- Ага! Ага! - не слушая Камила, позвала мать. Ей стало плохо, но она пересилила себя, поднялась и, шатаясь, бросилась в комнату к сестре.
"Что же теперь будет, - со страхом подумал Камил. - Ну что же теперь будет?!"
- Мама!
- Я им, всем твоим разбойникам, головы оторву! - кричала мать за дверью. - Я им…
Затем вмешался голос тети Аги:
- Обожди, успокойся, обожди, не кричи. Что с тобой, что такое?
Мать разрыдалась.
- Ба… бандиты…
- Да что случилось?
Дверь с шумом распахнулась, и появилась мать, в слезах, лицо красными пятнами, и встревоженная тетя Ага.
- Вот, посмотри! - сорванным голосом сказала мать.
- Мама…
- Молчи! - вдруг страшно закричала мать. - Я тебе всю задницу исполосую, чтоб не знал куда сесть!
- Ну-ну, погоди, не кричи, зачем же так, - тетя Ага захлопотала вокруг Камила. Она осмотрела рану, концом бинта вытерла сочащуюся сукровицу и успокаивающе произнесла: - Да тут уж ничего страшного и нет.
- Ничего страшного! Я им сделаю страшное! - срывалась на крик мать. - Всех родителей под суд отдам! Вырастили бандитов!
- Мама, мам… Он нечаянно, он не знал, не хотел… Он думал, я шпион, крестоносец…
- Я ему дам крестоносцев! - не унималась мать. - Я ему покажу! Игрушку нашли!
- Кто это? - тихо спросила тетя Ага.
- Бортишек…
- Я немедленно иду туда! - схватилась мать. - Я пойду… Я им устрою!
У Камила защемило в сердце.
- Мама! Мам, не надо! Нельзя туда. Я обещал… У него отец сейчас на войне… - Камил осекся. Выдал. Я же их всех сейчас выдал! Что же я наделал - я ведь им клялся! КЛЯЛСЯ! И выдал.
- Какая война? Какая сейчас война?! Я им сама войну устрою! Я им побоище устрою!
- Обожди ты, - тихо сказала тетя Ага, внимательно смотря на Камила. - Нет у нас в селе никакого Бортишка. Да и имя какое-то чудное. Имя - не имя, не кличка.
- Так ты еще и врать? - мать замахнулась на Камила, но тетя Ага ее удержала. - Матери - врать? Ты у меня шагу из дому не ступишь, пока отец не приедет!
- Успокойся, - тетя Ага налила стакан компота и начала отпаивать сестру. Зубы стучали о стекло, и мать, перехватив стакан, стала, обливаясь и дрожа, пить.
- Я ему… Я ему…
- Ну-ну, - успокаивающе поддакнула тетя Ага и, наклонившись к Камилу, сказала: - Иди на кухню - умойся. Да осторожней, рану не мочи. - Она легонько подтолкнула его в сторону кухни и добавила: - Я потом приду, дам поесть.
- Я ему дам! - всхлипнула мать. - Я его накормлю…
- Ну-ну, - тетя Ага похлопала мать по руке и, снова обернувшись к Камилу, сказала: - Иди.
Камил угрюмо кивнул и, зажав под мышкой грязную, разорванную рубашку, ушел на кухню. Есть ему совсем не хотелось.
Мать сдержала слово, и следующие два дня Камил шагу не мог ступить из дому. На следующее утро, только он попытался вынырнуть из-за стола на улицу, не спросясь, будто ничего и не случилось, мать поймала его за шиворот и, сопроводив возглас: "Ты куда?" - совсем не скупым подзатыльником, загнала в спальню, где и заперла на ключ. Вначале он попытался проситься, но мать была неприступна, как крепостная стена в первые дни осады, потом он перешел на обиженное всхлипывание, но это тоже ни капельки не помогло, и тогда он надулся и замолчал, не отвечая ни на какие вопросы.
Под вечер пошел дождь и лил всю ночь и весь следующий день. Это был какой-то праздник, и мама, смягчившись, разрешила ему выйти к телевизору, но Камил отказался. Мать с тетей Агой месили тесто на яблочный пирог, говорили о папе, о папиной работе, о папином начальнике, о ценах в городе, о моде, о соседях, о том, что дождь - это хорошо, в огороде все растет как на дрожжах… Негромко, вполсилы, ни для кого гудел телевизор, а Камил, насупясь, сидел в спальне на подоконнике и сумрачно глядел на серый, весь в лужах, двор, по которому уныло бродили нахохленные, мокрые куры. Как там в замке?
Он представил себе большую залу, где они с Бортишком ели, длинный деревянный стол, вкопанный в земляной пол, два масляных светильника с золотыми огоньками… На своем любимом табурете сидит Порту и чинит конскую сбрую, прокалывая дырки большим и острым, как жало, шилом. Брови при этом ползают по его лбу, будто две большие мохнатые гусеницы, а борода топорщится и шевелится, как клок соломы на ветру. В углу Марженка что-то споро стряпает, изредка она замирает и подолом вытирает глаза - словно от дыма. А Бортишек поминутно выскакивает во двор и выглядывает из-под навеса на разверзшиеся хляби. Когда же кончится дождь?
Камил вздохнул. Ему было не по себе, от нехорошего предчувствия ныло сердце. Только бы в замке ничего не случилось, и никто не подумал, что он предатель. Хоть мама с теткой Агой близкие ему, самые близкие люди, но ведь он обещал молчать! А он… Он… Когда Камил вспоминал позавчерашнее, у него начинало першить в горле.
Ночью дождь перестал, но небо так и осталось заволочено тучами, и под утро они излились на землю сильным летним ливнем. Однако часам к десяти тучи разбежались в стороны грязными мокрыми тряпками, и показалось небо. Чистое, только что вымытое, и вовсе не голубое, а синее, глубоко синее, что от его синевы дух захватывало, и страшно холодное.
Мама с тетей Агой готовили на кухне завтрак, и Камил, воспользовавшись этим, проскользнул на крыльцо. Было холодно и слякотно - не мешало бы обуться, - но тут сзади послышались мамины шаги, и Камил, уже не раздумывая, кубарем скатился с крыльца.
Мамин возглас: "Куда?" - застал его в тот момент, когда он перемахивал через забор. Потом, уже на улице, он дал себе удовольствие выслушать лишь тираду: "Ну, погоди! Только вернись!" - и скрылся в первый же переулок.
Когда он вбежал в рощу, с деревьев на него обрушился целый водопад, но это вовсе не сделало его осторожней. Он продолжал бежать, и с каждым шагом сердце его все сильнее сжималось в предчувствии неясной беды, страшной и неотвратимой. На ноги налипли лапти грязи, она комками срывалась с пяток и ляпала по спине, словно подгоняя. Он уже не чувствовал холода, хотя был насквозь мокрый и грязный по уши - им владела только одна мысль, одно желание. Только бы в замке все было хорошо, только бы там ничего не случилось, только бы…
Камил выскочил на поляну и остановился. Сердце больно сжалось, так что невозможно стало дышать. Вместо Козинского замка мокрым черным пепелищем громоздились развалины.
Не веря своим глазам, он оглядел развалины, а затем медленно, на негнущихся ногах, начал спускаться вниз. Он почти подошел к перелазу, как услышал звяканье сбруи и похрапывание коней. Вначале Камил не поверил своим ушам, как только что не поверил глазам, прислушался, но тут какая-то лошадь заржала, не оставив никаких сомнений, и он, стремглав подскочив к стене, буквально взлетел на нее.
К обгоревшему столбу, который раньше поддерживал навес из жердей, были привязаны три лошади, но с первого взгляда было понятно, что они чужие. Вороные, блестящие, как из железа; крупы закрывали широкие белые попоны, а у одной был такой же белый нагрудник. И седла необычные и странные - с высокими раздвоенными луками.
Камил в надежде огляделся, но не увидел ни одной живой души. Дворик был захламлен битым сланцевым кирпичом, давно погасшими головешками и притрушен пеплом. И было здесь необычно сухо, словно дождь шел только по другую сторону стены.
Осторожно, чтобы не наколоть босые ноги, он спустился во двор и снова огляделся. Затем подошел к обвалившемуся углу замка и, по-прежнему не веря себе, не желая себе верить, прикоснулся к камню пальцами. К мокрым ладоням пристала сажа.
- Бортишек, - тихонько позвал Камил, но никто ему не ответил. Даже эхо. И тогда он понял, что никогда не отзовутся на его зов ни Бортишек, ни Марженка, ни Порту.
Сзади послышался шум, кто-то пьяно рассмеялся, и Камил, обернувшись, увидел, как из полуразрушенного погреба вылезли трое здоровенных дядек с окладистыми растрепанными бородами и в железных доспехах. Они увидели Камила и остановились. Затем один из них, рыжебородый, начал что-то гортанно говорить, посматривая на Камила, но двое других только отмахнулись и потянули его к лошадям. Рыжебородому это не понравилось, он вырвался, и тогда его товарищи, махнув на него рукой, пошли седлать лошадей.
Рыжебородый постоял немного напротив Камила, пошатался, словно обдумывая что-то, затем, покопавшись за пазухой, вытащил темный сухарь и, протянув Камилу, стал подзывать его как бездомную собаку.
- У-тю-тю-тю!
Камил высоко поднял брови, но с места не сдвинулся. Пьяница Шико со второго этажа тоже иногда пытался угостить конфетами, но он их никогда не брал.
- У-тю-тю-тю-тю! - сложив губы трубочкой, повторил рыжебородый и, шагнув вперед, споткнулся о груду тряпья. Он еле удержался на ногах, чертыхнулся и пнул тряпье ногой.
Тряпье как-то странно дернулось, из-под него высунулся карикатурно стоптанный сапог и Камил, охватив взглядом всю груду в целом, вдруг с ужасом осознал, что никакое это вовсе не тряпье, а Порту, хромой конюх Порту, только вот такой вот, тряпичный и неживой… На мгновенье глаза его застлала пелена, но она сразу же спала слезами злости и праведного гнева.
- Гад! - закричал он рыжебородому. - Га-а-ад!
Камил схватил булыжник и запустил ему в лоб. Рыжебородый взревел, пошатнулся и, выронив сухарь, схватился за голову. Корчась от боли, он размазал кровь по лицу и бороде. Наконец, оторвав руки от лица и увидев на них кровь, он разъяренно двинулся на Камила.
Камил снова бросил в него камень, но на этот раз попал в панцирь, и булыжник с глухим стуком отскочил в сторону, не причинив рыжебородому никакого вреда. Он хотел бросить еще, нагнулся в поисках булыжника, но тут заметил, что рыжебородый продвинулся к нему почти вплотную. Бежать было некуда, рыжебородый везде успел бы перехватить его, и тогда Камил, повернувшись к нему спиной, быстро юркнул вверх по развалинам.
Почувствовав, что добыча ускользает, рыжебородый недовольно зарычал и попытался было, сопя, последовать за Камилом, однако оступился и загремел доспехами по каменному крошеву. Вдобавок, Камил обрушил на него сверху увесистый обломок стены.
Казалось, рыжебородый уже не встанет. Но он все же выкарабкался из-под груды камней и долгим мутным взглядом из-под рассеченного лба уставился на Камила. Дружки его, сидя на конях, ржали во все горло, тыкали в Камила пальцами, науськивая какими-то выкриками, вроде: "Ату! Ату его!" - но рыжебородый лишь молча сплюнул себе под ноги и пошел прочь.
Камил подождал, пока он подойдет к лошади, и, выбрав булыжник поувесистей, спустился вслед за ним. "Это тебе напоследок", - сцепив зубы, подумал он.
Рыжебородый долго возился у седла и вдруг, с необычайной прытью выхватив из чехла арбалет, повернулся к Камилу. Камил уже занес руку, но бросить камень так и не успел. Что-то свистнуло в воздухе, ударило его в горло и швырнуло на землю. Последним, что он услышал, был довольный хохот рыжебородого, вскочившего в седло, и удаляющийся топот копыт.
На этот раз Йон-воевода не доверил слежку за Камилом Стриге и сам пошел с отрядом следопытов. Стрига шел сбоку, обиженно косился, сопел, но молчал. Да и говорить-то в разведке не полагалось.
Идти по следам Камила после двухдневного дождя было не трудно и, единственное, чего следовало опасаться, что Камил заметит их раньше, чем они его. Подходя к развалинам, Йон приказал удвоить бдительность, но Камила они так и не обнаружили. Впрочем, следы вели прямо в замок, к перелазу, и обратно не возвращались. Очевидно, он был еще там, если только не ушел другой дорогой.
Они осторожно подобрались к перелазу и прислушались. Из-за стены донесся звук лопнувшей струны, кто-то сдавленно крикнул, а кто-то, уже другой, оглушительно захохотал. Йон встревожено переглянулся со Стригой, и они, не сговариваясь, бросились к стене.
Развалины замка были завалены невесть откуда взявшимися головешками и пеплом. Здесь было необычно сухо и теплее, чем по ту сторону стены, и сильно пахло гарью.
Камила они увидели сразу. Он лежал на спине, широко раскинув руки, а из горла торчала короткая и толстая стрела. Пыль, поднятая кем-то у коновязи, медленно садилась на мощеный булыжником дворик, а откуда-то издали, из пустого зева настежь распахнутых обугленных ворот, доносился удаляющийся топот копыт.
Йон пересилил себя и шагнул к Камилу. Камил лежал неподвижно, и вокруг его головы медленно растекалась лужа крови. Стрига, стоявший сзади, вдруг застонал, позеленел и опустился на корточки. Йон оглянулся на него, сглотнул слюну и боязливо притронулся к Камилу.
И тотчас словно что-то сдвинулось вокруг, исчезли головешки, пепел, обломки сланцевого камня… Только стена осталась стоять, да еще появились лужи.
Камил пошевелился, приподнялся и сел. Никого не узнавая, он окинул ребят пустым взглядом, затем осторожно провел рукой по шее и посмотрел на нее. Рука была мокрая и грязная, и больше ничего на ней не было.
- Ты… Ты чего? - выдавил Йон и почувствовал, как мурашки начинают бегать по телу. Не отрываясь, он смотрел на то место, где только что была лужа крови. Ни крови, ни стрелы в горле Камила не было.
Камил наконец осмысленно посмотрел на ребят. Минуту он молчал, затем у него задрожали губы. Тогда он подтянул под себя ноги, обхватил их руками и, так ничего и не сказав, уткнулся носом в колени и горько-горько заплакал…
ДИКАЯ ТВАРЬ ИЗ ДИКОГО ЛЕСА
Когда катер омохов, отчаянно тормозя покореженными дюзами, упал посреди леса, асклепи лежал на верхнем суку огромной сикойи. Жмурясь от полуденного солнца, он умиротворенно мурлыкал на всю округу. Боль ломаемых катером деревьев заставила его сжаться в комок; он ощетинился и зашипел.
Два катера - имперский торпедоносец омохов и минный заградитель хомов - встретились в пустоте средь неподвижных звезд. И завертелись звезды, и пустота наполнилась всполохами залпов орудий, шрапнелью веерных аннигиляционных зарядов, спиралями инверсионных следов торпед, оставляемых в пустоте продуктами горения химического топлива, а невидимые гравитационные удары заставили и без того бешеную карусель звезд вздрагивать и мигать от коробящейся метрики пространства. Бой закончился так же внезапно, как и начался. Получив пробоину в корме и расстреляв почти весь боезапас, катер омохов проломил метрику пространства и через топологический туннель выпал в атмосферу неизвестной планеты. После него в космосе осталась лишь голографическая копия, которую тут же в прах разнесли мины катера хомов.
Натипак с трудом отстегнул ремни противоперегрузочного кресла, дотянулся до тумблера и отключил истошно верещавший зуммер. Аварийное освещение заливало рубку управления багровым потусторонним светом, от чего чудовищный разгром в ней выглядел окончательным и полным: осколки взорвавшихся экранов кровавым хрусталем засыпали все помещение, за сорванными панелями в переплетениях коммуникационных систем искрили закороченные провода, из-за решетки вентиляционной шахты медленно выползал черный дым, а лопнувший радиатор кондиционера плевался хлопьями снежного пара. Соседнее кресло было завалено обломками внутренней обшивки, поверх которых покоилась погнутая хромированная стойка, вырванная взрывом из вентиляционной шахты. Под обломками, запрокинув голову на изголовье кресла, неподвижно сидел Толип. Даже в красном свете аварийного освещения его лицо было неестественно бледным.
Натипак вытер кровь с подбородка и включил интерком.
- Машинное, как дела? - спросил он.
- Отлетались… - глухо отозвался Кинахем.
- Орудийное, доложите обстановку!
- Осталась одна торпеда и два веерных заряда. Лазерная защита вышла из строя.
- Рубка связи?
Молчание.
Смахнув рукавом с пульта стеклянное крошево, Натипак отыскал на панели целый экран и подключил к нему систему внешнего обозрения. К его удивлению экран засветился, и видоискатель, пройдясь по панораме несуразно буйного леса планеты, показал корму катера с пробоиной на месте рубки связи.
"Значит, нас осталось четверо, - спокойно констатировал Натипак. - Четверо, если жив Толип".
Натипак был боевым офицером до мозга костей. Война с хомами, начатая еще до его рождения, сделала из него жестокого рационального исполнителя. Торпедоносец, которым он командовал, стал для него боевой единицей, команда - включая и его самого - пушечным мясом. Не колеблясь, он посылал солдат на смерть и шел в бой сам. Единственным смыслом жизни для него стало уничтожение хомов. И отступал он только тогда, когда такой возможности у него не было. Как в последнем бою.
Но бой еще не кончился - Натипак это прекрасно понимал. Уходя с поля боя, катер столь жестко проломил метрику пространства, что хомы без особого труда могли определить место пролома и вычислить направление топологического туннеля. Поэтому Натипак, проверив действующие системы торпедоносца, накрыл его маскировочным полем, а в трех километрах к северу создал в лесу фантом катера. Затем приказал орудийному отсеку обеспечить наблюдение за небом и только тогда встал с кресла и подошел к Толипу.
Глазницы Толипа смотрели в потолок воронками, полными крови. Резким движением Натипак сбросил с Толипа засыпавший его хлам. Толип застонал.
"Жив, - отстранено подумал Натипак. - На его месте я лучше бы умер".
Разорвав санпакет, он приложил тампоны к глазницам Толипа и туго прибинтовал их. Но вколоть морфий не успел - завыла сирена боевой тревоги.
Отшвырнув шприц, Натипак бросился к экрану. Минный заградитель хомов застыл в зените, окруженный радужной оболочкой лазерной защиты.
- Не стрелять! - прошипел Натипак в интерком.
И тогда ударил минный заградитель хомов. Огненный луч скользнул от него к горизонту, и там, где Натипак создал фантом торпедоносца, вспух раскаленный шар плазмы.
Натипак впился взглядом в экран. У него был один шанс уцелеть и победить. Один - на миллион. И упускать его Натипак не собирался.
Катер хомов опустился ниже, затем зашел со стороны солнца и стал приближаться к месту своего лазерного удара. Чтобы определить, действительно ли он уничтожил торпедоносец омохов, или же атаковал фантом, ему предстояло на секунду отключить поле защиты. Это мгновение и было шансом Натипака.
И он его не упустил. Звериным чутьем хищника, затаившегося в засаде, Натипак предугадал начало торможения минного заградителя хомов и отдал приказ об атаке.
Дуплет веерных зарядов достиг минного заградителя как раз в момент снятия защитного поля, и броня катера брызнула в стороны перьями подбитой птицы. А затем в борт минного заградителя врезалась торпеда, и очередной взрыв потряс Дикий Лес планеты.
Больше всех не повезло Радисту. Его катапульту заклинило, и тело Радиста, аннигилировав вместе с катером, нуклонным паром вознеслось в стратосферу.
Вторым по невезению оказался Механик. Лишь мгновение промедлил он с катапультированием, и плазма взрыва запекла его в спасательной капсуле, как утку в глине. Но его обгоревший труп достиг земли.
Третьим в списке невезучих шел Капитан. Его капсулу выстрелило вертикально вниз, она врезалась в ствол дерева и раскололась. И Капитан, ломая ветви, канул с огромной высоты в сумрак Дикого Леса. С пробитой головой и переломанными ногами. Но остался жив.