- Жизнь стала какая-то чужая… И главное, ясно, что к своей, к той, которой хотел, - тебя уже не пустят.
- А своя - это ради торжества коммунизма? - не выдержал Бабцев. Майора надо было поставить на место, слишком уж он умничал.
Не получилось. Майор вскинул на него насмешливый взгляд исподлобья и вдруг продекламировал басисто и распевно, по-маяковски:
- Я раком ставил мадонну Литта! Но чем она уж так знаменита - в упор не въехал! Скажи, друган, на кой нам этот поповский дурман?
У Бабцева едва не отвисла челюсть. Потом он вспомнил, что, пытаясь по-свойски говорить с майором на простом языке, буквально начал с фразы "чего-то я не въезжаю" - и передернулся, точно ему за шиворот плеснули щелочью. Он повернулся и молча пошел дальше по проспекту.
Их поселили в лучшей гостинице городка, которая в своем роде тоже была памятником: сделана в форме первого спутника. Посреди - ядро главного корпуса, по сторонам - четыре растопыренных крыла, как антенны, в свое время пищавшие из космоса свое показушное "бип-бип". Первый американский спутник, пусть и запущенный несколько позже русского, с ходу открыл радиационные пояса вокруг Земли. А первый р-русский открыл только космическую эру…
Бабцев подошел к гостинице уже чуть ли не ночью, вполне теперь осознавая, что несколько переоценил свои силы, решив проделать весь этот путь на своих двоих. День выдался тяжкий, а под занавес - еще и этакий марш-бросок. Но из разрозненных впечатлений, из вороха, похожего на тяжелую кучу мокрых старых газет, именно благодаря этому броску высовывался теперь солнечный хвостик действительно ценной, действительно сулящей прорыв информации…
В тихом холле гостиницы на диванчике смиренно сидел один-единственный человек, рассеянно почитывая, как ни странно, "Коммерсант". Но при виде вошедшего с лестницы Бабцева он сложил газету пополам, небрежно отложил ее, поднялся и шагнул Бабцеву навстречу.
Человек был в штатском, невысок, коренаст. Покатые плечи непоказного рукопашного бойца. Матерое лицо с коричневой дубленой кожей. Короткая современная стрижка, черные, как антрацит, волосы пего поседели. Он шел к Бабцеву неторопливо и целеустремленно, и смотрел ему прямо в лицо немигающими глазами, и было очевидно: он идет именно к нему, точно зная, кто перед ним, - стало быть, он сидел тут, ожидая именно его. Бабцев ощутил неприятный холод в животе. Началось…
"Аусвайс?" - успел иронично подумать он, стараясь хоть так подбодрить себя. От противного.
- Добрый вечер, Валентин Витальевич, - сказал седой.
- Добрый вечер, - ответил Бабцев и, все еще чувствуя неприятный осадок от своей дурацкой попытки говорить с майором запросто, светски осведомился: - С кем имею честь?
Церемонность Бабцева, похоже, седого нисколько не удивила. Он сделал приглашающий жест в сторону диванчика, на котором еще шуршала, расправляя складки, поспешно сложенная газета.
- Я Заварихин, - сказал он. - Анатолий Заварихин.
- Просто Анатолий?
Седой усмехнулся.
- Прошу вас, давайте присядем. Мне бы, Валентин Витальевич, хотелось перекинуться с вами парой-тройкой слов.
- В таком случае и я только Валентин, - сказал Бабцев.
- Замечательно.
- Может быть, я могу пригласить вас к себе в номер, Анатолий?
- Не хочу быть чрезмерно назойливым, Валентин.
- Как скажете.
Они уселись. Бабцев выжидательно смотрел в лицо Заварихину. Заварихин задумчиво поджал коричневые узкие губы - видимо, подбирал начальные слова. Слегка боднул головой, решившись, и начал:
- Вообще-то у меня нет никаких официальных полномочий, и поэтому вы в полном праве не отвечать ни на один мой вопрос, Валентин.
Бабцев сразу попытался взять инициативу:
- Вообще-то в демократических странах так зачитывают права при аресте, Анатолий. Это что, арест?
- Господь с вами, Валентин. Что за странная мысль. Просто я стараюсь прояснить ситуацию. Я прекрасно осведомлен о том, какие у вас убеждения и идеалы, догадываюсь, в чем мы с вами мыслим сходно, знаю, в чем расходимся, но разговор совсем не об этом, а о вещах совершенно общечеловеческих. Поэтому я просто-напросто рассчитываю на товарищеское содействие - но в то же время не могу не прояснить ситуацию для вас. Вы-то обо мне не знаете ничего. Я уже несколько лет как человек совершенно штатский и всего-то лишь занимаю один из руководящих постов в охранной службе фирмы "Полдень".
- Ах, вот как, - сказал Бабцев. - Какую же опасность я представляю для фирмы "Полдень"?
- Ни малейшей, - улыбнулся Заварихин.
Это прозвучало как оскорбление.
- Тогда в чем дело? Скажу вам откровенно, Анатолий, день был очень тяжелый, я устал.
- Понимаю и постараюсь вас не задержать. Короткая беседа единомышленников.
- Единомышленников?
- Преступников мы же не любим в одинаковой степени, правда? Убийц, воров…
Вот куда он клонит, подумал Бабцев. И сразу встал в боевую стойку:
- Убийцей и вором можно объявить кого угодно.
- Я никого не собираюсь объявлять преступником, они сами себя объявляют, своими действиями. Не ощетинивайтесь так сразу, Валентин. Я ж не выдачи Закаева от вас требую.
- Шутка юмора, - констатировал Бабцев.
- Она, - примирительно ответил Заварихин. - Так вот. У вас есть давний друг - Семен Кармаданов.
Бабцев вздрогнул.
- В последние годы ваша дружба несколько охладела, но все равно - я не могу себе представить, что, если бы вашему другу грозила какая-то опасность, вы отказались бы ему помочь.
- Почему вы вспомнили о Кармаданове? - осторожно осведомился Бабцев. - Мы довольно давно не общались…
- Ну, полно, Валентин, - сказал Заварихин. - Ваша последняя статья на предмет ракетно-космических злоупотреблений навеяна информацией, которую вы получили от Кармаданова. Повторяю: у нас нет к вам ни малейших претензий, вы высказали свою точку зрения, и сделали это вполне аккуратно, не подвергая вашего друга никакому риску. Честь вам и хвала. И тем не менее ваш друг пострадал. Мог бы пострадать куда серьезнее, если бы не наша расторопность.
Бабцеву стало нехорошо.
- Что с Семеном? - глухо спросил он.
- К счастью, повторяю, ничего. Ни с ним, ни с его семьей…
- С семьей? Да что вы несете такое?!
- Понимаете, нам очень нужно узнать, где произошла утечка. Текст вашей статьи вполне корректен, но скажите откровенно: не могли вы где-то, по дружбе или по служебной необходимости, обмолвиться о том, от кого получили информацию о финансовых неясностях в "Полудне"?
Бабцев сразу вспомнил: этот самый вопрос ему как бы невзначай задавал по телефону сам Семка. Когда звонил поздравить со статьей. Но голос у него был вполне нормальный, и ни о чем плохом он не сказал. Наоборот: поздравил. Поздравил! Поблагодарил!
Значит, никаких неприятностей у него на тот момент не было. Значит, эти еще только хотят ему их устроить.
И пытаются как-то втянуть его, Бабцева…
Заварихин спокойно смотрел ему в глаза. Ждал. Это был явный шантаж.
- Во-первых, ничего о грозящих Семену опасностях я не знаю, - спокойно и размеренно ответил Бабцев. - Ваше голословное утверждение для меня ничего не значит. Это называется: брать на понт, но меня на понт не взять, Анатолий, я тертый. Во-вторых, Семен никаких материалов мне не предоставлял, и моя последняя статья основана на совершенно иных источниках, раскрыть которые я соглашусь только по решению суда. Наконец, в-третьих, я подозреваю, что опасность для моего друга - это как раз вы.
Он встал.
- Спокойной ночи, - сказал он.
Заварихин вздохнул.
- Подождите, - сказал он. Вынул из кармана маленький плеер. Тронул кнопку - и Бабцев, уже собравшийся уйти, напряженно замер, потому что в ватной тишине холла раздался совершенно натуральный - будто Семка стоял тут же, в двух шагах - голос Кармаданова:
- Валька, я по телефону не мог, а подскочить к тебе тем более не мог… На меня после той статьи наехали всерьез, а мужик, с которым ты сейчас говоришь, нас с дочкой спас. Можешь ему верить. Увидимся - расскажу подробней, но я уже не в Москве. Понимаешь, исполнителей задержали, но откуда потянулось - через них не узнать, а это очень важно. Мне ты толком не ответил, ладно - впопыхах по телефону разговор действительно не задался, но постарайся припомнить: кому еще, кроме вашего главного редактора, ты мог обмолвиться, что информация пошла от меня?
Запись окончилась. Заварихин помедлил мгновение, держа плеер на весу, а потом, продолжая пристально смотреть снизу вверх, спрятал его в карман.
У Бабцева все будто смерзлось внутри. Но он лишь постарался держать спину прямо-прямо и чтобы голос не дрожал - хотя ему теперь стало по-настоящему страшно.
- Неубедительно, - отрезал он. - И даже еще более подозрительно. Вы вполне могли надавить на совершенно ни в чем не повинного Семена и заставить его сказать все, что угодно. Я ваши штучки хорошо знаю, господин… ныне штатский. Я начинаю всерьез тревожиться за своего друга. Вы его еще не убили?
Заварихин поразмыслил мгновение, потом, как неутомимый иллюзионист, из другого кармана вытащил мобильный телефон.
- Хотите ему позвонить?
Бабцев колебался лишь мгновение..
- Теперь - нет. Теперь я уже уверен, что он у вас и находится под мощным давлением.
Заварихин вздохнул.
- Да, - устало проговорил он и отвел взгляд. - Недооценили силу ваших убеждений, Валентин. Вы, верно, до сих пор уверены, что и дома в Москве ФСБ взорвала?
- И в Москве, - холодно и непреклонно ответил Бабцев, - ив Волгодонске, везде. В свое время независимое расследование это доказало с полной определенностью. Просто его результаты были заблокированы вашими коллегами, Анатолий.
- Ох, да когда ж это кончится, - пробормотал Заварихин.
- Никогда, - бесстрашно бросил ему в лицо Бабцев. - Никогда. И не надейтесь.
Заварихин встал. Сейчас он меня пополам переломит, подумал Бабцев, но ему уже не было страшно. Все-таки он успел плюнуть чекисту в рожу, и это давало ему силы погибнуть теперь с честью. Он даже не пытался сбежать хотя бы к себе в номер - просто стоял и ждал. Сердце билось мощно и ровно. Празднично.
- Знаете, Валентин… Когда я встречаю таких, как вы, у меня просто руки опускаются. И накатывает чувство, что страна все-таки обречена.
- А вы, конечно, спасители, - едко парировал Бабцев. - Но кому нужна страна, которую могут спасти только такие, как вы? И только ТАК, как умеете вы?
- Помните знаменитую сцену Валтасарова пира? - спросил Заварихин. Экий эрудит, мельком подумал Бабцев. - Ты взвешен на весах и найден…
- Очень легким, - перебив, без усилия продолжил Бабцев. Не мог он не щелкнуть этого кровососа по носу хоть так, хоть по мелочи.
- Легким-то ладно. Легким, тяжелым - разница, в сущности, невелика. Всего лишь в цене. Что на рынке делают после того, как взвешивают на весах? Продают, Валентин. В наше подлое время надо говорить так: ты взвешен на весах и найден ПРОДАННЫМ. Что там Марксова продажа рабочей силы как последняя стадия… Товаром становятся смыслы жизни. Что бы ты ни исповедовал - оно всего лишь работает на чью-то мошну. Не на ту, так на эту. Вот что меня пугает…
- Успокойтесь, - с превосходством сказал Бабцев. Сделал широкий жест, обведя окружающий мир. - Весь этот послед империи… Никто на него не претендует, и никому он не нужен.
- Да? Страна после страшной войны воспрянула на миг - и буквально зубами впилась в будущее и еще цепляется из последних сил! И Байконур - те самые зубы. А послед империи - это вы, Валентин.
- Вот только не надо о войне, - жестко сказал Бабцев. - Не надо демагогии о голоде, холоде и нищете, которыми оправдывается любая собственная мерзость. Если у тебя нет штанов, мечтать надо о штанах, а не о звездах.
Заварихин помедлил. И Бабцев вдруг сообразил, что у него в глазах уже нет неприязни. Давно нет. Да и была ли? Грусть была у него в глазах. Страшная, беспросветная грусть.
Чего он добивается?
- Практика показывает, - сказал Заварихин тихо, - что тот, кто мечтает только о штанах, за штаны мать родную продаст. Почему-то так получается, что люди, в которых сохранилась душа, совершенно непроизвольно начинают, даже замерзая, мечтать о чем-то, помимо штанов. Со всеми вытекающими последствиями… - Помолчал. - И найден проданным.
- Я могу считать себя свободным? - с ледяной вежливостью осведомился Бабцев.
- Да идите, конечно, - негромко и равнодушно ответил Заварихин. - Чего там… Но если господь сподобит вас когда-нибудь встретиться с вашим другом и он вам расскажет, как было дело, - вам будет очень стыдно, Валентин…
- Это уж мои проблемы.
- Разумеется. Спокойной ночи.
Бабцев резко повернулся и, на ходу доставая ключ, пошел к своему номеру. Спина ждала выстрела. Но выстрел так и не плеснул между лопатками, позвоночник не хрустнул, ломаясь. Вот и дверь.
Он закрыл дверь и привалился к ней никем не тронутой, но все равно мокрой от холодного пота спиной.
Похоже, пока они беседовали с седым, гульбище в погорелой "Русской тройке" прекратило течение свое, и народ привезли на ночевку. Со двора доносились голоса, даже песенки… Догуливали. Этого нам никогда не хватает, этого нам всегда мало… Кто-то хохотал. Кто-то бренчал на гитаре, кто-то пел нестройным дурашливым хором. "Утверждают террористы и писатели - и на Марсе будет конопля цвести…"
Лубянка щелкнула челюстями у самого горла - а оказалось, она всего лишь сонно зевнула.
Наконец-то у Бабцева начали дрожать руки.
ГЛАВА 2. Сердце красавицы - это иероглиф
Тут разница как между порнушкой и любовью.
Можно сколько угодно разглядывать возбуждающие картинки в ярких журналах, можно до побагровения сопеть, уставясь в экран, по ту сторону которого, играя мышцами и тряся округлостями, квалифицированно и за жалованье, как спортсмены, трахаются профессионалы, можно вечера напролет обсуждать с пацанами то, в чем ни фига на самом-то деле не смыслишь, только мнишь себя крутым знатоком, потому что тайком от родителей проштудировал "Энциклопедию секса"; но пока сам не почувствуешь не сравнимую ни с чем самозабвенную распахнутость отданного тебе тела, не услышишь, как любимая женщина стонет именно под тобой, именно для тебя, - ни за что не поймешь, из-за чего люди сходят с ума.
Так и это.
Десятки раз наблюдал Корховой и по телевизору, и в Интернете старты ракет, проглядел до дыр и старую хронику, и относительно недавние ностальгические документашки про былые успехи в космической области… Оказалось - все не то.
Невообразимая красота. Невообразимая сила…
Пламя, которое отменяет ночь и на несколько минут сшивает небо и землю воедино…
От одного лишь сознания, что невзрачная железяка, сработанная обыкновенными рабочими руками - та самая, что каких-то полчаса назад торчала тут среди нас, среди наших грязных шлангов, складов, запертых на ржавые не запирающиеся замки, та, что снисходительно слушала, как мы ругаем начальство, хвастаемся про баб и хнычем про зарплату, - летит теперь на первой космической среди звезд и сама мерцает звездой из того самого вакуума, которому ни много ни мало, а четырнадцать миллиардов лет от роду, в котором, точно оглушенные толовой шашкой караси, вразнобой тонут сомлевшие галактики…
От этого можно было просто-напросто с гордостью лопнуть.
И когда все закричали "ура", Корховой, чтобы не лопнуть, закричал громче всех и полез обниматься к первому попавшемуся служаке.
Да, не зря так стремятся страны в клуб космических держав. Это вам не шутки. Это совершенно новое состояние - знать, что твое государство сумело сшить небо и землю гремящей полосой пламени.
Уж потом приходят в голову соображения пользы. "ГЛОНАСС" там, не "ГЛОНАСС"… спутники-шпионы, погода-природа… То есть, ясное дело, все это надо, и надо, чтоб свое, и правильно, что есть конкретные люди, которые думают об этих конкретных выгодах и удобствах, с этих людей пора пушинки снимать всенародно, да! - но объяснить, какая от чего следует конкретная польза всегда в сто раз нуднее и дольше, чем просто показать этот гром и это пламя, запросто отпихнувшее планету и ушедшее в зенит.
Сказка.
Змей-Горыныч, с которым удалось подружиться.
Иногда он своевольничает, конечно… А кто не своевольничает? Самый преданный друг может подвести. Самый преданный сын капризничает порой. Не говоря уж, например, о самой преданной женщине… На то мы и сложные, а не инфузории. И он, огнедышащий, - тоже.
Сложный.
Уважительного отношения требует.
Уже и мотовоз провихлялся по своим шатким рельсам и пришел в город, уже и в автобус загрузились, и на банкет поехали, а Корховой все думал: страшно представить, что я мог этого не увидеть. То была бы совершенно иная жизнь. Словно вообще звезд до самой смерти не углядеть, не узнать этого потайного дальнего сверкания, сулящего душе простор и бессмертие, и прожить от рождения до предсмертных конвульсий и хрипов под пасмурным, сочащимся серой влагой тесным небом.
Не нас бы - литературных бы титанов сюда, думал Корховой. Пушкина… Вот он бы выдал после таких впечатлений!
Но твердым манием вождя среди болота и дождя явился град. Звать - Байконур. На перепутий культур он гордую главу вознес и людям подарил космос…
Корховой, без труда стилизуя под "На берегу пустынных волн", тешился сложением виршей за Александра Сергеича и время от времени оглядывался на Наташку. У нее горели щеки, точно она весь вечер у печи с пирогами провозилась - и Корховой был рад: она, похоже, чувствовала то же, что и он. Можно было не разговаривать, все и так понятно.
А Фомичев был просто задумчив. Озирался. Прицеливался, наверное: на кого первого напасть с вопросами, когда приедем, примем по первой и языки развяжутся.
А Бабцев пропал куда-то. Наверное, морду бережет.
Туда и дорога. Век бы его не видать.
Банкет оказался не слишком массовым - человек двадцать пять набралось, не больше. Сначала начальник космодрома сказал тост - то есть сказал он вроде бы короткую речь, в общем-то, достаточно тривиальную, парадную, как военному, вероятно, и полагается: мол, как они тут рады, как приветствуют новые взаимовыгодные времена и все такое; но потом предложил выпить, и оказалось, что это все же тост. Разумеется, выпили.