- Двенадцать евромарок.
- Я могу оставить старые туфли здесь?
- Нет-нет! - неожиданно быстро, даже испуганно выпалила фру Баркет. - Только не у меня! Забирайте с собой.
Гюнтер сложил порванные туфли в коробку и достал деньги, чтобы расплатиться. Когда он протянул их, хозяйка магазина отступила от него еще дальше в подсобку.
- Положите возле кассы.
- Но у меня нет точно двенадцати.
- Оставьте сколько есть! Хоть десять! - В голосе фру Баркет прорезались истерические нотки. - Хоть ничего!
Гюнтер положил пятнадцать и, зажав коробку с обувью под мышкой, вышел из магазина. Сзади послышался звук поспешно захлопываемой двери и щелканье замка. Он оглянулся. Фру Баркет застыла за дверными стеклами и круглыми неподвижными глазами смотрела на него.
Ощущая спиной ее взгляд, он прошел до конца улицы, свернул в переулок. Здесь он остановился, открыл коробку и внимательно осмотрел разодранную туфлю. Да, с проволокой он придумал не очень удачно - четыре глубокие борозды были похожи только на след от когтей. Но странного поведения фру Баркет это не объясняло. Разве что кот регулярно забирался в обувной магазин и с дотошной методичностью доводил товар до аналогичного состояния. При этом кот терроризировал фру Баркет не только таким своим паскудством, но и угрозами перегрызть ей горло, если она куда-нибудь заявит. Гюнтер представил, как черный кот с металлическим ошейником, сидя на задних лапах и жестикулируя передними, зловеще шипит и советует фру Баркет помалкивать. Картинка у него получилась. Такой кот так мог.
Пройдя по переулку метров сто, он нигде не обнаружил урны. Тогда зашел в первую же подворотню и, попав в маленький, темный и сырой, похожий на дно узкого колодца, дворик, опустил коробку с обувью в мусорный бак.
Часов пять, как и положено любознательному туристу он потратил на знакомство с южной половиной города. Глазея на достопримечательности, щелкая фотоаппаратом, короче, ведя себя глупо и настырно; он пытался приставать к редким прохожим с расспросами, но дальше односложных ответов, как пройти на какую-нибудь улицу, дело не шло. Прохожие избегали праздной болтовни. Не лучше дело обстояло и в барах, закусочных и магазинах. Конечно, не так, как у фру Баркет, но похоже… Гораздо проще было действовать, как он действовал всегда. Предъявить удостоверение частного детектива и за соответствующее вознаграждение получить нужную информацию. Но условие охотника связывало руки. И все же кое-что он выяснил, правда к "делу о коте в мешке" это не относилось.
Так, неожиданно для себя он узнал, что город действительно посетила божья благодать. Конечно, отнесся к ее посещению скептически, но полностью сбрасывать со счетов не спешил. Что-то за этим скрывалось и, несомненно, сказывалось на жизни города, в чем он успел убедиться на собственном опыте. Но стоило копнуть поглубже, пытаясь выявить истоки повышенного интереса в городе к мистике, как он наталкивался на глухую стену: собеседник замыкался, обрывая все нити разговора.
Историю пришествия в Таунд "божьей благодати" поведал хозяин пивного подвальчика, несомненно глубоко набожный человек - на полстены его заведения висело распятие, с горящей под ним лампадкой. Рассказывал он красочно, с той задушевной отрешенной грустью, которая свойственна безоговорочно верующим людям. По его словам, о пришествии в город "божьей благодати" за неделю до ее посещения объявил с амвона преподобный отец Герх. Поздним пасмурным вечером дня пришествия тучи над городом разбежались во все стороны, и на открывшемся звездном небосводе святым знамением воссиял крест. В тот же момент в церкви сами собой зажглись свечи, под куполом запорхали херувимы, неземными голосами вознося песнь господу и осыпая верующих вечно живыми цветами из райского сада. (Хозяин пивной принес и показал Гюнтеру один из цветков, уже полгода стоявший в вазе без воды. На неискушенного в ботанике Гюнтера цветок произвел странное впечатление. Ничего подобного ему видеть не приходилось. Пять больших в детскую ладошку лилово-розовых лепестков на голом длинном стебле словно светились в полумраке подвальчика. Несомненно, цветок был живым, лепестки прохладными и бархатистыми на ощупь, хотя ни пестика, ни тычинок не было, и от цветка до одурения несло ладаном). Одновременно с песнопением в церкви по городу прошло шествие призраков всех святых. И ставили они на домах неверующих кресты, и было это знаком божьего заклятия, если заблудшие не вернутся в лоно церкви. И много чад господних вернулось в паству, и преподобный отче Герх снял с них заклятье, окропив святой водой… Хозяин погребка вспомнил и уже известное Гюнтеру происшествие с богохульником аптекарем Гонпалеком и его чудесное исцеление. Возможно, он перечислил бы еще с десяток подобных чудес, но тут Гюнтер неосторожно спросил, что же сталось с "божьей благодатью" и куда она подевалась. Тогда хозяин погребка замолчал и молчал настолько долго и красноречиво, что Гюнтеру ничего другого не оставалось как допить пиво, поблагодарить и уйти.
В магазине детского питания повезло больше. Представившись перезрелым отцом, ожидающим первенца, он получил массу рекомендаций, чем подкармливать младенца в первый, второй и так далее месяцы; что, если ребенка пучит, то лучше всего помогают не богохульные катетеры, а отвар шиполиста, собранного в полнолуние и тут же отваренного, а от запора - настой медянки, сорванной после полудня и высушенной на солнце; а если у матери мало молока, или, что еще хуже, оно вообще пропало, то лучшего средства, чем промыть грудь росой, собранной на лугу с листьев зубоцвета до первого луча утренней зари, никогда не было и не будет. Владелица магазина, пожилая дородная матрона, знала наперечет всех детей города, кто чем болеет, кого чем лучше кормить, когда это нужно делать для каждого в отдельности и сколько раз, и Гюнтер, прилежно переписывая ее рецепты в блокнот, для вида переспрашивая латинские названия местных трав, осторожно выведал, что никто из покупателей лишнего не брал, а жители города, не имеющие детей, магазином не пользовались. Это было уже кое-что. Словоохотливая матрона, несомненно, была кладезем всех сплетен города, но спешить с расспросами, наученный горьким опытом предыдущих разговоров, Гюнтер не стал. Впрочем, и вклиниться в нескончаемый словопоток хозяйки магазина оказалось не так просто - только с третьей или четвертой попытки, пообещав еще раз непременно зайти, ему удалось вырваться из магазина и продолжить знакомство с городом. Посещение еще нескольких магазинов, кафе, баров и нудный разговор с уличным торговцем жареными каштанами и кукурузой, слова из которого приходилось тащить чуть ли не клещами, ничего к уже известной информации не добавили.
Когда Гюнтер, наконец, добрался к госпиталю святого Доминика, его голова была до отказа забита досужей информацией, и он чувствовал себя просто выпотрошенным пустопорожними разговорами. А при осмотре места происшествия лучше было иметь свежую голову, поскольку именно отсюда похитили младенцев. На всякий случай Гюнтер сфотографировал три окна родильного покоя на втором этаже с новыми решетками между рамами. Окна находились на высоте шести-семи метров от земли, карниза под ними не было, и трудно было предположить, что похищение произошло именно через окно, хотя оба свидетеля - сиделка фру Брунхильд и дежурный врач гирр доктор Тольбек (листы дела со второго по двенадцатый, наиболее полно представленные в деле) - настаивали на этом. Исходя из их показаний, преступление произошло после полуночи, где-то между ноль пятнадцатью и ноль сорока, но в течение не более пяти минут. Доктор Тольбек совершал предписанный распорядком обход, зашел в палату, где содержались новорожденные, и обнаружил спящую сиделку. Он разбудил ее, вызвал в коридор и сделал выговор. Именно на это время палата с новорожденными оказалась без присмотра. Затем доктор Тольбек продолжил обход, а сиделка вернулась на свое место. И тотчас из палаты раздался ее душераздирающий крик, разбудивший не только всех в госпитале, но и жителей соседних домов. Доктор Тольбек бросился на крик, вбежал в палату и увидел лежащую на полу без сознания сиделку. Одно из окон было распахнуто настежь, порывы холодного ветра раскачивали створки, мелкая морось дождя размывала по подоконнику странные полосы грязи. Первым делом доктор Тольбек быстро подошел к окну и закрыл его. И только затем обнаружил, что в палате нет детей. Вначале он сильно растерялся, не зная, что ему делать, снова распахнул окно, оглядел улицу, перевесившись через подоконник, но никого не увидел. Тогда он взял себя в руки, снова закрыл окно и принялся приводить в чувство сиделку. Прибывшая на место происшествия полиция не обнаружила никаких следов, кроме размазанных по подоконнику халатом доктора Тольбека полос грязи. По заключению экспертизы (лист дела сорок шесть) грязь представляла собой обыкновенную городскую пыль с примесью таундита - камня, пошедшего четыре века назад на устройство мостовых города и получившего в его честь свое название. Обнаруженный здесь же небольшой кусочек дерева оказался веточкой омелы и также не давал никакой зацепки, поскольку омела в изобилии произрастала в окрестностях города.
Гюнтер подумал, что следовало бы более тщательно допросить сиделку - просто от вида раскрытого окна и исчезнувших детей не падают в обморок с душераздирающим криком, - она несомненно что-то видела. Впрочем, может именно так ее и допросили, но показания фру Брунхильд, едва начавшись, прерывались на двенадцатом листе.
Гюнтер осмотрел с улицы зарешеченные окна. О прыжке похитителя с шести-семи метров на мостовую с тремя младенцами думать не приходилось. Лестница, подъемный кран и им подобные приспособления также отпадали - их несомненно обнаружил бы доктор Тольбек. Вариант подъема похитителя на крышу тоже не мог быть принят во внимание. Чересчур крут был скат крыши, выложенный старинной черепицей из обожженной глины, и слишком уж выдавался край крыши над самой стеной дома. Кроме того, позеленевшая от вековой плесени черепица в дождливую погоду несомненно становилась ослизлой, и крыша превращалась в подобие детской ледяной горки.
И все же что-то вертелось в голове у Гюнтера, какие-то догадки, о похищении детей именно из окон второго этажа, неясные ассоциации, связанные почему-то с гостиницей "Старый Таунд", но вырисоваться во что-то определенное им мешал гудящий фон переполнивших голову сплетен. Только почему-то подумалось, что будь у госпиталя третий этаж и располагайся родильный покой там, похитителям было бы еще проще.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Гюнтер настолько вжился в город, в его безлюдные улицы, пустовавшие магазины, бары, закусочные, что, когда вернулся обедать в "Звезду Соломона", его поразило обилие посетителей. В помещении стоял рокочущий гул голосов, табачный дым, несмотря на открытые окна, слоями висел в воздухе, и, рассекая эти слои. между столиками сновала знакомая Гюнтеру официантка. Публика подобралась самая разношерстная: от молодых людей у окна, как в униформу затянутых в черные кожаные комбинезоны, до священника в углу. За некоторыми столиками были свободные места, но подсаживаться в чужую компанию означало вступить в разговор. А разговорами Гюнтер был уже сыт. Теперь ему хотелось просто есть. Поэтому он выбрал, как ему показалось, меньшее из зол - столик в центре зала, за которым сидел благообразный старик с огромными рыже-выцветшими бакенбардами. Одет он был как на прием к принцу Уэстскому - черный смокинг, белоснежная манишка, стоячий воротничок стягивал широкий черный атласный бант, на голове плотно сидел лакированный цилиндр. Положив ладони и подбородок на крюк зонтика-трости он задумчиво созерцал пустую поверхность стола.
- Разрешите? - взявшись за спинку свободного стула, спросил Гюнтер. - Не занято?
Обладатель выцветших бакенбардов поднял прозрачные глаза.
- Что вы, что вы!
Цилиндр на голове старика на мгновение приподнялся, обнажив обширную плешь, губы расплылись в приветливой улыбке, а собравшиеся у глаз морщинки засияли радушием. Старик оказался как две капли воды похож на Олле-Лукое.
- Присаживайтесь, сударь, присаживайтесь… Милости просим.
Гюнтер сел и посмотрел по сторонам, разыскивая глазами официантку.
- Магистр Бурсиан. - Цилиндр на голове старика вновь приподнялся. - Осмелюсь полюбопытствовать, с кем имею честь сотрапезничать?
- Гирр Шлей, - кивнул Гюнтер.
- Весьма рекомендую, сударь, заказать отменнейшее блюдо здешней ресторации - грибы в сметанном соусе, - доверительно наклонившись проговорил магистр Бурсиан. - Необыкновенное блюдо, смею-с заверить! Помню, мы в тридцать четвертом с Гансом Христианом…
Подошла официантка, и магистр вежливо замолчал. Гюнтер заказал обед, в том числе и рекомендованные грибы. По лицу магистра скользнула благожелательная улыбка, так сильно сближавшая его со сказочным персонажем, и Гюнтер невольно подумал, уж не с Андерсеном ли они здесь в тридцать четвертом?..
- Сударь впервые в нашем городе? - вновь полюбопытствовал магистр, как только отошла официантка.
- Да.
- Прибыли-с по делам, или…
- Или.
Магистр Бурсиан понимающе склонил голову.
- Прелюбопытнейший у нас городок, должен отметить! Пожалуй, во всей Европе не сохранилось города в столь первозданном виде, как наш Таунд.
Гюнтер откинулся на спинку стула и рассеяно обвел взглядом зал. Магистр Бурсиан все-таки кое-что знал и о современности, а то он уж было подумал, что старик застрял в своем мироощущении где-то посреди прошлого века. интересно, он магистр чего - наук, или какого-нибудь тайного ордена? Впрочем, для магистра ордена, пусть даже тайного, слишком уж заштатным был городишко Таунд.
Из-за столика, за которым сидел священник, поднялись мужчина и женщина. Они словно сошли со страниц журнала мод начала века - женщина в темном глухом платье до самого пола и в шляпке с вуалью, а мужчина во фраке, котелке и с тростью. Женщина сразу же направилась к выходу, а мужчина, нагнувшись над столом, что-то тихо сказал священнику, затем догнал женщину и корректно подхватил ее под локоть. И только тут Гюнтер узнал в мужчине охотника из мотеля - слишком уж не вязалась фрачная пара с заляпанным тиной охотничьим костюмом и пурпурным халатом черными драконами.
- Это наш бургомистр, - перехватив взгляд Гюнтера, сказал магистр Бурсиан. - Доктор Иохим-Франц Бурхе.
"Значит, бургомистр, - подумал Гюнтер. - Теперь понятно, как к нему попали документы следствия…"
- … А его спутница - баронесса фон Лизенштайн, - продолжал магистр. - Да, не удивляйтесь, у нас еще сохранились титулованные особы…
Его лицо внезапно приобрело скорбное выражение.
- У баронессы большое горе, - сообщил он. - Похитили ее новорожденную дочь.
Действительно, фамилия одной из рожениц была фон Лизенштайн. Впрочем, у нее дочь, а у бургомистра сын. И все же Гюнтер спросил:
- Вы сказали: е е дочь. А мне показалось, что они супруги.
Магистр Бурсиан смутился.
- Наш бургомистр закоренелый холостяк, сударь.
Гюнтеру ничего не оставалось, как хмыкнуть.
- Интересно, а как смотрит барон на его закоренелость?
- Барон Лизенштайн светский человек. И прошу сударь, простить великодушно - мне бы не хотелось продолжать разговор на эту тему. По городу о докторе Бурхе и баронессе фон Лизенштайн и без того ходит предостаточно сплетен.
- И одна из них, что ребенок, - Гюнтер намерение сказал "ребенок", а не дочь или сын, - у баронессы от доктора Бурхе? Я правильно понял?
Магистр Бурсиан поджал губы и уставился на Гюнтера неподвижным взглядом прозрачных глаз.
- Извините, - потупился Гюнтер.
Подошла официантка и поставила на столик закуски: зеленый салат на тарелке и какую-то неаппетитную серую массу, напоминающую застывший топленый жир, в металлическом судке. Гюнтер пододвинул к себе салат и с неприязнью покосился на судок. Послал бог сотрапезника! Любопытно, как он будет это есть - ковыряя вилкой, или черпая ложкой? Аппетит у Гюнтера заметно убавился.
- Это грибы, - пояснил магистр Бурсиан, и Гюнтер чуть не поперхнулся салатом. - Извольте-с отведать.
Несколько растерявшись, Гюнтер непроизвольно бросил взгляд на пустую поверхность стола перед магистром.
- Извините, сударь, что не могу разделить с вами трапезу, - понял магистр. - Я только что отобедал.
"В цилиндре", - раздраженно подумал Гюнтер. Вспомнилось, что "пастух" Мельтце тоже пил пиво в шляпе. Может быть, и магистр не снимает цилиндра не по своей воле? Гюнтер попытался вспомнить, сидел ли бургомистр за столиком в котелке? Нет, вроде бы взял трость и надел шляпу после того, как встал.
С некоторым предубеждением Гюнтер воткнул вилку в вязкую по виду серую массу и чуть не перевернул судок, не встретив ожидаемого сопротивления. Комок сметанного соуса сполз с вилки, и на зубьях повис сморщенный, похожий на засохшую почерневшую поганку, гриб. Прямо сказать, вид у него был не из аппетитных. Гюнтер не отличался особой брезгливостью. Вот Элис терпеть не могла, если за столом даже упоминали о чем-то таком. Однажды ее целый день мутило, когда за завтраком их сын Петер сказал, что рубиновые бусинки желе на пирожном похожи на глаза лягушонка Цируса из известного сериала мультфильмов. Но только теперь, неся гриб ко рту, Гюнтер впервые по-настоящему посочувствовал бывшей жене. Он положил гриб в рот и содрогнулся.
Ну и как? - вежливо поинтересовался магистр Бурсиан.
Гюнтер некоторое время сидел неподвижно, затем заставил себя сделать несколько жевательных движений. Ему с трудом удалось перебороть дурноту. Вкусовые рецепторы, наконец, заработали, и он неожиданно ощутил, что такое неаппетитное с первого взгляда грибное блюдо необычно приятно на вкус.
- Н-да, - кивнул он. Испорченное настроение стало улучшаться. - Весьма оригинально. Благодарю за рекомендацию.
Он пододвинул грибы поближе.
- Блюдо, как принято сейчас говорить, фирменное, - заметил магистр Бурсиан. - Его рецепт принадлежит первому хозяину трактира Гансу Вапдебергу. Конечно, и сейчас здесь неплохо готовят. Но современной кухне, - здесь в голосе магистра прорезались грустные нотки, - далеко до кухни трактирщика Ганса.
Грусть магистра была столь неподдельной, будто ему на самом деле приходилось вкушать блюда трактирщика Ганса.
Мимо столика, степенно направляясь к выходу, прошествовал священник. Гюнтер рассеяно посмотрел на него и невольно задержал взгляд. В руках у священника была трость. Как две капли воды похожая па трость бургомистра.
- Это наш приходской священник, преподобный отче Герх, - сообщил магистр Бурсиан, но на этот раз не предугадал вопрос.
Гюнтер обвел взглядом зал. У "пастуха" Мельтце была такая же трость. И у многих посетителей тоже… Разве что их не было у ребят в черных комбинезонах, да магистр опирался ладонями на крюк зонтика. Гюнтер вспомнил, что и у немногочисленных прохожих, которых он встречал на улицах, зачастую были точно такие же, как с поточной линии, трости.
- Я смотрю, в вашем городе весьма скрупулезно придерживаются моды девятнадцатого века. Но почему такое однообразие в тростях? Других не производят?
- Других не покупают, - загадочно возразил магистр. - Настоящая осина… Гюнтер не понял.
- И что, они все вот так?