- Тебе не кажется, что в твоей любви к этой… - Пильпия запнулась и неопределённо покрутила пальцами, - нет ничего от разума, а есть только что-то животное?
От неожиданности Крон окаменел. Кровь ударила в голову. Такого разговора он не ждал.
- Какой-то тёмный бездумный зов плоти…
- А вот об этом - не надо!
- Нет, надо! - Пильпия села на ложе. - Ты посмотри, в кого ты превратился! Ты ждёшь её, постоянно ищешь встреч с ней, места себе не находишь… И сам ведь понимаешь, что не душу ты у неё любишь, а тело!
Крон сцепил зубы и шагнул в биоимитатор. Всё, что говорила Пильпия, он старался пропускать мимо ушей. Тело обволокло мягким теплом. Буквально каждой клеткой тела он ощущал, как в кожу впитывается имитационный слой, покрывая его загоревшими до медного блеска буграми мышц Тония Берка. Откуда-то вынырнул гибкий шланг с загубником на конце. Крон поймал его ртом и, как ни ожидал этого ощущения, всё равно икнул и содрогнулся от проскочившего в горло комка. Наконец процедура закончилась, Крон спиной почувствовал прикосновение прохладного воздуха и сделал шаг назад, выбираясь из аппарата. И только тогда повернулся лицом к Пильпии.
Она по-прежнему лежала на ложе и теребила в руках цветок багреца.
- Я знаю, что ты меня не слушал, - проговорила она. - Ты вообще в последнее время стал рассеян и почти не замечаешь, что происходит вокруг. Если так будет продолжаться, то ты окончательно замкнёшься в себе, и тебя отстранят от работы. Впрочем, ты тогда и сам уже не сможешь работать.
- И что ты предлагаешь? - спросил Крон грубым, треснутым голосом Тония Берка. - Быть проще в любви? Как ты?
Пильпия с жалостью посмотрела на него.
- Возьми себя в руки…
- Давай лучше не будем об этом, - тихо попросил Крон.
Пильпия промолчала.
Крон достал из ниши одежду морского торговца, оделся, зашнуровал сандалии, затем закрыл колонну.
- До вечера, - сказал, не глядя на Пильпию.
Она не ответила.
В саду старик-садовник закончил подстригать кустарник и теперь неторопливо окучивал его мотыгой.
- Приветствую тебя, Крипчтрипрат. Всё трудишься? - на правах старого знакомого поздоровался Крон уже в роли Тония Берка.
Старик опёрся о мотыгу и подслеповато посмотрел на него.
- Нет, Тоний, - возразил старик, узнав его. - Когда труд в удовольствие - это радость. Приветствую и тебя.
- Значит, надо понимать, ты счастлив?
- Не знаю, Тоний, - пожал плечами старик. - Не думал об этом. Наверное, да. Впервые за долгую жизнь я делаю то, что мне нравится. И никто мной не понукает.
- По родине не тоскуешь?
- По Нумерии? - спокойно переспросил Крипчтрипрат. - А что такое родина? Земля, где ты родился? Если так, то меня с ней ничего, кроме этого, не связывает. Я там был бос, гол, голоден и никому не нужен. Попади я сейчас туда, даже некому было бы сказать "здравствуй". Родина у человека там, где его знают, любят, где он нужен. А я нужен здесь.
- Но у тебя здесь так же ничего нет, как и в Нумерии.
- Нет, есть! - Старик гордо выпрямился. - Этот сад. Госпожа Пильпия, дайте боги всем таких хозяек, отдала мне его до конца моих дней. И я сажаю и ращу здесь всё, что хочу!
Он внимательно посмотрел на Крона.
- А у тебя, Тоний, как дела? По-моему, в море ты давно не был.
- Да нет, - Крон отвёл глаза в сторону, - бываю. Правда, всё неподалёку, вдоль берега хожу. Далеко идти опасно, хоть купцы и предлагают товары по хорошим ценам. Пираты.
- Смотри, - не поверил старик, - что-то часто я тебя в последнее время здесь вижу. И сенатор тебя у госпожи постоянно застаёт.
Крон рассмеялся.
- Не беспокойся, старик. У меня с Пильпией чисто деловые отношения. Только. И с сенатором тоже. Кстати, как он тебе?
Крипчтрипрат неопределённо пожал плечами.
- По-моему, человек он, в общем-то, хороший. Хоть и слишком высокомерен. Но, наверное, так и положено аристократу. - Он задумался и неожиданно добавил: - А глаза у него добрые и больные… Почти как у тебя.
Крон даже не нашёлся, что ответить.
- А потом, - продолжал старик, - не нравится мне, что творится вокруг сенатора. Только он на порог, как вслед за ним прибегает лысый старикашка в заляпанной чернилами тунике, спрашивает, здесь ли сенатор, но в дом не входит. Сторожит где-то на улице. Зачем, спрашивается?
Он лукаво усмехнулся.
- А сегодня к сенатору приходил какой-то помешанный. Ты, наверное, видел его. Здоровенный такой, с чёрной бородой до самых глаз и в одной ночной рубахе. Так он поймал старикашку, бил немилосердно, орал, чтобы тот больше не попадался ему на глаза, а потом вышвырнул со двора.
Тоний Берк весело рассмеялся, а Крон трезво отметил про себя, что за ним уже следят не только дома. Знать бы только, зачем и, самое главное, кто стоит за писцом.
- Ну, ладно, Крипчтрипрат, - кивнул Крон и стал прощаться, - мне пора. Вечером опять зайду. Будь счастлив со своим садом!
- И ты будь счастлив, - кивнул старик.
Крон вышел на улицу и бросил взгляд вдоль неё. Писца нигде не было видно.
"Ну и прыть у старикашки, - подумал он. - Как он успел к претору и обратно? Скорее всего, передал послание по пути кому-то другому. Назад, на всякий случай, нужно будет возвращаться другой дорогой…"
Спустившись к реке, Крон вышел к переправе, нанял лодку и перебрался на другой берег. А ещё через полперста, оставив в государственной конюшне двойной залог за коня, верхом добрался до рыбацкой общины Клапры.
Какого-то особого дела в общине у Крона не было. Здесь он просто отдыхал от своей роли сенатора, снимая с себя психологические перегрузки. Простота и чистота нравов общины, спартанский уклад её жизни действовали на Крона наподобие контрастного душа, дающего своеобразный заряд для дальнейшей работы.
За околицей его встретили голые ребятишки, игравшие в песке. Заметив Тония, они с радостными криками обступили коня. Тония здесь знали и любили. Он спрыгнул на песок, отдал самой высокой девчушке купленные по дороге сладости и, взяв коня под узцы, повёл его к общинному дому. Сзади установилась тишина - начался делёж угощения. О справедливости раздела Крон не беспокоился - всем достанется поровну, - это было основным принципом в общине, и дети приучались к нему сызмальства.
Общинный дом в селении представлял собой средоточие всей жизни: здесь работали, ели, веселились, устраивали празднества и даже спали - в основном молодёжь и старики. Только супружеские пары жили в отдельных домах, но и они на зиму перебирались в общинный дом.
У самой воды на длинных жердях сушились сети и ловчая бахрома своеобразная снасть для ловли крабоустриц. Принимая бахрому за водоросли, крабоустрицы забирались в неё и запутывались. Три женщины в набедренных повязках скребли бахрому огромными костяными чесалами. Под навесом у общинного дома сидели старики, человек шесть, и неторопливо обрабатывали наждачными брусками куски пемзы, делая поплавки для сетей.
Крон подошёл поближе и поздоровался. Старики прекратили работу, подняли головы.
- Приветствуем тебя, Тоний, - сказал Старейший, и все закивали.
Старейший повернулся и что-то крикнул в сторону дома. Из дверного проёма выглянула женщина, увидела гостя и вышла. Взяв из рук Крона уздечку, она молча повела коня за дом.
- Присаживайся, - просто сказал старик и бросил Крону под ноги кусок пемзы.
Старики возобновили работу. Крон опустился на песок и взял в руки наждачный брус.
- Что нового в Славном Городе и на море? - спросил Старейший. Морщинистое обветренное лицо старика не выражало ничего, кроме спокойствия человека, занятого делом, которому он посвятил всю жизнь.
Для приличия Крон помолчал немного, так же, как старики, неторопливо стёсывая с куска пемзы неровности о наждачный брусок, а затем принялся рассказывать о Севрской кампании и о триумфе Тагулы.
- Знаем, - оборвал его Старейший. - Декады две назад к нам привели на постой десять солдат из когорт Тагулы. Но через три дня они сбежали. Глаза старика лукаво сощурились. - Не по ним такая жизнь.
В это время откуда-то из-за дома к Старейшему подбежала молодая женщина и, наклонившись, что-то быстро зашептала на ухо, бросая на Крона встревоженные взгляды.
- Хорошо, женщина, - не дослушав, кивнул Старейший, отложил в сторону наждачный брус и почти готовый поплавок и встал.
- Вовремя ты приехал, Тоний, - сказал он. - Идём.
И они пошли за женщиной к одному из семейных домиков - жалкой лачуге, сплетённой из прутьев и обмазанной глиной. Женщина откинула груботканную завесь, старик вошёл, и Крон последовал за ним.
В семейном домике Крон был впервые. В отличие от общинного дома, жаркого, душного и задымленного вечно пылающим очагом, здесь ощущалась приятная прохлада - глина не пропускала жару. Маленькое, тесное помещение, где стояли только широкий топчан, аккуратно застеленный покрывалом, и небольшой столик с нехитрой утварью, да в углу висела колыбель с ребёнком, освещалось рассеянным мутным светом из окошка, затянутого рыбьим пузырём. Но, несмотря на убогость обстановки, уют и чистота радовали глаз.
"И слизни здесь не живут", - с удовольствием отметил Крон.
Женщина застыла у колыбели и с тревогой смотрела на Крона. Только теперь он понял, зачем его сюда пригласили. В колыбели лежал ребёнок, красный от жара, он тяжело дышал, ловя широко открытым ртом воздух. Глаза его были закрыты. Ни плакать, ни шевелиться у него уже не хватало сил.
Крон подошёл к колыбели, отстранил женщину и стал осторожно ощупывать ребёнка. Биоимитация, покрывавшая руки грубыми мозолями с въевшейся в кожу корабельной смолой, сильно снижала чувствительность пальцев, и ему пришлось напрячься и даже закрыть глаза, чтобы уловить биоритмы детского организма.
К счастью, ничего страшного не случилось. Лёгкое отравление, которое уже почти прошло.
- Подай воды, - сказал Крон женщине, - и покажи, чем ты его кормишь.
Пока женщина у столика наливала в чашу воды, он, загораживая спиной колыбель от взгляда Старейшего, наклонился над ребёнком и впрыснул ему в открытый рот каплю антитоксина из сегмента браслета. Ребёнок слабо захныкал, и женщина тотчас метнулась к нему. Крон снова мягко отстранил её, взял чашу с водой и дал пригубить ребёнку. Затем обеими руками стал осторожно массировать ему голову. Дыхание ребёнка постепенно выровнялось, он наконец глубоко, устало вздохнул, зевнул и спокойно уснул. Краснота с его тела исчезала просто на глазах.
Женщина заплакала.
- Покажи, чем ты его кормишь, - снова попросил Крон.
Женщина протянула ему закрученную в мешочек тряпку - жёвку, извечную соску простого люда. В неё заворачивали кусочки пищи, жевали и давали сосать ребёнку. Крон развернул жёвку, понюхал. Кусочки отварной рыбы были свежими, но тряпка… Как ещё сама женщина не оправилась.
- Выброси эту жёвку, - сказал Крон, и женщина быстро закивала, смотря на него счастливыми, полными слёз глазами. - Возьми свежую тряпку и корми его два дня только лепёшками, - продолжал Крон. - Потом уже - чем хочешь. И самое главное - после каждого кормления хорошо стирай тряпку.
Женщина продолжала кивать, прижимая к груди руки.
Крон последний раз окинул взглядом комнату и вышел из хижины. Никто не сказал Крону спасибо, не поблагодарил его, и он был рад этому. Молчаливая благодарность счастливой матери являлась красноречивей всяких слов. Впрочем, в общине не было принято благодарить друг друга - любая помощь считалась само собой разумеющимся делом; здесь жили, деля всё: от куска лепёшки до сокровенных чувств.
- Надолго к нам? - спросил Старейший.
Крон покачал головой.
- Сегодня назад.
- Наших с моря дождёшься? Должен быть хороший улов.
Крон посмотрел на солнце. Была половина седьмого перста.
- Скорее всего, нет. Вечером надо быть в городе.
- Зачем приезжал?
Крон пожал плечами.
- Просто навестить. - Он наткнулся на внимательный взгляд Старейшего. - Да, просто навестить. Поговорить, отдохнуть.
- Глаза у тебя плохие, - сказал старик. - Уставшие. Печаль в них. У тебя что-то случилось?
Крон только покачал головой.
- Я не знаю, сможем ли мы тебе помочь, - продолжал Старейший, - но ты расскажи. Будет легче.
Крон снова покачал головой.
- Идём, пообедаешь с нами, - просто предложил Старейший.
Только теперь Крон заметил, что стариков под навесом уже не было. Аккуратными кучками они сложили сделанные поплавки и наждачные бруски и ушли в общинный дом обедать.
В общинном доме пахло рыбой и дымом - неистребимым запахом рыбацкого жилья. В левом крыле дома, за длинным низеньким столом сидели на корточках старики, несколько женщин. Стряпухи, хлопотавшие у очага, обносили их глиняными чашами с рыбной похлёбкой и лепёшками.
Старейший указал Крону место напротив себя, пододвинул к нему чашу с похлёбкой.
- Ешь, - сказал он, протягивая лепёшку.
Крон отломил кусочек лепёшки и положил в рот.
- Говорят, у вас рабы взбунтовались? - неторопливо жуя, спросил Старейший.
- Не у нас, а в Паралузии. И не рабы, а древорубы.
- Разве это не одно и то же? - даже не удивился Старейший. Пальцами он выловил из своей чаши кусок рыбы и стал разбирать его, отделяя мясо от костей.
- Нет. Древорубы - вольнонаёмные.
- Странно. - Старейший пожал плечами. - А на рынке говорят, что рабы. Вчера Титий возил рыбу на рынок - там только об этом и болтают. Даже, рассказывают, какой-то посланец от них прибыл, подбивает рабов бежать в Паралузию.
Чаша в руках Крона дрогнула. Вот оно. То же самое он слышал вчера вечером - заработал-таки кулон Осики Асилонского, - когда один из штатных фискалов докладывал Кикене о происшествиях за день. Чтобы скрыть волнение, Крон отхлебнул из чаши.
- И что же ещё болтают на рынке? - спросил он.
- Говорят, древорубы наголову разбили надсмотрный легион и теперь идут на Пат, - всё так же равнодушно сказал Старейший.
"А вот это уже ложь, - успокоился Крон. - Битвы ещё не было. Да и будет ли?.. Кто из древорубов мог успеть добраться до Пата? Гонцу из Паралузии скакать три дня во весь опор… И потом, не станут древорубы обращаться за помощью к рабам - как-никак, а они всё-таки вольные. Скорее всего, кто-то из местных рабов мутит воду…"
Он отмахнулся от этих мыслей и взялся за рыбу.
- Как у вас с уловами в последнее время? - спросил он, чтобы переменить тему.
Глава пятая
Безветренный и жаркий вечер не предвещал никакой перемены погоды, и поэтому дождь, хлынувший среди ночи, оказался неожиданностью. Без грозы ветра, грома и молний - он пал на землю с ночного душного неба тугим тяжёлым потоком и разбудил сенатора. Крон открыл глаза и долгое время лежал на топчане, слушая равномерный рокот обильного дождя и ощущая, как спёртая духота террасы сменяется свежим и прохладным воздухом. Затем рывком встал с ложа и подошёл к балюстраде.
Стояла кромешная тьма, необычная для человеческого глаза, привыкшего на Земле даже ночной дождь видеть в свете огней города. Крон опёрся руками о перила и с жадностью принялся вдыхать сырой прохладный воздух. По обнажённому телу били невидимые брызги капель, отскакивающие от колонн, карнизов и балюстрады, и его нарастающей волной охватывало радостное возбуждение. Пат, с его проблемами и делами, казался далёким и нереальным; напускная сенаторская спесь, с таким трудом приобретённая, паром выходила вместе с выдыхаемым воздухом, лопалась как непрочный панцирь, таяла, размываясь брызгами дождя, очищая тело и душу. И всё сильнее пробуждалось в сенаторе мальчишеское желание выпрыгнуть в этот дождь и бежать под хлещущей дробью капель.
И Крон решился. Снял с руки браслет, нащупал нужный сегмент и, поднеся его к глазам, впрыснул в них нокталопин. От слабой рези он рефлекторно зажмурился, но пересилил себя и стал интенсивно моргать, размывая препарат по глазным яблокам. Вначале смутно, но затем, по мере застывания нокталопина тонкой плёнкой на роговице, сквозь пелену сплошного, отвесно падающего дождя стали проступать силуэты деревьев. Не дожидаясь полного прояснения видимости, Крон застегнул на руке браслет и перепрыгнул через перила.
Это было прекрасно. Как возвращение в детство. Дождь бил упругими тяжёлыми жгутами, водопадом обрушивался на плечи, стараясь вжать в землю, сбить с ног. С давно забытым наслаждением он бежал по траве, точнее - по потокам воды, несущимся с холма, пригибаясь под ветками, с трудом удерживая равновесие на скользкой почве, и, кажется, смеялся от удовольствия. Выбежав за живую изгородь парка, он на мгновенье остановился, бросил взгляд в сторону города, скрытого сплошной стеной дождя, и побежал дальше вокруг холма.
Только где-то через час, изрядно устав, сбив дыхание и продрогнув, Крон повернул назад. Он уже пробирался через парк, подходя к вилле с другой стороны, как вдруг в глаза ударил яркий слепящий свет. Кто-то на вилле жёг огонь, и его пламя, усиленное плёнкой нокталопина, резало глаза. Стараясь не смотреть в его сторону, прикрываясь рукой, Крон подобрался поближе и остановился за ближайшим деревом. Затем вынул из-под век затвердевшие плёнки нокталопина и бросил в траву. Что их кто-то найдёт, он не беспокоился - к утру они должны были растаять.
Темнота обрушилась на него, но затем зрение адаптировалось, и он увидел горящий факел, вставленный в стену под карнизом, и рабыню Калецию, пытающуюся навесить ставень на окно его спальни. Очевидно, она была здесь уже давно: холщовая хиторна, ночная женская рубаха-балахон, завязываемая узлом на плече, промокла насквозь, облепив тело, а она всё пыталась, царапая ставнем по стене, зацепить его за крюк, но ей это никак не удавалось.
Крон подошёл ближе.
- Не надо, - сказал он.
Рабыня ойкнула, с шумом уронила ставень и испуганно прижалась к стене.
- Не надо закрывать окно, - успокаивающе повторил Крон, видя, что Калецию от испуга бьёт озноб. - Отнеси ставень на место, а мне принеси в спальню купальную простыню.
Калеция кивнула, подхватила ставень и убежала в темноту. "Вот так, подумал Крон. - Пора возвращаться в этот мир". Он оглянулся, не видит ли кто, и забрался в спальню через окно. В темноте нашёл кресало, высек искру и зажёг светильник. Вошла Калеция. Он забрал у неё простыню и принялся вытирать голову.
- Иди, - бросил он через плечо.
Хорошо вытер голову, до красноты растёр тело и тут почувствовал, что рабыня ещё здесь.
- Что тебе? - недовольно повернулся он.
Калеция стояла на том же месте, с хиторны у ног набежала целая лужа, грудь, облепленная мокрой тканью, учащённо вздымалась, по лицу стекали то ли слёзы, то ли дождевые капли.
- Мой господин… - Голос у неё срывался.
- Ну?
- Мой господин, вы не знаете, что с Атраном?
Сенаторская спесь вернулась к Крону. Он заломил бровь.
- Мой господин, вы так добры… - Калеция двинулась к нему как сомнамбула, ловя широко раскрытыми глазами его взгляд. - Мой господин, если его поймают, сделайте так, чтобы он был жив. Чтобы его не убили. Мой господин…