- Ну… да, - профессору отчего-то стало неловко. - Только не думай, что я с тебя начал. Видишь ли, когда я понял, что долго не протяну, я предпринял поиски по спискам Караджале… и никого не нашёл. Пришлось ехать сюда.
- Значит, меня подвела страсть к спокойной жизни на одном месте. Понятно, - съехидничал дракон. - Так, значит, ты нашёл рукописи и список. А потом, наверное, вызвал его сына?
- В общем, да. Я вырастил его, потом вызывал его на Поединок. Убил в честном бою. И уехал в Германию. Как раз успел поступить в Берлинский университет, и тут началась Первая мировая.
- Н-да. Похоже, ты действительно не знаешь некоторых вещей… С другой стороны, ты убил Дракулу. Ладно, - решил дракон. - Имеешь право. Что ты хотел спросить?
Профессор неожиданно осознал, что, увлёкшись беседой, утратил необходимую бдительность. Пока дракон заговаривает ему зубы, унгклеле могут подкрасться…
Нет. Вокруг - никого.
- Кто мы такие? Откуда появились? Зачем?
- Не всё сразу, - плоская голова наклонилась ниже. - Учти, я тоже из поздних, и знаю мало. Но всё-таки кое-что слышал… С чего начать-то?
- С начала.
- Ну, я так не могу. Что тебе известно?
- Немного. В основном - то, что отыскалось в библиотеке того румына. Ещё кое-что обнаружил в старых манускриптах. Я же не просто так стал филологом.
- Понятно-понятно. Итак?
- Ну-у… Мы не люди. На всех известных языках мира нас зовут словом, обозначающим смерть, или существо, которое её приносит. Мы себя называем так же - убийцы. У нас есть особое свойство. Если кто-то из нас вызывает другого такого же на бой… это называется Поединок… и побеждает, то его тело меняется. Он превращается в того, кого убил. В том состоянии, в котором он был до момента вызова на Поединок, если быть точным, - добавил он.
- Есть такое дело, - задумчиво подтвердил дракон.
- Это свойство передаётся по наследству, - профессор частил, понимая, что разговор в любой момент может прерваться. - Ещё мы от рождения умеем убивать… это что-то вроде инстинкта. На нас не действует большинство известных ядов и микробов. Сообщества у нас нет, каждый живёт сам по себе. Иногда мы охотимся друг на друга, в поисках более молодого и сильного тела. Но обычно используем для тех же целей своих детей, благо способность к Превращению наследуется. Правда, это проявляется только после полового созревания. Так что приходится ждать, пока ребёнок вырастет…
- В самом деле, экое неудобство. А то было бы славненько. Убиваешь младенчика, чтобы занять его место в колыбельке. Ты бы смог, кстати?
Профессор отвёл глаза.
- Теперь буду рассказывать я. Убийцы появились около ста тысяч лет назад. Тогда на Земле существовала цивилизация, от которой сейчас и следа не осталось. Мы были…
- Солдатами. Кшатриями. Кастой элитных воинов. Вот уж нетрудно догадаться, - проворчал профессор, осторожно поводя пистолетным дулом.
Дракон неожиданно захрюкал.
- Уфф, насмешил! - наконец, выдохнул он. - Ну сам подумай: зачем воину, убившему врага, превращаться в него? Это, знаешь ли, противоречит элементарной логике. Если ты убил его, а не он тебя, значит, ты сильнее. Зачем же тебе его тело? И, кстати, зачем воевать народу, умеющему делать такие штучки, как Превращение?
- Я тоже об этом думал, - осторожно заметил профессор. - Но я не вижу других вариантов.
- Ладно, слушай. Прародители наши любезные ни в каких воинах не нуждались. Воевать-то было не с кем.
- Что, их жизнь была основана на мире и любви? - Герман скептически поднял бровь.
- Ну зачем так сразу - на мире и любви? - дракон в зарослях шевельнулся, пристраивая свою тушу поудобнее. - Просто они первыми овладели магией. После чего немедленно уничтожили все остальные народы. Чтобы не создавать себе проблем в будущем. Очень прагматично.
- Но в таком случае, зачем они…
- Не перебивай. Через некоторое время маги изобрели заклинания, позволяющие трансформировать тела. Естественно, маги тут же попытались воспользоваться ими для достижения личного бессмертия. Тут-то и выяснилось, что всё не так просто. Оказалось, что можно сколько угодно перестраивать своё тело, вот только молодость себе вернуть нельзя. Энтропия, будь она неладна. Хаос возрастает. Понимаешь?
- Пока не понимаю, - профессор почувствовал острое желание присесть. Спокойная беседа расслабляла. А если дракон решит напасть без предупреждения?
- Опять трясёшься, - дракон, похоже, угадал ход его мыслей, - говорю же, без тебя не начнём… Или тебе не терпится? Ну давай, доставай свою пукалку. Кстати, что там у тебя в загашнике? Ты же, надеюсь, не с голыми руками на меня попёр?
- Этого я, извини, не скажу, - господин Герман Брюмель напрягся, ожидая подвоха, потом немного отпустил себя, чтобы адреналин не перегорал в крови понапрасну. - Так при чём тут энтропия?
- Ну как же? Что такое старение? Это сотни тысяч мелких поломок в каждой клетке. И эти сотни тысяч поломок происходят каждую секунду. И даже если ты в состоянии починить каждую конкретную поломку… ну ты понял. Так вот. Свою молодость вернуть нельзя. Но ведь можно воспользоваться чужой молодостью. Например, убив того, кто помоложе. И магически спроецировать структуру его тела на себя любимого. Оставив себе только то, что называется душой. Которая бессмертна… Ну да ладно, о душе сейчас как-то не хочется. Момент, знаешь ли, неподходящий для таких разговоров.
- Интересно, - пробормотал профессор, подыскивая контраргументы.
- Ещё как интересно. Кстати, ваша разлюбезная цивилизация тоже пользует всякие такие методы. Зачем, ты думаешь, европейцам были нужны колонии? Ради этих, как его… рынков сбыта? Или там дешёвой рабочей силы? Ничего подобного. Европейцы разрушали социальные тела неевропейских обществ, - профессор невольно улыбнулся: ему показалась забавной голова рептилии, что-то вещающая о "социальных телах", - затем, чтобы за их счёт продлить жизнь себе. Правда, и дикарства таким образом они нахватались… Пока это незаметно. Но я так думаю, скоро на Западе начнётся расцвет язычества, и вообще всякой дряни… наплачетесь ещё.
- Про преступления западной цивилизации я могу послушать и в университете, - решительно пресёк тему Герман. - Скажи лучше, откуда взялось всё это зверьё? Волкодлаки, лисы-оборотни… драконы, наконец? И зачем?
- А кто тебе сказал, что тело должно быть одно? Можно ведь спроецировать на себя несколько разных структур. Одна стареет себе, а другую ты как бы держишь в запасе. Кончается одна жизнь, начинается другая, новая. Или их можно чередовать по желанию. Нужно, правда, чтобы тела сильно отличались друг от друга, во избежание интерференции и резонанса между структурами… Я понятно выражаюсь? Ты ведь у нас, вроде бы, гуманитарий?
- В общем да… А ты, кстати?
- Да так… интересуюсь всем помаленьку. Ну и вот. Последние оборотни дотянули этак до пятнадцатого, что ли, века. Теперь с этим уже всё. Эта магия кончилась. Хорошо, хоть Превращение ещё действует.
- Почему кончилась?
- Всё та же энтропия. Как бы тебе это объяснить-то… Ты привык к технике. Техника что такое? Она ничего в мире не меняет, только переставляет части. Блюдёт законы сохранения. А на место Бе, Бе на место А. Энергия туда, энергия сюда. А как можно, например, добыть энергию из ничего?
- Никак, - пожал плечами профессор. - Это невозможно. Законы сохранения…
- Никто их не отменяет. Но они действуют с точностью до неизменности мира. В нашем мире энергии в мире определённое количество, так? Значит, чтобы её стало больше, надо изменить мир в целом. Сделать его больше, например. Или меньше. Понимаешь?
- Теоретически…
- Так вот, магия - это и есть способ воздействия на мир в целом, - перебил дракон. - То есть каждый успешный магический акт чуть-чуть меняет всё. На самую малость, правда. Но от этого мир становится другим, понимаешь? То есть на это самое чуть-чуть выходит из-под действия магии, настроенной на тот мир, который был…
- Значит, магия слабеет по мере использования? - осторожно спросил профессор.
Дракон кивнул. Зеленя заколыхались.
- Сначала разрушились самые сильные заклинания… Даже хуже: сначала они стали действовать не так… Что привело к чертовски хреновым последствиям. Не спрашивай меня, что случилось. Не знаю. Из магов выжили буквально единицы. Многие - только потому, что в момент катастрофы бегали по каким-нибудь отдалённым лесам. В виде белочек и зайчиков. Или драконов. Кстати, драконам особенно не повезло: у них заклятие оборачиваемости перестало действовать чёрт знает как давно. Наверное, из-за размеров… Хорошо хоть, живём долго. И черепная коробка большая. Волком быть, если помнишь, куда сложнее. Очень отбивает способность к абстрактному мышлению, правда? - дракон захрюкал как-то особенно неприятно. - Представляю себе, как ты на луну выл, да овец воровал. А вот интересно, волчицы тебе давали? Или ты к цивилизации тянулся? В смысле - к собачкам деревенским захаживал по мужской надобности? Небось, и щенков наплодил? Правда ведь жаль, что зверюшечку нельзя вызвать на Поединок? А то мелкими перебежками, от волчонка к волчонку, глядишь, и протянул бы лет сто. Пока не озверел бы окончательно…
Сухо стукнул выстрел, потом второй. Два кусочка свинца вошли в неповоротливую драконью тушу, скрытую зарослями.
Попасть в голову почему-то не получилось. Странно. Ну да ничего, теперь это неважно.
- Ай-яй-яй, отравленные пули, - в голосе рептилии прорезалась издёвка. - Специальный драконий яд. Старинный рецептик-то. Поди, у Дракулы вычитал? Как неспортивно…
Перекат. Выстрел. Перекат.
- А ведь ты думаешь, что я тебя не убью, такого умника. Дескать, лучше умереть драконом, чем маленьким больным человечком… а вот это мы сейчас проверим…
Герман снова ушёл под защиту дерева, в три приёма перезарядил обойму. Яд должен подействовать через несколько минут, если верить рукописям Караджале. Он рассчитал правильно: дракон тяжёл, неповоротлив, лучшая стратегия - внезапная атака. Сейчас он, впрочем, сам станет этой неповоротливой тушей. Будем считать, что у него есть лет сто в запасе. За это время вполне можно успеть…
Он так и не додумал свою мысль до конца. Шея дракона стремительно вытянулась, оказавшись неожиданно длинной, и обвилась вокруг дерева. Маленькие острые клыки сомкнулись чуть ниже профессорского затылка. Позвонки хрустнули, и тело господина Германа Брюмеля исчезло.
Пистолет закувыркался в воздухе и упал куда-то в заросли. Бронежилет сложился пополам. Пустой ботинок покачнулся и медленно завалился набок.
Через полчаса на тропинку выбрался голый сухопарый человек. Подобрал валяющееся под деревом тряпьё. Неторопливо оделся. Постоял немного, привыкая к новому телу. Потом сложил руки рупором и крикнул.
Из зарослей бесшумно появился высокий туземец в набедренной повязке.
- Это ты, господин? - спросил он на языке унгклеле.
- Да, это я. Всё стало так, как я сказал раньше. Я взял тело этого белого. Но оно нездорово. У него больная кровь.
- Ты знаешь, господин. Врачи унгклеле лечат любые болезни крови, - с гордостью сказал туземец.
- У меня та же самая болезнь, что у тех двух белых, которых вы исцелили четыре луны назад, - осторожно сказал бывший дракон. - И, кажется, в запущенном состоянии.
- Не сомневайся, ты будешь жить, господин, - туземец сложил руки на груди в знаке полной уверенности. - Но ты не оставишь нас?
- Возможно, мне придётся отлучиться на некоторое время. После вашего врачевания у меня останется лет двадцать жизни, и мне нужно будет найти себе новое тело… Детей-то мне делать уже поздно, тут ваши снадобья не помогут. Наверное, придётся расширить дело. Надо принимать больше больных.
- Вчера к нам привезли ещё троих, господин, - туземец улыбнулся. - Мы их вылечим. Это большие люди, их жизнь стоит дорого.
- Мне нужно около двух миллионов долларов, чтобы купить новое тело. И ещё как минимум миллионов десять на жизнь, раз уж я придётся и дальше находиться в человеческом облике. Быть драконом обходится значительно дешевле… Мне нужно хорошее тело, а никто не хочет продавать детей за нормальную цену, - проворчал бывший дракон. - Кстати, - внезапно обратился он к туземцу, - ты любишь своих детей?
- Да, господин, я их люблю, - с достоинством сказал негр. - Но если тебе нужна их жизнь…
- Не беспокойся, она мне никогда не понадобится… Так, значит, ты их любишь? Со мной вот тоже однажды произошло что-то подобное. Когда-то, когда я жил в другом теле, у меня был сын. Хилый, некрасивый. Но я… я его почему-то любил. Да, наверное, любил. Во всяком случае, мне не хотелось убивать его на Поединке и жить в его теле. И… я бил его. Унижал, наказывал. Наверное, я пытался таким способом убедить самого себя, что он ни на что не годен, что такое тело мне не нужно… Ну так за это он подсыпал мне в питьё крысиную отраву. И удрал из дому. Я три дня блевал от его угощения. И всё время думал о том, что моего парня прирежут где-нибудь в городе, просто так… зазря. Я чувствовал вину. Даже не перед ним. Скорее, перед собой. Я не сделал добра ни ему, ни себе. Ты понимаешь меня?
- Нет, господин, - спокойно ответил туземец.
- Потом мне захотелось стать какой-нибудь долгоживущей травоядной животиной, которой не нужно каждые тридцать-сорок лет убивать своих детей, чтобы жить дальше… Поэтому я пришёл сюда. Убил дракона. И сам стал драконом. Мне нравилась такая жизнь. Понимаешь ли ты меня?
- Тот старый дракон был совсем глуп, господин, - туземец почтительно склонился, - а ты мудр. Мы делаем так, как ты говоришь, и наши животы всегда полны. Никто не сожалеет о том старом драконе. Ты ведь не оставишь нас?
- Не оставлю. Теперь я не чувствую никакой вины. Ведь это он сам вызвал меня на Поединок, а не я. Оказывается, это очень важно. И, признаться, я убил его… с удовольствием. Не надо оставлять в живых того, кто помнит про твою… ошибку. Всё кончилось хорошо. Ладно, иди. Ты всё равно не понимаешь, о чём я говорю. А теперь мне нужно побыть одному, - господин Мартин Брюмель, кряхтя, присел, чтобы затянуть потуже шнурок на левом ботинке. Потом выпрямился.
- Иди в деревню. Оставь меня одного.
Туземец почтительно поклонился и побежал вдоль по просеке.
Между волком и собакой
Россия, 2025. Подмосковье.
Специализированная школа-интернат N 2 "Сосновый бор".
"Интерес к телесности, парадоксально понимаемой как более подлинное выражение "духа" - в том числе, разумеется, и "национального духа" - нежели его традиционно понимаемые эпифеномены, такие, как образованность, вкус, или умение разбираться в людях, знаменует собой не только окончательную исчерпанность романтической рефлексии над темой "национального", но также и…" - перо соскользнуло с палетки, покатилось, и, звякнув, упало на пол. Владим включил подстольную камеру и осмотрел пол: вредная вещица имела манеру закатываться чёрт-те куда. Наконец, он обнаружил её под тумбой. Достать её оттуда манипулятором было невозможно, а звать кого-нибудь из ходячих было неловко.
Пришлось подключать клавиатуру. Он с отвращением ткнул пальцем в холодный шершавый пластик, и подумал о том, что обострённая чувствительность, как и любое компенсаторное обострение чувств, в некотором смысле выдаёт калеку больше, чем само увечье. Слепых отличает прекрасный слух. Точнее сказать, разборчивость в звуках. Юрик, например, плохо слышит шумы, но прекрасно различает шёпот в дальнем углу комнаты. Распространяется ли это правило на "чувствительность" в романтическом смысле слова? И не является ли скрытым условием чаемой романтиками эмоциональной бури - онемение духовного центра человеческой личности? Это могло бы быть интересным поворотом темы…
Владим перечитал уже написанное, и невольно поморщился. Умничанье, длинные фразы, псевдоэрудиция и неряшливость мысли. Натан Аркадьевич в таких случаях говорил - "это товар для Кременчуга". Кажется, это из Бабеля… Он набрал адрес поисковика, проверил: да, так и есть. "В сущности, эрудиция есть одна из утонченных форм рессентимента: знать здесь означает уметь уличить новое в том, что оно старо. Ничто так не тешит инстинкты энциклопедиста, как случайно подвернувшаяся возможность сравнить только что родившуюся мысль с какой-нибудь избитой истиной, и тем самым прихлопнуть её, как муху." Это ведь моё сочинение, с отвращением подумал Владим. И, кажется, получил за то него десять баллов. Господи, я же ведь целый месяц был ницшеанцем. То есть считал себя ницшеанцем. Ницшеанцем нельзя быть: им можно только казаться, не важно - другим, или самому себе. Эта мысль, кстати, промелькнула в том письме к Виктории, где я впервые отважился намекнуть на свои чувства к Ней…
Какой же я был тогда пошляк.
А каким пошляком я покажусь себе через год-другой?
Компьютер мелодично зазвенел: в почтовый ящик упало письмо. Может быть, это от Неё? Обычно она не баловала его перепиской, но вдруг? Влад потянулся было к экрану, но, поколебавшись, убрал руку. У меня есть работа, сказал он себе. Мне надо закончить с рефератом, а потом ещё контрольная по алгебре. Аль-джебра… может быть, всё-таки взять ещё и арабский? Ника, кажется, довольна. Интересный язык. Будем посылать друг другу газеллы. Или как их там? По крайней мере, моя поэтическая глухота не будет до такой степени бросаться в глаза.
Он ещё немного помучился, потом, проклиная себя, кликнул по почтовому ящику.
Письмо было от Виктории.
"Владик",
- писала она. У него защемило сердце от мысли, сколько раз она меняла окончание в этом коротком слове из пяти букв, как она колебалась, мучительно выбирая между официальностью и фамильярностью. Она сама не выносила фамильярости, и не позволяла называть себя иначе как Викторией, пока он не показал Ей королевский профиль на золотом соверене, после чего Она согласилась на грецизированную Нику, но это только между нами, только между нами, как же я всё-таки её люблю, о, если бы это была бумага, я целовал бы её письмо, это распущенность чувств, хуже того - сублимация, дешёвая сублимация по Фрейду. Духовность как невозможность телесного обладания. Какая гадость, я безнадёжный пошляк, post-lost, набоковщина, псевдоэрудиция, как это было у Вальдора про бессмысленность и неумолимость цепочки ассоциаций? Бессмысленный и беспощадный, ага. Разгадкой является слово "бунт". Бунт паралитика, ага. Он посмотрел на свои неподвижные ноги, укутанные пледом. Вот я опять думаю о себе, а не о Ней. Я эгоцентрик, даже в любви. Эгоцентричный ребёнок. Неумение отдать себя другому, неумение и нежелание, рефлексия - только маска, за которой скрывается всё то же самое, человеческое, слишком человеческое…
Фу. Немедленно прекратить истерику.
Влад ещё раз тронул экран, и письмо раскрылось.