Они даже не построили собственного поселения – просто обжили старый город, оставленный людьми. Похоже, что главная их цель – удерживать людей в кабале и не давать должным образом использовать наши собственные силы. Они недостойны быть хозяевами Земли. Вот почему мы, люди, должны их свергнуть.
– Хорошо сказано! – одобрительно кивнул Доггинз.
– Ты думаешь, эта сила наделена разумом? – спросил Найла Симеон.
– Не в привычном нам смысле. Насколько я вижу, единственная ее цель – производить больше жизни. У живых существ есть определенный предел сопротивляемости, до которого они борются за свою жизнь, а потом ломаются и сдаются. Однако эта сила помогает им держаться.
– Получается, она на деле враждебна людям? – спросил Милон.
– Враждебна? – От такой постановки вопроса Найл слегка растерялся.
– Ну, если она помогает менее разумным формам жизни против более разумных… Найл с сомнением покачал головой.
– Иными словами, – заключил Доггинз, подавшись вперед, – если мы желаем уничтожить пауков, надо уничтожить эту силу.
Найл посмотрел на него с удивлением.
– Уничтожить? Я не знаю, каким способом можно уничтожить силу. – По какой-то причине сама такая мысль звучала противоестественно.
– Почему ж нет? – заметил Симеон. – Если ее может парализовать молния, то, наверное, сможет сладить и жнец.
– Верно. – Доггинз внезапно пришел в волнение. – Если центр силы находится в Дельте, надо суметь его изолировать.
– Но как? – воскликнул Найл. – Он может находиться где угодно.
– Мне кажется, я смогу на это ответить. – Все обернулись к Симеону; он улыбался. – Я еще недорассказал про тот случай в Дельте. Через несколько дней после того, как мы возвратились, я разговорился со служительницей, надзирающей за бригадой рабов. Она рассказала мне нечто, показавшееся довольно странным. О том, как возле квартала служительниц вывалился из паутины и убился паук. Расспросив как следует, мы с Валдой определили, что произошло это, вероятно, в то самое время, когда над Дельтой бушевала гроза.
– А когда примерно это было? – поинтересовался Доггинз.
– Летом, где-то за пару часов до темноты.
– Иными словами, тогда, когда люди должны были уже сидеть по домам? – Симеон кивнул. – Получается, она могла подействовать одновременно на всех пауков?
– Верно.
Наступила гробовая тишина; сидящие усваивали прозвучавший намек. Наконец, Доггинз произнес:
– Мне кажется, мы пришли к выводу. – Он поглядел на Найла. – Тебе так не кажется?
Найл покачал головой. В интонации Доггинза было что-то настораживающее.
– Но как отыскать центр?
– А зачем он нам? Ты видел мощь жнецов. За полчаса мы могли бы выжечь всю Дельту.
– Быть может, это и не обязательно, – вмешался Симеон. – Гроза была над самой головой, когда полыхнула та молния. Это значит, что центр, вероятно, был совсем близко.
– Ты можешь конкретно указать, в каком месте вы находились?
– Я могу изобразить план местности. Доггинз подошел к шкафу и вернулся с куском древесного угля.
– Нарисуй вот здесь, – он кивком указал на белую скатерку.
Симеон прочертил две неровные линии, сходящиеся клином.
– Вот здесь сливаются две большие реки, текущие с юга. В этом районе они расходятся вширь, образуя клин – как вы догадываетесь, болото и влажный лес. Здесь вот, по краям, тоже лес. На стыке леса и болота, вот здесь, растут лучшие ортисы. В этой части, – он указал на область к югу от стыка, – лес почти непроходим. Мы были примерно здесь, – он поставил крестик к западу от стыка, – поэтому можно предполагать, что центр силы находится где-то внутри этого участка влажного леса.
Доггинз стоял за спиной у Симеона, глядя на карту ему через плечо.
– Чтобы пробраться во влажный лес, надо пересечь одну из рек?
– Да. Кстати, дело небезопасное. В ней водятся водяные пауки, здоровые, как спруты, и караулят там, где не очень глубоко.
Доггинз нахмурился.
– Я не думал, что пауки могут обитать и в Дельте.
– Со смертоносцами они не имеют ничего общего. Насколько я могу судить, ума у них не особо. То же самое можно сказать и о силе воли. – Он поднял глаза на Найла. – Похоже, это подтверждает твою гипотезу о пауках. Водяные-то охотятся за добычей, как крокодилы. Видно, с силой воли у них слабовато. Но челюсти у них, что твоя западня.
– Если есть чего еще опасаться, – заметил Манефон, – так это красной пиявки. – Симеон солидно кивнул. – Один из моих людей забрел в воду, хотел наткнуть на копье гигантскую креветку. Через минуту-другую он как сумасшедший выскочил на берег, ноги сплошь усеяны эдакими крупными поблескивающими козявками, похожими на улиток, красными. Их никак не получалось оторвать. Хорошо, кто-то сообразил насчет огня – неподалеку у нас горел костер из плавника. Стоило прикоснуться головней, как пиявки тотчас отпадали. Но они проели большие дыры, почти до кости. Бедняга чуть не умер на пути домой.
Милон с удивлением поглядел на Симеона.
– И вы ходили в это гиблое место всего-навсего для того, чтобы насобирать лекарства?
– Очень ценное лекарство. За день можно насобирать столько, что потом весь год может пользоваться целый город. Кроме того, мы никогда не совались в действительно опасную часть. Ортис растет на границе с горным лесом. Я сомневаюсь, чтобы у кого-то хватало безрассудства залезать в гиблые места, – он ткнул пальцем в клин между реками, – а войдя, прожить хотя пару часов.
– Нам не стоит туда отправляться, – рассудил Доггинз. – Надо бы исхитриться перелететь эту область на шарах, так ведь? – Он поглядел на Симеона.
– Не вижу смысла возражать, если только ветер будет попутный. Все снова сели, молча уставясь на процарапанные углем линии, словно могли выдоить из них таким образом больше сведений.
– Как, по-твоему, оно выглядит? – спросил Доггинз у Найла. – Чтонибудь наподобие гигантского дерева? Или еще какое растение?
– Оно может вообще не иметь формы. Возможно, это просто средоточие силы.
– Хотя какая разница, какой у него вид, – заключил Доггинз. – С ним будут иметь дело жнецы, – в голосе слышались угрюмые нотки.
Дверь отворилась. На пороге стоял младший сынишка Доггинза, пятилетний мальчонка.
– Там у дома, папа, стоит жук и говорит, что хочет с тобой поговорить, – сообщил он чистым, звонким голоском.
– Спасибо, сын, – Доггинз потрепал мальчонку по голове. От Найла не укрылось, как ласково и бережно он это сделал.
Не прошло и минуты, как Доггинз возвратился. Поманил Найла.
– Хозяин желает видеть нас двоих. Остальные лучше дожидайтесь здесь.
Воздух был неподвижен, словно утомленный дневной жарой. Откудато издали доносились звонкие выкрики детей. В этой мирной атмосфере мысли о смерти и разрушении казались удивительно противоестественными.
Оба молчали, идя следом за стражником в зал собраний и спускаясь по подземному коридору. Осторожно ступая по неровному полу, Найл в ущербном свете подземелья для верности касался стен из грубо отесанного камня.
До него дошло, почему жуки оставили эту часть здания незавершенной. Они недолюбливали человеческий мир с его скучными гладкими плоскостями и четкими прямыми углами; им грезилось о прошлом, когда, жизнь была проста и неприхотлива.
Стражник остановился и толчком открыл дверь, ведущую в зал Совета. Мутный зеленоватый свет придавал ей вид подводного грота. Жуки, каждый на своем вертикальном подиуме, напоминали безжизненные статуи. Вон, в стенной нише – Мерлью; волосы в неясном свете поблескивают, будто из драгоценного металла.