Испорченные аккумуляторы нетрудно восстановить, особенно когда вокруг представлена вся таблица Менделеева. Закончив, я некоторое время стоял и просто наблюдал за своей спутницей. Она брела, повернувшись ко мне спиной и глядя себе под ноги. Время от времени женщина делала поспешный шаг в сторону, походивший на па детского танца, и замирала.
Кажется, вы сходите с ума, доктор Мейтнер?
Не исключено. Многие ученые по-прежнему работали, словно ничего не произошло: фиксировали показания приборов, интерпретировали данные… Техники - другое дело: если бы мы опустили руки, все тотчас рухнуло бы.
Кристи стояла, по-прежнему отвернувшись от меня, уперев руки в бока, устремив взгляд в море. Своими туманами Восковое море немного походит на озеро Мичиган, каким оно виделось из центра Чикаго в холодный ноябрьский день. Виделось ДО ТОГО.
Я зашагал к женщине, гадая на ходу, в какую сторону упали бы наши тени, если бы мы их отбрасывали. Я уже почти настиг ее, когда заметил - или это мне только показалось - какой-то желтый мазок на воскообразной ледяной поверхности. Мазок вроде бы перемещался… Что это, слой температурного скачка в плотной атмосфере? Кристи быстро шагнула вперед, прямо в желтое пятно, но оно исчезло на глазах, как мираж.
Сбоку, незаметная для нее, красовалась еще одна похожая клякса, только не желтая, а красная, с каким-то голубым отливом. У меня на глазах клякса покрылась рябью и заскользила в сторону помоста с оборудованием и моего вездехода. Она явно метила в пролет между двумя ближайшими аккумуляторами. Стоило мне шагнуть в ту же сторону - и штуковина заложила обманный вираж.
Я услышал в наушниках негромкое "ой!". Кристи пробежала мимо меня, прыгая, как кенгуру, - характерные подскоки при слабом тяготении. Красная клякса какую-то секунду сохраняла неподвижность, а потом, когда Кристи была уже совсем близко, буквально всосалась в песок.
- Что здесь происходит, черт возьми? Что за гадость?
Она обернулась на мой голос, и я увидел через щиток, до чего она бледна. Руки она заложила за спину, как ребенок, пойманный за непозволительной шалостью. Но в глазах читался ужас.
Я замер. Наступили времена, когда многие сходили с ума. Я уже устал на это реагировать.
- Вам нехорошо? Она покачала головой.
- Я в порядке. Это они…
Мейтнер отвела взгляд и уставилась на что-то у меня за спиной. Мне было боязно обернуться.
- Это что-то вроде… Что-то вроде сложных полимерных образований. Их можно наблюдать на границе между Восковым морем и платформой Терра Нурсе, только на прибрежной полосе, хотя я видела несколько штук и под морской коркой. - Она неожиданно умолкла, крепко зажмурилась потом, открыв глаза, снова отвернулась.
- Почему они двигаются?
- Под влиянием излучаемого нами тепла. - Пауза, неуверенный взгляд. - Я провела наблюдения, доказывающие, что обычно они перемещаются вдоль приливных трещин на побережье.
Блуждающая слизь?
- Почему вы… - Я не закончил фразу и неопределенно махнул рукой. Меня интересовало, почему она пыталась скрыть от меня свою находку, но задать такой вопрос значило бы расписаться в собственном сумасшествии.
Последовала продолжительная пауза, нарушаемая только биением моего сердца и негромким дуновением ветра. Потом она произнесла:
- Я еще не готова публиковать эти данные. Я хотел смолчать, но не сумел.
- Публиковать?! Но, Кристи, ведь для этого не существует никаких… То есть…
Ее глаза вспыхнули.
- Замолчите! - крикнула она.
- Конечно. Простите…
* * *
Весь путь до Рабочего участка № 31 она отчужденно молчала, словно я перестал для нее существовать.
Если направиться к базе Аланхолд с юга, то через 12 километров утыкаешься в космодром Бонестелл. Там 20 апреля 2048 года состоялась первая пилотируемая посадка на Титан. Через два года вторая экспедиция переместила новую базу чуть дальше.
Я обогнул прочную круглую платформу, предохранявшую ледяной кратер при стартах и посадках кораблей. Задерживаться здесь я не собирался, только поглядывал на ходу в боковое окно вездехода.
TL-1, первый спускаемый аппарат, теперь постоянно находился в ремонте и не покидал ангара, подсвеченного изнутри желтым светом. По стенам ангара метались серые тени работающих внутри людей. Аппарат TL-2 тем временем медленно подтаскивали к нашей единственной пусковой башне.
Вся эта возня была лишена смысла. Когда эти аппараты окончательно выйдут из строя, мы по-прежнему сможем пользоваться маленькими бескрылыми корабликами, кажущимися невесомыми на своих кривых ножках и взмывающими ввысь в языках синего пламени.
Удачная мысль - ядерные ракеты на местном топливе! Только надолго ли их хватит? Исчерпается запас радионуклидов, и они навечно прирастут к поверхности. Что потом? Ответа не знал никто.
За три года я трижды пользовался спускаемыми аппаратами. Сначала прибыл сюда, потом летал в служебную командировку на Феб - производил аварийные ремонтные работы на станции "Кольцо".
Вот где красота! Впечатление, будто паришь на ковре-самолете на высоте тридцати тысяч километров, смотришь вниз на сумасшедшее скопление облаков, затянувших Сатурн, и трясешься от страха: как бы не свалиться…
Ожидался еще один, последний полет. Я выпорхнул бы из оранжевого облачного бульона, в котором стынет Титан, пронзил темно-фиолетовое небо, устремился к звездам. На полпути меня бы перехватил "Орбет", чтобы перенести домой. Но…
В Аланхолде я оставил вездеход подзаряжаться в ангаре. Покидая воздушный шлюз, я всегда смотрю вверх, чтобы успеть полюбоваться, как пропадает под потолком синий огонь. Это догорает выпущенный из кабины воздух.
Перед ангаром какой-то человек поднимал на флагштоке новехонькое ооновское знамя - кусок тонкого полимера, колеблемый ветром. Иногда знамя распрямлялось, и на нем можно было разглядеть контуры земных континентов. Лучше бы не мешкая придумать новый флаг…
Сверху падали редкие снежинки - огромные белые хлопья, заметно уменьшавшиеся при подлете к земле. Помимо желания мы выбрасываем в здешнюю атмосферу много отработанного тепла, поэтому ни одна снежинка не долетает до поверхности в первозданном виде.
Я отвернулся от флага. Почему-то вспомнился один давний пикник. Городской парк, лето, синее небо с небольшими белыми облачками, вокруг бегают ребятишки, восторженно вопя. Мы сидим на одеяле и хрустим картофельными чипсами "Раффлз", макая их в густой соус. Отец разливает пиво в стаканчики, от пива меня тянет в сон…
Отец погиб в автокатастрофе еще в двадцатых годах. О катастрофе раструбили в новостях: вместе с отцом на новейшей автостраде шоссе с автоматическим управлением погибло около тридцати человек, и Конгресс был вынужден зарубить весь проект.
Мать? Не знаю. Они с Лайзой никогда не ладили…
Я вошел в шлюз базы.
Переодевшись у себя в "чулане" - он даже не заслуживал названия "комната", потому что там нельзя было выпрямиться в полный рост, - я отправился в кафетерий. Я шел по коридорам мимо безмолвных людей, опуская или отводя глаза. Мужчины и женщины, встречавшиеся на пути, поступали так же. Пыльные столы были заброшены, стулья раскиданы в беспорядке.
Я взял из холодильника две кукурузные лепешки "тако" (во что превратится жизнь, когда иссякнут и они - а они обязательно иссякнут вслед за канувшей в небытие сетью закусочных "Тако Белл"?). Затем - два пакетика фруктовых напитков "Хай-Си", тоже реликт. Поставил все это на поднос и побрел в общую гостиную. Там было больше народу: люди сидели перед телевизором и смотрели последние новости.
На экране красовался кусочек нашей родной планеты, укрытый пепельно-серыми облаками, озаренными изнутри каким-то синеватым заревом. У меня на глазах в облачной гуще началось синее перемигивание, потом рассыпался сноп искр. Молния!
Я присел рядом с Роном Смитфилдом, съехавшим с кресла на зеленый ковер. Зеленый цвет вызывает в памяти траву. Учебники психологии утверждают, что вдали от дома зеленый цвет дарит ощущение комфорта.
- Ты пропустил Дарелла, - сказал мне Рон. - Дождись второго показа.
Облака уже заняли весь экран. Серая масса зловеще надвигалась на зрителей. Появились желто-зеленые строчки пояснительного текста. Цифры свидетельствовали о торможении спутника, ведущего съемку.
- Какие оправдания он придумает на этот раз?
Родриго Дарелл был министром космических исследований во второй администрации президента Джолсон. Вместе с заместителем министра, отвечавшим за изучение межзвездного пространства, они незадолго до отправки команды на перехват астероида устроили инспекционный полет на лунную базу и захватили с собой семьи…
Знала ли о надвигающейся катастрофе президент Джолсон? Что заставило ее выполнять обязанности до самого конца - отвага или неведение? Где она ждала развязки вместе с детьми - в Белом Доме или в старом бомбоубежище в Вирджинии? Лунная база упорно пыталась связаться с бункером Объединенной системы противовоздушной и противокосмической обороны во чреве гранитной скалы, но безрезультатно. Видимо, удар пришелся и по горе Шайенн.
- Персонал меркурианской базы мертв, - сообщил Рон со вздохом.
С приближением пепельных туч изображение на экране становилось все темнее. Обшивка спутника отливала розовым, это зарево стало заметно на экране.
- Я думал, им хватит воздуха еще на несколько недель, - отозвался я.
Он кивнул и продолжил:
- Хватило бы. Но, видимо, они поняли, что ждать "Оберт" бы пришлось еще, как минимум, пять месяцев, вот и устроили голосование. Врач сделал всем инъекции, сообщил по радио о коллективном решении и покончил с собой.
Изображение на экране сменилось разноцветными помехами, потом технической табличкой.
- Даррел говорит, что нас будут переправлять домой по очереди. Сначала Венера, потом Троянцы, Каллисто, Марс. Мы - последние.
Домой! Я представил, как превращаюсь в старца, наблюдая с безжизненной Луны мертвую Землю.
Рон снова кивнул. На экране появился человек, ученый с головы до ног, он о чем-то заговорил, но я встал и ушел, чтобы не слушать, как он оправдывается. В прошлый раз он предупреждал, что до спуска людей на Землю пройдет не меньше года. А людям обязательно надо там побывать, чтобы знать, что там сохранилось и с чем придется иметь дело.
Со временем год превратится в два, а то и больше.
Мне ничего не оставалось, кроме как наведаться в душ, а потом отправиться на боковую, чтобы, выспавшись, с утра снова приступить к работе. Я взял из своего шкафчика полотенце и шампунь, стянул комбинезон, повесил его на крючок и встал под душ в дальнем углу. На меня хлынула горячая вода. Мне казалось, что мне делают массаж горячие человеческие руки, и я поежился, хотя надо бы было расслабиться.
Что на Титане никогда не иссякнет, так это горячая вода. Тут достаточно льда - топлива для ядерных реакторов.
Внезапно я увидел человеческую фигуру. Комбинезон - на крючок рядом с моим, полотенце - на руку, решительные шаги в мою сторону.
- Ходжа! - раздался женский голос. Она стояла неподвижно, глядя на меня большими карими глазами.
Наверное, я должен был пригласить ее под свой душ. Но я застыл, пораженный зрелищем женской наготы.
- Привет, Дженна.
Она еще несколько секунд смотрела на меня, потом опустила глаза и включила соседний душ. Меня окатило раскаленным паром. Плитка под ногами стала скользкой, и я чуть не шлепнулся.
Я любовался этой красивой стройной женщиной с черными волосами, длинными и волнистыми. Она медленно поворачивалась, жмурясь от сильных колючих струй. Вода бежала по ее плечам, груди, животу, дальше вниз.
Немного погодя она снова взглянула на меня, заложила руки за голову, выгнула спину, демонстрируя красную точку - имплантант-стерилизатор.
- Раньше тебя это интересовало, Ходжа.
Когда-то интересовало. Мы с Лайзой обсудили эту проблему и пришли к согласию: четыре года - немалый срок; когда он истечет, мы все друг другу расскажем и простим то, что подлежит прощению.
- Это было раньше, - сказал я, пожимая плечами. Она окинула меня странным взглядом, потом кивнула, выключила душ и ушла.
Я еще постоял в горячем тумане, раздумывая об утрате интереса к женщинам. Потом заперся у себя и завалился спать. Я не хотел снов, но сны не спрашивают разрешения.
Утром, разбитый после ночи, полной видений о том, чего больше не существует, я зашагал к ангару, где меня ждал вездеход, но задержался по пути у комнатки Тони Гуалтери. Тони - геохимик, прилетевший на Титан с первым рейсом TL-1 и больше его не покидавший; раньше он кипел энтузиазмом, но за четыре года превратился в усталого лысого ворчуна.
Я рассказал ему о шустрых цветных мазках на поверхности прибрежной полосы вблизи Рабочей станции № 31. Он удивленно поскреб заросший подбородок.
- На Титане чего только ни происходит, - услышал я. - Тут и не такое увидишь.
Я ждал продолжения. Он пожал плечами.
- Это ее проект. Я в него не лезу.
И отвернулся к дисплею своего компьютера. Он остался геохимиком, несмотря на катастрофу.
Мой путь лежал вдоль побережья, туда, где внезапно отказала одна из удаленных автоматических добывающих установок. Ничего удивительного: без поломок никогда не обходится. Моя задача - их устранение.
Пока я добрался до места, появилось солнце. По оранжево-бурому небу потянулись золотые лучи, придавая красноватый оттенок туману, скрывающему горизонт Воскового моря.
Эта палитра продержится долго. Солнцу требовалось несколько часов, чтобы рассеять туман, а потом спрятаться в вышине, превратившись всего лишь в пятнышко, которое окрашивает участок неба в апельсиновый цвет с жемчужными прожилками.
Станция стояла на самом краю материковой платформы. Метеорологические приборы знай себе работали, словно ничего не случилось, датчики свисали на кабелях до самой прибрежной полоски, тянущейся далеко внизу. Я несколько минут всматривался сверху в песок, воображая, что вижу непонятные переливы красок, пока не опомнился: конечно, это игра воображения! На таком расстоянии разглядеть что-либо было невозможно.
Проблема, которую мне предстояло решить, была сама по себе не сложной, но хлопотной: из-за отказа одного из датчиков произошло аварийное отключение накопителя данных.
Снова подключить компьютер оказалось делом пустяковым, но после этого пришлось добрых четыре часа проверять кабель. Выяснилось, что в инструмент каким-то образом угодило черное дегтеобразное вещество, подействовавшее на электронику, а потом сыгравшее роль проводника; получилось классическое короткое замыкание. На прочистку прибора ушли секунды. Я даже собрал черное вещество в пробирку - на случай, если появятся любопытные.
Вернувшись в кабину вездехода, я принялся разглядывать серебристо-красное пространство Воскового моря. Меня интриговал темный туман на горизонте. Я вдыхал запахи Титана, просачивавшиеся в кабину, невзирая на любую герметизацию.
Это вовсе не вонь. Даже неприятными эти запахи не назовешь. Совершенно не похоже на запах органического гниения, вопреки фантазии некоторых старых авторов, не обремененных рациональным мышлением. Скорее, легкий свежий аромат походной горелки, без примеси окисления. Я помнил рассказы деда о приятном запахе бензоколонки: когда он был мальчишкой, в бензин еще не добавляли ни эфира, ни спирта. Прибавить к этому легкую примесь креозота - и получится запах старого телефонного столба, проливающего на жаре черные дегтярные слезы. Так пахнет на Титане.
От мыслей о дегте у меня отяжелели веки, ландшафт Титана приобрел масштабность и вызволил меня из заточения тесной кабины. Мне казалось, что я вышел без скафандра и прогуливаюсь вокруг вездехода, чувствуя, как ветер шевелит волосы, дождевые капли - ледяные шарики размером с теннисный мяч - падают на голую кожу, восковые снежинки тычутся, словно бабочки, в открытое лицо…
Что за дрянь проникла внутрь датчика?
Я прожил на Титане не один год, но, получалось, знал о планете совсем немного. Монтер слишком занят, чтобы обобщать наблюдения и делать заключения, а ученым не было дела до моего невежества.
Дженна… Дженна иногда пыталась со мной разговаривать. Случалось это в моменты, когда мы, покончив с нашей мимолетной общностью, лежали в обнимку на моей или ее койке. Темой разговоров обычно была ее специальность, одно из направлений в метеорологии - изучение атмосфер со сверхдавлением на планетах-гигантах.
Она твердила, что отсюда на эти планеты не попасть. О путешествиях на Юпитер и на Сатурн нечего и мечтать - во всяком случае, при моей жизни этого не произойдет. Возможно, когда-нибудь наступит время для работы в атмосфере Урана и Нептуна. Может быть, через поколение? По ее словам, для меня это поздновато. Титан - мой предел…
Пророческие слова? Наверное, причем без всякого злорадства. Дженна превращала проблему в голую математику: красота, от которой у меня глаза на мокром месте, в ее устах низводилась до домашнего задания по арифметике.
Однажды на Венере, сгибаясь под тяжестью очередного прибора, я увидел с высот гор Максвелла, венчающих землю Иштар, многоцветное зарево и замер в восхищении. Могу поклясться: никакой математики в этом не было, попросту ни малейшей!
Чтобы заставить Дженну умолкнуть, я осыпал ее поцелуями, подчинял требованиям не поддающейся счислению плоти. Со временем она бросила плести мне про арифметику своих снов.
…Воспоминания меня усыпили. Была надежда, что мне привидится по крайней мере Дженна, наши с ней объятия, простые удовольствия, которые мы дарили друг другу в тесных титанианских кельях. Вдруг от этих снов я очнусь, ощутив прилив желания? Тогда поутру я разверну вездеход и вернусь на базу, чтобы отыскать Дженну. Интересно, как со мной поступят, если я своевольно устрою себе отгул? Уволят?
Но вместо Дженны мне снилась Кристи Мейтнер в мешковатом нижнем комбинезоне; в скафандре она вообще теряла человеческий облик. Кристи Мейтнер и ее цветистые пустыри. Кристи Мейтнер, прыгающая по берегу, как безумная, наступающая на цветные пятна, вгоняющая их в грунт…
Утром, проверив, в порядке ли моя замороженная проба (а что бы с ней сделалось?), я взял курс на Рабочую станцию № 31, сообщив на базу о вынужденном отклонении от трассы и пообещав представить исчерпывающий доклад об изменениях в своем расписании.
Мне предстоял не слишком большой крюк. Несколько лишних часов - что ж такого?
Ее под пузырем не оказалось. Синяя пласта кордовая юрта выглядела еще хуже, чем в первый раз, - мешок мешком. Я вызывал хозяйку по радио, но отклика не дождался. Снегохода я тоже не обнаружил. Положившись на свой свежезаряженный аккумулятор, я поехал ее искать, ориентируясь по следам полозьев, которые вели к основанию платформы, где были установлены приборы.
Сам не зная почему, я остановился в нескольких сотнях метров от поворота и вылез. Слушая негромкий гул догорающего воздуха, я гадал, заметила ли она синее пламя, взметнувшееся над кручей.